Бонус. Вместо эпилога
15 мая 2023 г., 20:55
Год спустя

      — Так значит, граф де Селонже, вы говорите, что эти полотна написала ваша жена? — задумчиво прозвучал вопрос из уст уже сильно немолодого мужчины невысокого роста и мало привлекательной наружности, облачённого в чёрное одеяние. На голове его была шапка, украшенная маленькими образками святых. Глядя на этого человека, сложно было представить, что он вот уже многие годы крепко держит в своих руках власть над Францией. На первый взгляд примечательная своей неказистостью внешность Людовика XI скрывала острый и прозорливый ум, благодаря которому он смог удержать власть в своих руках и преумножить её.
— Всё так, Ваше Величество. Это работы Фьоры, — ответил Филипп, кивнув в подтверждение своих слов.
— Мы даже сначала не поверили, что подобная красота принадлежит кисти женщины, — проговорил монарх, ещё раз внимательным взором оглядев несколько лежащих на его столе картин.
На первой картине была изображена чёрно-белая кошка, кормящая троих котят. Кошачье семейство со всем комфортом возлежало на подушечке в большой корзине.
На второй картине были изображены две девочки на вид десяти и пяти лет, обе одетые в дорогие платья по флорентийской моде, и маленький мальчик двух лет на вид в бежевых штанах и колете.
Старшая из девочек на картине обладала густой копной чёрных волос ниже плеч и большими карими глазами. Девочка помладше обладала выразительными чёрными глазами и дивными золотыми кудрями до уровня плеч. Маленький мальчик же внешне очень походил на старшую из девочек — те же карие глаза и те же чёрные волосы, которые, в отличие от волос девочки, вились, доходя до основания шеи.
Изображённые дети, казалось, вот-вот оживут и сойдут с холста — настолько похоже художнице удалось их изобразить.
На третьей картине был изображён берег реки на фоне сиренево-лилово-алого заката.
Но внимание короля Франции больше всех привлекла вторая картина с изображёнными на ней детьми.
— Кто эти прелестные дети? — чуть улыбнувшись, спросил монарх у Филиппа.
— Мои с Фьорой дети. Старшенькую зовут Мария, среднюю — Флавия, а сынишку — Филипп, — с тёплой гордостью поделился Селонже. — Хоть Мария Фьоре не родная, но у них очень тёплые отношения. Вот и верь после этого сказкам про злую мачеху, — с добродушной иронией добавил рыцарь.
— Граф де Селонже, вы счастливый человек. Нас больше всех картин привлекла именно эта. Понравились нам все работы вашей жены, но групповой портрет — особенно, — взгляд Людовика XI снова оказался прикован к трём полотнам.
— Благодарю вас, Ваше Величество, — Филипп учтиво поклонился королю.
— Сколько лет вашей жене? — вдруг поинтересовался король у Селонже.
— Фьоре двадцать. Она с детства прекрасно рисует. Но продвигать свои работы она решилась только сейчас. И то потому что я её убедил, — Филипп вздохнул и чуть улыбнулся.
— И это хорошо, что ваша жена к вам прислушалась. Было бы кощунством прятать в стол такую красоту. У графини де Селонже талант, — промолвил довольно король.
— Вот я и не даю Фьоре её талант похоронить. И ей будет очень приятно, что Ваше Величество столь высоко оценили её работы. Могу ли я рассчитывать на протекцию Вашего Величества для Фьоры и её творчества? — вежливо полюбопытствовал Филипп, всё же решив не ходить вокруг да около.
— Вне всякого сомнения, граф де Селонже. Мы всегда покровительствовали наукам и искусствам. И не только им. Мы охотно окажем протекцию графине де Селонже и её творчеству. — Людовик радушно улыбнулся и кивнул Филиппу.
— Я благодарен Вашему Величеству. Вы оказываете великую честь нам, — Филипп ответил королю тем же.
— Граф де Селонже, многие из бывших соратников Карла Бургундского присягнули на верность французской короне. Увидим ли мы вас в числе наших вассалов? — неожиданно прозвучал вопрос Людовика.
— Ваше Величество, позвольте мне говорить искренне. Покойный монсеньор Карл заменил мне отца, когда я осиротел в тринадцать лет, заботился обо мне и моём старшем брате. Могу ли я надеяться на великодушие Вашего Величества, что вы позволите мне остаться верным памяти моего покойного сюзерена? — не теряя достоинства, высказал Филипп свою просьбу. — Я даю слово дворянина, что никто из рода де Селонже никогда не поднимет оружие против короля Франции, — твёрдо пообещал Филипп.
— Мы ценим и уважаем людей вашего склада, мессир де Селонже — честных и прямолинейных. Мы согласны. Никто не станет неволить вас присягать нам на верность, если вы решили остаться верным памяти вашего покойного сюзерена, — твёрдо произнёс Людовик. — И мы были бы рады видеть при дворе вас и вашу супругу.
— Я благодарен вам за проявленную доброту ко мне и моей семье, Ваше Величество. Для меня ценно, что Вы поняли моё желание сохранить верность дорогому для меня человеку и что вы сделаете Фьору вашей протеже, — Филипп благодарно улыбнулся, поклонившись Людовику.
— Да, талантливых художниц среди наших протеже ещё не было, — проговорил в лёгкой задумчивости король Франции, любуясь полотнами.

Глава 19. Заседание в Сеньории
23 апреля 2020 г., 00:32
      Я проснулась, едва ночная темнота уступила бразды правления рассвету, но усталости от недосыпа не ощущала. Скорее у меня был настрой полководца перед решающим сражением.
Наступил тот самый день, когда я должна буду предстать перед судом Сеньории. Восемнадцатое июня. Но у меня поубавилось ощущения липкого и холодного страха перед тем, что грядёт.
Во-первых, я там буду не одна — мой отец, мой муж и мои друзья с подругами.
Во-вторых, Лоренцо усомнился в моей виновности, найдя мои письма к Луке Торнабуони с отказом выходить за него замуж.
В-третьих, даже если всё обернётся против меня, то Филипп имеет все права супруга требовать у Флорентийской республики моей выдачи ему, поскольку с момента свершённого венчания я отныне являюсь подданной герцогства Бургундии.
Отчаяние грызло меня уже меньше.

Филипп и отец успели первым делом с утра позаботиться о проснувшейся раньше обычного малышке Флавии. Девочка была умыта, самостоятельно поела грибной суп и выпила тёплого молока — без капризов и возмущений, переодета в выбранное ею бирюзовое платье.
Пользуясь тем, что Филиппу трудно ей в чём-то отказать, упросила его заплести ей косички, даже отдала ему в руки красивые ленточки в тон платью.
К моему удивлению, Филипп смог выполнить эту задачку, которую ему задала Флавия — расчесать волосы ребёнку, причём ей ни капельки не было больно, Флавия сидела спокойно и позволяла Филиппу заниматься её волосами. Золотые кудри вскоре оказались заплетены в аккуратные косички и надёжно завязаны лентами, вплетёнными в волосы малышки.
На мои слова, что у моего мужа, оказывается, талант делать красивые причёски, я удостоилась полного заигрывания ответа от него, что он обязательно займётся и моими волосами тоже.
Мне же привести себя в порядок утром помогала Леонарда.
Своими умелыми руками она сперва сплела мне по бокам до половины головы две французские косы и после объединила их в одну, накрепко перевязав лентой.
Помогла мне облачиться в нижнюю рубашку из шёлка и бархатное красное платье с прорезями в рукавах, расшитое золотыми и серебряными нитями.
Мою цепочку с подвешенным на неё обручальным кольцом я надела в обязательном порядке, веря, что это придаст мне ещё больше сил, только кольцо я более не прятала в лифе.
Позавтракав грибным супом и запив это разбавленным вином, я принялась довершать приведение моего внешнего облика в порядок. Нанесла на лицо пудру и слегка подвела глаза сурьмой, накрасила губы красной помадой и приложила к верхней с нижней губам кусочек бумаги, чтобы сделать столь кроваво-алый цвет немного помягче.
На левую сторону лифа моего платья я приколола золотую химеру с изумрудными вставками.
Как бы странно это ни было, но мой внешний вид в зеркальной глади поднял мне настроение, придал уверенности в себе и в своих силах, я не казалась себе жалкой.
Пусть незнакомка в зеркале не была той мной, к какой себе я привыкла обычно, но мне думалось, что так я приобрела некоторое сходство со свергнутыми царицами древних стран давно минувшего прошлого, которые даже в незавидном своём положении не теряли гордости и величественности.
— Фьора, это всё же слишком ярко, ты и без косметики очень красивая, — заметил Филипп, мягко проведя рукой по моим волосам.
— Я не уйду из здания Сеньории без победы в моём деле, — кокетливо поддразнила я мужа, нежно помассировав пальцы обеих его рук.
— Мы победим все вместе, потому что защищаем правое дело, — свои слова Филипп подкрепил тем, что поцеловал меня в висок.
— Фьора, мой ангел, может быть, мне тоже присутствовать на слушании твоего дела? Тем более Хатун и Эстебан там будут, присмотрят за Флавией, — надеялась меня уговорить Леонарда.
— Леонарда, милая, мне будет спокойнее за тебя и Флавию, если вы обе останетесь дома, Эстебан и Хатун сказали, что придут тебе помогать. Я своё решение не поменяю, ещё Кьяра Альбицци обещала прислать сюда половину охраны из своего дворца, — ласково отказала я Леонарде.
— Милая, я так боюсь за тебя… Ты помнишь, я же всегда была рядом с тобой, растила тебя с младенчества, ты всегда мне будешь как кровное дитя. Я выполню твою просьбу, если так будет спокойнее тебе, — добавила Леонарда, всё же уступив, с материнской теплотой.
— Я не останусь без поддержки, дорогая Леонарда. Со мной будут отец и Филипп, мои подруги и друзья. Так что я не пропаду, наша компания никому не позволит меня съесть с костями, — вселяла я неустрашимость и уверенность этими словами не только в себя, но и в мою воспитательницу, что мне очень помогало.
— Фьора, детка, пусть всё так и будет. Храни тебя Небеса, — пожелала Леонарда, крепко меня обняв и поцеловав в макушку.

Не замедлили прийти Кьяра со своей гувернанткой донной Коломбой и Симонеттой, с Симонеттой вместе пришли Деметриос и Эстебан с Хатун.
Кьяра и Симонетта ласково поздоровались с Флавией и вежливо, с доброжелательностью — с моими близкими.
Кьяра и Коломба с Симонеттой явились не одни, а в сопровождении двадцати хорошо вооружённых человек из дворца Альбицци. Шёпотом Кьяра поделилась со мной, что очень беспокоится за безопасность мою и дорогих мне людей, потому что неизвестно — будут ли в городе из-за моего столь громкого дела беспорядки, и что может из-за этих беспорядков произойти.
Правоту Кьяры нельзя было не признать, поэтому я выразила ей на словах мою благодарность и обняла, а присланные Кьярой люди проследовали во внутренний дворик, где также собралась охрана палаццо Бельтрами.
Флавия утянула Симонетту играть в бал кукол, на что «Звезда Генуи» не имела ни малейшего возражения. Эстебан и Хатун предложили Леонарде свою помощь в домашних делах, которую моя воспитательница с благодарностью приняла.
Деметриос отозвал меня на пару минут, попросив уделить время для разговора. Как синьор Ласкарис мне сказал, речь пойдёт о моём деле.
И ему есть, что интересного мне сообщить.
Заинтригованная, я позволила Деметриосу увести меня немного поодаль от всех, сказав, что готова его слушать. Позвал греческий учёный присоединиться к нашему разговору и моего отца с Филиппом.
— Мессер де Селонже, мессер Бельтрами, — обратился он к ним, обведя каждого серьёзным взглядом, — вам тоже стоит узнать то, что я хочу сообщить Фьоре. — Затем обратился ко мне: — Фьора, то, что я узнал, наводит меня на очень мрачные мысли…
— Что ты узнал, Деметриос? — живо откликнулась я вопросом на его слова.
— Фьора, ответь: ты писала, может быть, письмо Луке Торнабуони, в котором сообщала, что отказываешься стать его женой, и что тебе не нужен муж, который в твоей дочери видит довесок к матери? — проницательно-изучающе грек смотрел на меня.
А я пыталась привести в порядок мысли после всего того разброда, который внесли слова Деметриоса.
— Да, я правда писала письмо Луке с отказом, потому что его поведение вышло за рамки. Нечего было намекать, что я не буду никому нужна с ребёнком, — проронила я безразлично, пожав плечами.
— Вот именно Лука тебе и отомстил подобным образом, что нашёл человека, подделавшего твой почерк, имея на руках его образец, — поделился со мной Деметриос. — У меня сомнений никаких нет, что это он.
— Если это Лука Торнабуони или кто-либо ещё, мне плевать — кому башку сносить, — Филипп сжал руки в замок и мстительно сомкнул губы в тонкую линию.
— А я бы горло пожал тому ублюдку, кем бы он ни был, оклеветавшему мою дочь, — поддержал отец моего мужа в его принципиальной позиции. — Я надеюсь, что сегодняшнее заседание окончится для Фьоры хорошо. Лоренцо не из тех, кто станет отмахиваться от всплывших фактов.
— В противном случае, я всё равно смогу или требовать выдачи Фьоры, или вызову на Божий суд эту тварь, которая её подставила, — Филипп прислонился к стене и стукнул по ней кулаком.
— Деметриос, почему ты пришёл к мысли, что это может быть Лука? — поинтересовалась я у пожилого учёного.
— Всё очевидно. Факты сходятся. Ты ранила гордыню Луки своим письмом, где даёшь ему от ворот поворот, а потом тебя обвиняют в попытке переворота, в планировании покушения на Лоренцо и в сговоре с Римским папой Сикстом IV, — поделился своими размышлениями Деметриос. — Порой ревность толкает людей на поистине чудовищные поступки вроде этого.
— Если это и правда Лука подстроил против Фьоры, пусть ищет себе гроб, — высказался мрачно Филипп.
— Зять мой, я помогу вам этого скота туда отправить, кем бы он ни был, — поддержал Филиппа отец.
Понимающе они друг с другом переглянулись.
— Фьора, у меня нет сомнений, что подставил тебя именно Лука. И ему не составило труда найти мерзавца, чтобы он подделал твой почерк, написав тот омерзительный текст, — подвёл итог своей версии Деметриос.
— Извините, если помешала, — прервала наше обсуждение Кьяра, — но Фьору я у вас ненадолго украду.
— Да, Кьяра, ты хотела поговорить? Как там Флавия и Леонарда? — откликнулась я.
— Немного другое. Флавия в порядке, она с Симонеттой. Леонарда и Хатун с Эстебаном заняты заботами по дому, бедная Леонарда — так волнуется, что ищет, чем бы отвлечься. Но ты мне сейчас нужна, — не дождавшись моего ответа, Кьяра решительно взяла меня за руку и повела за собой в мою комнату.
Я от такой неожиданности даже не нашла в себе сил сопротивляться.
Зайдя со мной в мою комнату, Кьяра плотно закрыла дверь.
— А сейчас я займусь твоим внешним обликом. Это платье и этот макияж совершенно не подходят ситуации, — прозвучало строгое заявление из уст юной Альбицци.
— А что не так с моим внешним обликом? Макияж и платье красивые же, а я не хочу на сегодняшнем заседании выглядеть замарашкой, — возразила я подруге.
— Фьора, ты идёшь на суд, а не соревнуешься с Венерой в красоте. Для суда ты выбрала неудачный вариант. Это как раз тот случай, когда правильно выбранный образ может существенно сыграть в твою пользу, так и против тебя, — уже мягче настаивала на своей правоте Кьяра.
— И что же на твой взгляд стоит поменять? — спросила я с любопытством.
— Вообще всё. Надеть более скромное платье, другой расцветки. Из украшений оставить только твоё обручальное кольцо на цепочке. Косметику с лица смыть и волосы спрятать под покрывало. Ты похожа свергнутых цариц древних государств, которые сражаются за сохранение своей власти. А для суда нужен образ совершенно другой, — Кьяра покачала головой и прицокнула языком, оглядывая меня с задумчивым и изучающим видом. Наверно, так смотрят художники на свои полотна, или как скульпторы — на мрамор.
— Кьяра, тогда подскажи, какой образ мне выбрать для суда? — без протестов я приняла правоту подруги.
— Ты должна являть собой образец нежности, женственности, скромности, — говорила Кьяра, отведя меня к моему туалетному столику и велев сесть.
Вооружилась она тазом для умывания и маленьким полотенцем, которое намочила в тазу, принялась энергично отмывать от косметики моё лицо, попутно смывая все разводы от сурьмы и от помады с пудрой. Эта работа отняла у Кьяры немного времени.
— Ох, Кьяра, я боюсь, что со скромностью придётся немного труднее, — ласково съехидничала я.
— Фьора, ты должна не только выглядеть нежно, женственно и скромно, — продолжала моя подруга, — ты должна являть собой образ уязвимости и святости материнства, который из-за всех обвинений против тебя вывалян в грязи. Ты должна вызывать в сознании образ Мадонны, а не Клеопатры. Важно возбудить в людях одним твоим видом сострадание, чтобы они требовали в суде снять с тебя обвинения.
— И ты думаешь, что это возможно сделать? Моя милая Кьяра, как бы я хотела такого исхода, — улыбнулась я подруге и нежно пожала её руку.
— Возможно. А теперь найдём тебе другое платье, — Кьяра без церемоний подняла меня с пуфика, отколола от платья брошь в виде химеры — убрав её в мою шкатулку с украшениями.
Проворно подруга сняла с меня красное платье и аккуратно его сложила в сундук.
Поиск для меня удачного платья Кьяра продолжила в шкафу. Извлекла оттуда скромное, но очень изящное платье голубого цвета, с неглубоким вырезом, без прорезей в рукавах. В него-то Кьяра и помогла мне облачиться, зашнуровав со спины.
В моих вещах она нашла белое и полупрозрачное покрывало с серебристым обручем. Кьяра накинула мне на голову покрывало так, чтобы оно скрывало волосы, и надела на мою голову обруч.
Последним завершающим штрихом в моём образе стала помада.
Кьяра лишь немного окунула в баночку помады кисть, на середину верхней и нижней губ нанесла немного помады и растушевала по всей поверхности губ, чтобы оттенок получился как можно менее ярким — нежно-розовым.
— Ну, вот ты и готова, уже подходящий образ. И ты красивая даже без косметики, разве что форму губ немного подчеркнуть, — изрекла бескомпромиссно Кьяра.
— Спасибо тебе, образ и впрямь ты мне подобрала очень удачно, — поблагодарила я Кьяру, любуясь в зеркале на плоды её трудов. — У тебя руки из золота.
— Фьора, главное — не бойся, всё сложится хорошо. Мы не дадим этим законникам тебя сожрать, — Кьяра заговорщически мне подмигнула и обняла. — Ну, пойдём, покажешься остальным.
— Да, пусть другие тоже на твой труд полюбуются, — согласилась я, покинув с Кьярой мою комнату.
Вдвоём мы вернулись к нашей компании.
Симонетта разговаривала с Джулиано и спрашивала его про деревянные таблички с написанными словами в мою поддержку и защиту, точно ли получится прийти у Кьяры, и не запрёт ли девушку под замок дома её дядя Людовико.
Джулиано обнимал Симонетту и гладил по щеке, клятвенно уверив, что таблички все он оставил в прихожей дворца Бельтрами, и что он как раз смог уговорить Людовико Альбицци не препятствовать племяннице в её намерении поддержать подругу.
Мой отец успокаивал Леонарду, находя для неё слова утешения и ободрения, что со мной всё будет в порядке, меня оправдают, и кончится весь абсурд. Леонарда сожалела, что не сможет присутствовать и меня поддержать.
Филипп и Эстебан с Хатун занимали Флавию тем, что разыгрывали с её игрушками — куклами и деревянными зверюшками, сценки.
Деметриос стоял немного дальше от Филиппа и Эстебана с Хатун, которые развлекали Флавию.
Вместе я и Кьяра подошли к Леонарде с отцом.
— О, Фьора, этот наряд тебе очень идёт, — отметил отец.
— Да, милая, ты выглядишь чудесно, — согласилась с отцом Леонарда.
Филипп на минуту отвлёкся, в восхищении рассматривая меня, сказав:
— Ты прекрасно выглядишь, Фьора. В любой одежде и без косметики тоже.
— Надо мной колдовала Кьяра, — кивнула я в сторону подруги, переглянувшись с Кьярой.
— Мастерица взялась за дело, да. Вовсе не последнюю роль на заседаниях суда играет удачно выбранный образ, — высказала мнение Кьяра.
— Синьорина Кьяра, откуда это стало известно вам? — проявил интерес Деметриос.
— Мой жених Бернардо изучал право в Болонье, и ему доводилось даже выигрывать несколько дел в судах. Он мне об этом рассказал, когда гостил у моего дядюшки со своими родными, — поделилась Кьяра.
— А нам разве уже не пора выйти из дома, чтобы спокойно успеть на заседание по делу Фьоры? — напомнил Филипп, оглядев нашу компанию.
— Ох, точно, ведь сейчас уже явно полдень, — посерьёзнел отец. — Нам пора.
— Леонарда, не поддавайся панике, всё сложится лучшим образом, — подойдя к Леонарде, я крепко обняла её и поцеловала в щёку.
— Прости, что меня не будет на заседании, — грустно вымолвила пожилая дама, погладив меня по щеке. — Я так хотела тебе помочь хотя бы моральной поддержкой…
— Леонарда, но ты мне прекрасно помогаешь сейчас дома, заботясь о Флавии. Я доверила тебе самое для меня ценное — моего ребёнка. Так что ты мне, даже оставшись дома, помогаешь очень хорошо, — искренне уверила я Леонарду, крепко её обняв.
— Бог тебя храни, Фьора. Ну, удачи, — пожелала на прощание Леонарда.
Я кивнула Леонарде и направилась к Флавии, которая мирно играла с Филиппом и Эстебаном с Хатун.
— Флавия, детка, мне с твоим папой нужно выбраться по делам в город. Нам нужно переделать много дел. Ты будешь слушаться Леонарду и Эстебана с Хатун? — спросила я, присев на корточки, чтобы быть по возможности вровень с малышкой.
— Да, мама. Ты же с папой ненадолго? Вы быстро вернётесь? — спрашивала меня с надеждой девочка.
— Мы постараемся как можно быстрее, мой ангел, — я взяла на руки дочурку и крепко обняла её, приникнув губами к её макушке. Гладила её заплетённые в косички волосы, целовала в щёки и лоб, в закрытые глаза. — Я люблю тебя, дорогая, — после этих слов я передала девочку в руки Хатун, однако Флавия тут же поспешила слезть с ручек на пол.
— Флавия, моя хорошая, Леонарду не огорчай, договорились? Слушайся её. Я и мама постараемся как можно скорее вернуться. Ничего не бойся, мы по делам в город сходим. Леонарда и Эстебан с Хатун за тобой присмотрят. Ты у папы умница, — ласково разговаривал Филипп с Флавией, целуя в макушку, щёки и кончик носика ребёнка.
— Фьора, я надеюсь, что с тобой всё будет хорошо. Я и Эстебан поможем Леонарде позаботиться о Флавии, — успокаивающе убеждала меня Хатун, улыбаясь.
— Хатун, Эстебан, я вам обоим очень благодарна, что вы откликнулись помочь, мне повезло с друзьями — со всеми вами, — обвела я взглядом всех присутствующих.
Встав, я расправила складки на платье.
— Отец, Филипп, пойдёмте? Нам пора, — окликнула я мужа и отца.
Филипп взял за руку меня.
Отец подошёл к нам и склонился к Флавии, погладив её по головке.
— Флавия, у меня нет ни тени сомнения, что ты будешь хорошей девочкой, будешь Леонарду и Хатун с Эстебаном слушаться. Я знаю, ты держать обещания умеешь, — ласково сделал внушение отец малышке, распрямившись.
Девочка кивнула и улыбнулась ласково, светло.
— А я и Симонетта с Джулиано и мессером Деметриосом пойдём с вами, — заявила Кьяра, притащив небольшие тонкие таблички из дерева, на которых были надписи сверху на итальянском и снизу на французском, содержащие один смысл.
— Ох, Кьяра, дай мне, я понесу, — Джулиано забрал из рук Кьяры таблички.
Донна Коломба сказала, что останется во дворце Бельтрами поддержать Леонарду, только попросила Джулиано и Симонетту после заседания проводить Кьяру домой. Джулиано и Симонетта твёрдо пообещали сопроводить Кьяру до дома после заседания, тем самым успокоив гувернантку девушки.
Вместе с Симонеттой он вышел из дворца Бельтрами. За ними вышел Деметриос, сказав мне перед уходом, что он непременно будет на заседании по моему делу.
— Встретимся в Сеньории, — бросила Кьяра на прощание, уйдя следом за Джулиано с Симонеттой и Деметриосом.

***
С мужем и с отцом я дошла до здания Сеньории даже раньше, чем к четырём часам.
Охране у входа я сказала, что явилась на заседание по моему делу, также представившись.
Меня и отца с Филиппом пропустили в здание.
На том же месте оказались одетые в чёрные и длинные плащи Кьяра, Джулиано, Симонетта и Деметриос.
В руках пожилого учёного не было ничего, а вот в руках Джулиано и Симонетты с Кьярой… Очевидно, что они держат в руках и прячут под плащами те самые таблички, о которых спрашивала Симонетта.
У дверей зала заседаний мы расположились на длинной скамье в ожидании, когда нас позовут.
Какое-то время мы сидели молча.
Правда, недолго. Симонетта и Кьяра не удержались от того, чтобы не похвастаться теми табличками, которые они расписали в мою поддержку. Пришлось и Джулиано показывать, что написано на табличке у него.
«Нет фальшивым обвинениям! Оставьте в покое Фьору!» — на табличке у Симонетты.
«Клевета — не аргумент. Фьора невиновна!» — написано было на табличке у Кьяры.
«Фьору оправдать, лжеца — под суд!» — гласила табличка у Джулиано.
— Да, молодые люди, вы хорошо подготовились. Фьора счастливый человек, что у неё такие друзья, — выговорил с удивлённым уважением Филипп, пробегая взглядом по табличкам. — Вот это я понимаю, верность в любой ситуации.
— Мироздание щедро, посылая мне таких друзей, — благодарно я обвела взглядом пришедших меня поддержать и спрятавшим вновь таблички под плащами Кьяру и Симонетту с Джулиано.
— Потому что ты сама умеешь быть хорошей подругой, — нашлась, что ответить, Кьяра.
— Наверняка время уже четыре часа. Когда нас уже позовут, чтобы быстрее оправданием Фьоры кончился этот фарс? — начал уже проявлять нетерпение отец.
— Наверно, скоро позовут нас, мессер Бельтрами. Всё обойдётся лучшим образом. Почаще говорите это себе, — предпринял попытку Деметриос успокоить моего отца.
— Фьора Бельтрами, графиня де Селонже здесь? — из-за дверей зала заседаний Сеньории высунулась голова секретаря — немолодого и полноватого мужчины с густыми усами и начинающей седеть головой.
— Да, явилась на слушание заблаговременно, вместе с моими близкими — которые захотели меня поддержать, — ответствовала я с абсолютным спокойствием, сохраняя достоинство, пусть всё у меня в груди и в животе холодело от страха перед тем, что мне сейчас предстоит.
Однако я усилием воли заставила себя твёрдо стоять на ногах и приветливо улыбаться.
— Синьора де Селонже, прошу вас и ваших сопровождающих проследовать сюда, — секретарь шире раскрыл дверь, рукой указывая на проход, приглашая проследовать в зал заседаний меня и моих спутников.
Вместе с мужем и отцом, с Джулиано и Кьярой с Симонеттой, с Деметриосом я прошла в зал.
Приоры Сеньории вместе с Чезаре Петруччи все были в полном составе, Лоренцо тоже не преминул посетить слушание, где разбирается дело о предположительно планируемом на него покушении и о попытках свержения строя республики Флоренции.
Всё это очень походило на трибунал…
Был среди присутствующих и аббат монастыря Сан-Марко — преклонных лет мужчина, при его возрасте — удивительно, как он держится прямо и вообще смог прийти на сегодняшнее заседание.
Нас всех рассадили по своим местам. Отец и Филипп предпочли разделить со мной места для обвиняемых, чем находиться на местах для свидетелей. Джулиано, Деметриос и Кьяра с Симонеттой тоже хотели выказать мне поддержку, и расположиться там же, где сидела я и мой муж с моим отцом, но места бы нам всем не хватило.
Но я была тронута таким проявлением солидарности ко мне с их стороны.
Боевой дух не покинул меня, стоило оглядеть сидящих по обе стороны от меня мужа и отца, Джулиано и Симонетту с Кьярой и Деметриосом.
За Флавию, Леонарду и Эстебана с Хатун, которые остались во дворце Бельтрами заботиться о малышке Флавии, я была спокойна — моя дочь и мои близкие находятся под охраной стражей нашего дворца, к тому же Кьяра прислала половину своих вооружённых людей охранять дворец Бельтрами.
За Флавией будет самый надёжный присмотр, с ней будут заботливые и ответственные люди, я же оставила девочку не с чужими людьми, а с теми, к кому она привыкла, к кому привязана, и кто любит её.
Вот уж точно чего бы я делать не стала — так это тащить маленького ребёнка двух лет на суд. Хватило одного раза, когда Флавия испугалась дуэли между Джакопо Пацци и Джулиано Медичи, когда меня обвиняли чёрт знает, в чём.
Дуэль эта не предполагалась, но решивший защитить меня Джулиано посчитал иначе. За что я ему очень благодарна.
Однако более я по таким мероприятиям вроде судов своего ребёнка таскать не собираюсь, разбирательства в Сеньории — не самое подходящее времяпровождение для детей двух лет.

Гонфалоньер Петруччи зачитывал мне обвинение в планировании покушения на Лоренцо Медичи, в переписке с Папой Римским Сикстом IV и в попытке организации переворота — что наказывается смертной казнью.
Тут же резко взвился, как подброшенный пружиной, со своего места Филипп и попросил слова на том основании, что он мой муж, потому он здесь для защиты моей чести и жизни с законными интересами.
Получив одобрение, Филипп постарался излагать самую суть, не ударяясь ни в какие дебри. Поделился с судом, что на меня явно затаил обиду один из отвергнутых мною поклонников, что это письмо писала не я, а почерк мой ловко подделали. А накануне этого я имела один неприятный разговор с Лукой Торнабуони — который высказывал мне недовольство, что я стала женой бургундского посланника, а не вышла замуж за Луку, на что Лука был остроумно отбрит мною.
Задолго до этого Лука ко мне сватался, даже в письмах предлагал мне выйти за него, упоминая, что его родня закроет глаза на наличие у меня ребёнка — не смея возразить богатству и влиянию Франческо Бельтрами. Сватовство Луки Торнабуони окончилось отказом.
Филипп настоятельно посоветовал приорам и гонфалоньеру Сеньории тщательно отработать эту версию с моим бывшим поклонником, гордыню которого я ранила моим отказом выйти за него. Как сказал Филипп, мотив у Луки был меня столь гадко и подло подставить, причём налицо.
Не обошлось и без того, что Филипп настаивал на Божьем поединке, потому что меня, его жену, самым низким образом оболгали и приписали мне множество гнусных деяний, которых я не совершала.
Мой отец поддержал Филиппа во всех его словах, высказав, что я никак не могу быть виновной во всём том, что мне приписывают в вину, что я не препятствовала следствию, наоборот — активно сотрудничала с Петруччи и его людьми во время обыска дворца Бельтрами.
Отец выразил разумную и логичную мысль, что будь я правда преступницей — то поспешила бы сжечь все имеющиеся у меня бумаги. Высказал также отец и то, что всегда растил меня в духе любви и преданности Флорентийской республике и её идеалам, что я всегда питала к Лоренцо уважение и восхищение, что никогда бы не посмела сказать про него дурного слова, не говоря уже о планировании на него покушения.
Решительно взяли слово в суде и Кьяра с Джулиано и Симонеттой.
Кьяра и Симонетта рассказали в суде, как я сама с ними поделилась, что Лука сватался ко мне, но я ему отказала, поскольку Лука мне намекал, что с внебрачной дочерью я не буду нужна ни одному мужчине во Флоренции. Разумеется, любящие меня подруги были оскорблены такими намёками в мою сторону, как если бы сами были на моём месте.
Взявший слово Джулиано выражал своё мнение, что я никак не могу быть предательницей родного города и его интересов, что во мне не найдётся даже крупицы подлости и бесстыдства для такого. Даже если я не всегда была с моим отцом послушной и почтительной дочерью, что родила вне брака ребёнка от заезжего иностранца, за которого вышла замуж, это ещё никому не даёт права спускать на меня всех собак и кошек, как выразился Джулиано.
Напоследок он добавил, что для него намного важнее, что я хороший человек и хороший друг, а не то, насколько у меня запутанная личная жизнь и взаимоотношения в семье.
— Мессер Бельтрами, вы столь честный и порядочный человек, строгих принципов, — вмешался аббат, — как вы допустили, чтобы ваша дочь в её четырнадцать лет спала с заезжим иностранцем, а в пятнадцать родила внебрачного ребёнка?
— Я протестую, уважаемые судьи, это к делу не относится! — вновь не смог себя сдержать Филипп.
— Протест принят, — стукнул молотом Петруччи.
— Однако я отвечу на этот вопрос, — решительно подала я голос и встала со своего места. — Я врала моему отцу, что гуляю с подружками, так что отец про мои тайные встречи с графом де Селонже ничего не знал. И это моё личное дело с моим отцом.
— Вот она — нынешняя свобода нравов, ведущая в Ад! Девицы вне брака не стесняются приносить детей в подоле своим родителям! Вот куда привела хвалёная эта свобода! — злостно прошипел аббат.
— Так что же — убить я должен был свою оступившуюся дочь?! — вскипел искренне возмущённый отец, прекрасно осознающий, что он должен даже сейчас на суде мне подыгрывать, хотя врать он не любил никогда. Пусть был вынужден так делать — взять ситуацию с моим удочерением.
— Ну, почему же убить сразу, мессер Бельтрами? — влился в обсуждение Деметриос. — Есть не склонные к милосердию люди, которые бы ратовали за ветхозаветное побивание камнями…
— Ты на что намекаешь, чернокнижник?! — вскипело в аббате раздражение.
— Лишь на то, что мессер Бельтрами волен был в то время и сейчас сам решать, как ему поступить со своей дочерью, которой случилось оступиться, — мирно, но твёрдо заявил Деметриос. — И я был бы признателен мессеру Петруччи, если бы суд не превращался в балаган.
— Мессер Ласкарис, я солидарен с вашим мнением. Мы тут обсуждаем дело об обвинении в государственной измене мадам де Селонже, а не её скелеты в шкафу. Судить её грехи имеет право лишь Господь и духовник мадам де Селонже, — согласился Петруччи с Деметриосом. — Мне только странно, что граф де Селонже два с лишним года назад уехал из Флоренции и оставил Фьору беременной…
— Шла война, мессер Чезаре. Я не мог более задерживаться во Флоренции и любоваться обликом города, когда зовёт служба моему сеньору Карлу. Тогда Фьора со мной уезжать отказалась из страха испортить мне карьеру при Бургундском дворе, — уверенно, пусть и с неохотой — из нелюбви к вранью, Филипп повторял на суде придуманную мной версию, которую мы когда-то скормили освятившему наш брак святому отцу Анджело. — Лишь в конце января 1475 года мне представилась возможность снова вернуться во Флоренцию и увидеть Фьору. Я приехал с твёрдым намерением узаконить наши отношения. А позже от Фьоры и про ребёнка узнал, после свадьбы уехал и готовил всё у себя в Селонже к приезду жены и дочери.
— Теперь ни у кого нет сомнений в том, что вы нормальный муж и отец по отношению к жене и дочери, и что вы любите их обеих, — заметил Лоренцо.
— Да что все так цепляются к тому, что у Фьоры дочка была рождена вне брака? Никакого греха нет — Фьора замужем за отцом своего ребёнка, муж ребёнка признал, хватит уже это обгладывать! — возмущённо высказалась Кьяра.
— Поддерживаем Кьяру полностью! — в унисон откликнулись Джулиано с Симонеттой.
— Мессер Медичи, вам бы стоило чаще устраивать в городе всенародные празднества, а то я смотрю, что во Флоренции многим очень скучно живётся, — иронично, однако без малейшей искорки веселья усмехнулся Филипп.
— С чего вы так решили, мессер де Селонже? — немного не понял Лоренцо, к чему были эти слова Филиппа.
— Все кому не лень в вашем городе суют нос в жизнь Фьоры и строят догадки её личной жизни, а также происхождения моей с Фьорой дочери, — пояснил Филипп. — Или у них своей жизни нет.
— Вот именно, зять мой, — взял слово отец, — будто им своей жизнью заниматься не надо. Лоренцо, мы все когда-то были очень юными и творили безумства. Дочь моя пришла в этот мир из плоти и крови, а не из камня, — отец обменялся с Лоренцо понимающими взглядами и улыбками. — То, что происходило у нас в семье, рождение Фьорой малышки Флавии, замужество моей дочери — мы уже всё благополучно разрешили между собой. Фьора замужем, Флавия своим отцом признана. Надеюсь, в ходе этого заседания больше не всплывёт тема личной жизни моей дочери и происхождения моей внучки, — отец многозначительно посмотрел в сторону аббата монастыря Сан-Марко, словно хотел ему сказать: «Зависть — разрушающее чувство, милейший».
— Всякому присутствующему здесь хорошо бы запомнить золотое правило: следить бдительно стоит за своей нравственностью и за своим целомудрием, а не ближних своих. Фьора, её отец и её муж сами вполне способны разобраться со своими семейными делами. Малышку Флавию они воспитывают сами, а не посадили её кому-либо из всех присутствующих на шею, — проговорил Деметриос всё же достаточно громко, чтобы быть услышанным.
Лицо аббата потемнело от раздражения и в то же время смущения, он спрятал обе ладони в рукава сутаны и нахмурено уставился перед собой.
— Я понимаю, что моё поведение нельзя назвать подобающим, я не была почтительной и послушной дочерью с моим отцом, я совершила немало дерзостей… Мне ещё не исполнилось в ту пору пятнадцати, я влюбилась, и встретила взаимность, — с решимостью и в то же время смирением я взяла на себя труд вмешаться в ход заседания и разговоров о моём деле, грустно оглядев гонфалоньера Петруччи и приоров. — Я знаю, что поступала неправильно с моим отцом, что шантажировать его моим самоубийством в обмен на мою свадьбу с Филиппом было подлостью… Я раскаиваюсь только в том, что была плохой дочерью по отношению к отцу — и всё. Но не в том, что я полюбила и стала женой дорогого мне человека, и не в том, что я стала матерью моей с Филиппом дочери. Я люблю мужа и любима им, у нас растёт чудесная дочурка — о чём мне жалеть? — Прикрыв глаза, я вытянулась по струнке, встав со скамьи. Кулаки мои были сжаты с такой силой, что ногти впились в ладони.
Я буквально чувствовала на себе взгляды всех этих людей, разбирающих моё дело. Взгляды въедливые, суровые, возможно даже осуждающие. Заставив себя открыть глаза, я смотрела прямо на этих людей и как будто сквозь них, без вызова, но не опускала взор долу. При этом сохраняя осанку прямой.
Я не выказывала никакой враждебности, не прожигала их взглядом, всего лишь держалась с достоинством и кротко улыбалась одними уголками губ.
Приоры и гонфалоньер поражённо перешёптывались, обсуждали моё поведение — с одной стороны, в глазах многих я удостоилась осуждения за то, как вела себя с отцом — согласно своей же легенде, но с другой…
В то же время эти умудрённые годами мои судьи высказывались обо мне с сочувствием и пониманием. Они всё же считали, что старость должна быть снисходительнее к юности, что не стоит так уж сурово подвергать порицанию девушку, два с половиной года назад безоглядно полюбившую, ради этой любви пошедшую на не вполне благовидные поступки.
У многих из приоров были дочери моего возраста или чуть младше, многие вспоминали себя в мои годы.
Кто-то из приоров выразил свою мысль:
— Вы лучше обратите внимание на то, как прекрасна обвиняемая графиня де Селонже! У таких женщин вроде неё наверняка найдётся хоть один враг — например, среди тех, кому она не отдала своей руки и сердца. Её вина — это красота! И что она посмела быть при этом беззащитной перед злой молвой!
— Мой любезный друг, да вы заглянули в самую сердцевину ситуации! Моё вам уважение, мессер, — совершенно без иронии, без сарказма, ответил этому человеку Деметриос. — Фьора провинилась лишь тем, что её красота способна пленить, но она никогда не согласится на роль игрушки и приложения к кому-то, поскольку у неё есть чувство достоинства.

«Так вот что имела в виду Кьяра, когда говорила мне, что я должна одним своим видом пробудить в моих судьях сострадание», — в моём уме сверкнула мысль, полная благодарности к Кьяре.

У приоров нашло в сердцах отклик то, что я признала выдуманную мною вину перед моим отцом, видимо, мой артистизм и в этот раз мне не изменил.
— В конце концов, юность нам для безумств и дана. Не так уж сильно синьора де Селонже виновата, что у неё пылкий нрав, — выразил общее мнение Петруччи. — Но в чём сомнений нет, так в том, что она и её супруг любят друг друга, и что они оба души не чают в своей дочери.

Меня немного утешило, что у этого множества людей, решающих сейчас мою судьбу, я смогла затронуть чувствительные струны в душах и сердцах.
Немного успокоенная, я села обратно на своё место.
Тихонько толкнув в бок Джулиано, Симонетта и Кьяра достали свои таблички, выставив их прямо перед собой на столе прямо текстом к аудитории, Джулиано последовал их примеру.
— Брат мой, донна Симонетта и синьорина Альбицци, поясните — что это значит? — спросил поражённый Лоренцо, изогнув бровь.
— Наша принципиальная позиция, — заявила гордо Кьяра.
Джулиано и Симонетта согласно кивнули.
«Нет фальшивым обвинениям! Оставьте в покое Фьору!»
«Клевета — не аргумент. Фьора невиновна!»
«Фьору оправдать, лжеца — под суд!»
Эти таблички теперь гордо красовались на столах их владельцев.
— Ваш брат, его прекрасная дама и мадонна Альбицци сказали своё слово, монсеньор Лоренцо. Они заняли сторону справедливости, — изрёк твёрдо греческий учёный. — Вы позволите мне покинуть заседание немного раньше? Я работаю над созданием лекарства для мадонны Симонетты.
— Вы можете идти, мессер Ласкарис. И спасибо за присутствие здесь, — поблагодарил Лоренцо пожилого учёного после того, как позволил ему уйти.
Деметриос попрощался со мной и с моим отцом, с Филиппом. Меня он поцеловал в лоб, а с моим отцом и моим мужем обменялся крепкими рукопожатиями. Джулиано пожал руку, Кьяре и Симонетте с Лоренцо выказал уважение полупоклоном.
Только после этого он покинул зал суда.
— Мессер Медичи, вы помните о тех черновиках, что нашли в студиоле моей жены? Вы сказали, что они будут заслушаны в ходе заседания, — напомнил Филипп про вчерашний обыск Лоренцо.
— Не в моих правилах отмахиваться от таких увлекательных доказательств, — хитро улыбнулся Лоренцо, — а пока пригласите сюда свидетеля Луку Торнабуони, пожалуйста, и передайте мессеру Петруччи черновики синьоры де Селонже. — Это распоряжение Лоренцо относилось уже к секретарю.
Секретарь проворно достал из небольшой стопки бумаг те самые изъятые у меня черновики и передал в руки гонфалоньера, после удалился из зала на несколько минут, совсем ненадолго. Вернулся уже с Лукой Торнабуони, самодовольное лицо которого портили следы недосыпа.
Лука занял место за трибуной, поздоровался с приорами и гонфалоньером, кивнул и помахал в знак приветствия Лоренцо, бросив кузену, что тот прекрасно выглядит.
Лоренцо сухо поблагодарил Луку. Петруччи велел молодому Торнабуони дать показания.
Отец и Филипп смотрели на Луку с еле сдерживаемой ненавистью, но ни одним жестом они этого не показывали. Об этой ненависти говорили только их взгляды, прожигающие персону Торнабуони.
Кьяра и Джулиано с Симонеттой смотрели с насмешкой и злостью.
— С чего бы вы хотели начать, мессер Торнабуони? — Петруччи внимательно смотрел на молодого человека.
— Уважаемые приоры, я думаю, стоит начать с истоков. Вечером я возвращался от одного из своих друзей. Проходя мимо палаццо Бельтрами, я увидел выходящим оттуда какого-то незнакомого человека в плаще и с надвинутым на глаза капюшоном, — повёл свою речь Лука, стараясь держаться как можно увереннее, хоть я заметила, как подрагивают его ладони.
Отец и Филипп не намеревались терпеть столь наглое враньё молодого Торнабуони. Они оба порывались сорваться с места и опровергнуть всё то, что Лука сейчас собирается сказать, вступиться за меня. Но отца и Филиппа остановило то, что я схватила их обоих за руки и с мольбой окинула их взглядом, качая головой. Они правильно поняли мою немую просьбу и пока что успокоились.
У Джулиано и у Симонетты с Кьярой от такого содержания речей Луки чуть не полезли глаза на лоб, стоило услышать такую бессовестную и выходящую за все рамки ложь.
Конечно, я сама хороша — та ещё талантливая лгунья, скормившая всем легенды, что Флавия — моя дочка от Филиппа, а я шантажировала самоубийством отца, чтобы он одобрил мой с Филиппом брак. Я лгала об этом на исповеди перед тем, как отец Анджело освятил мой с мужем брак повторно.
Разница между мной и Лукой была лишь в том, что я не единожды солгала ради защиты моего отца от гнева служителей закона, если бы выяснилось, что моё приданое в сто тысяч флоринов золотом перекочевало в сундуки Карла Бургундского — врага Людовика XI, а значит и политического врага Лоренцо Медичи.
У меня были причины лгать ради защиты дорогого мне человека. Тогда как Лука меня оболгал, движимый ревностью и злобой, что я стала не его женщиной. Ему хватило бесстыдства и подлости оговорить меня перед Сеньорией из-за самых низких своих мотивов.
Деметриос мне сказал, что оклеветал меня именно Лука Торнабуони. Тогда я немного усомнилась в его версии, но сейчас у меня не было в этом сомнений.
— Что было потом? — продолжал Петруччи.
— Этот человек показался мне очень подозрительным, я проследовал за ним — он свернул в безлюдный переулок. Мне показалось, что он что-то прячет. Я принял его за вора. Спровоцировал с ним схватку, порядком друг друга измотали, но я в одном просчитался — у меня был только стилет, а у него клинок. Мне пришлось отступить, — продолжал Лука в том же духе, набираясь всё больше наглости врать перед судом с каждым словом.
— Вы видели лицо этого неизвестного? Смогли его задержать, опознать? — допытывался Петруччи.
— Увы, не успел. Этот человек очень быстро скрылся, перед этим хорошенько меня приложив головой об стену, что за ушами затрещало и искры перед глазами мелькали, — ответил этот лживый поганец. — Когда я немного в себя пришёл, то увидел, что незнакомец обронил какой-то конверт. Я его подобрал и вскрыл. Там с ужасом для себя прочитал, что Фьора с Римским Папой составила заговор, уже давно ведёт с ним переписку и планирует покушение на Лоренцо с помощью в организации во Флоренции переворота, чтобы сдать город во власть Сикста… Я сначала верить не хотел, но почерк и подпись были Фьоры… — Лука напустил на себя грустный вид и вздохнул.
— Лжец! Поганая тварь! Всё ложь от начала и до конца, лицемерный ты кусок падали! — взорвался яростью Филипп, видимо, будучи уже не в силах слышать потоки клеветы, которые Лука выливал на мою голову.
Мой супруг вскочил со своего места и стремительно кинулся к трибуне, где стоял опешивший Лука. Отец и я пытались уговорить Филиппа успокоиться и взять себя в руки, отец бросился следом за ним и попытался удержать. Это нам не помогло.
Схватив Луку за шиворот его колета, Филипп стащил юношу с трибуны и грубо встряхнул, вопреки его сопротивлению.
— Граф де Селонже, вспомните, что находитесь в суде! — Лоренцо, вихрем подлетевший к Филиппу, который уже хотел заехать по лицу Луки кулаком побольнее, и к Луке, который обзывал моего мужа сумасшедшим и пытался отбиваться, с трудом разнял их.
— Мессер Медичи, я помню прекрасно о том, где я нахожусь, — выговорил Филипп, метнув злой взгляд на Луку. — Ваш родственник прямо в зале суда клевещет на мою жену. Делает это из самых низких своих мотивов — ревности и злобы, что Фьора его отвергла. По-вашему, я должен это терпеть?
— Я понимаю ваш гнев, мессер граф, очень понимаю. Вы стремитесь защитить Фьору. Пока же займите место, где удобно, будьте добры, — спокойно велел Лоренцо.
— Зять мой, сделайте, что велено. Старайтесь сохранять спокойствие, хоть я сам едва держусь, чтобы не придушить этого… даже не знаю, как выразиться пристойно, — поддержал мой отец Лоренцо, всё же убеждая Филиппа вернуться на место.
Я молча подошла к немного остывшему от гнева мужу и взяла за руку, уведя туда, где мы сидели с ним и отцом.
Филипп не делал больше попыток разделать Луку Торнабуони на котлеты, только теперь он слегка дрожал от злости, которая всё равно никуда из него не делась, пусть он и вернул контроль над собой.
— Петруччи, продолжайте допрос, — распорядился Лоренцо, кивнув гонфалоньеру.
— Так вот, мессер Торнабуони, вы завладели потерянным письмом, в котором была информация, что Фьора в сговоре с Сикстом IV готовит убийство Лоренцо и переворот во Флоренции, да? Если верить вашим словам? — испытующе прожигал взглядом Петруччи юношу, заставляя Луку от такого пристального взгляда краснеть.
— Да, мессер Петруччи. Так и есть. Письмо это я сразу же передал вам, потому что нужно было срочно что-то придумать для защиты моего кузена, вот и вся история, — подвёл итог Лука своей лживой от и до истории обо мне.
— Мессер Торнабуони, скажите, вам приходили какие-либо письма от мадам де Селонже до того, как вы её изобличили в государственной измене и донесли на неё? — неожиданным вопросом Петруччи словно выстрелил в Луку из арбалета — по крайней мере, у него был такой взгляд пойманного в капкан животного.
— Нет, что вы, я не получал писем от графини. Она умерла для меня, когда я узнал о её замужестве и о том, что дочку она родила от заезжавшего в наши края графа Селонже когда-то два с лишним года назад, — Лука тяжко вздохнул и с прискорбным выражением лица покивал головой.
— Мессер Торнабуони, я надеюсь, вы сейчас говорите правду. И вы знаете, что бывает за лжесвидетельство. Потому что при обыске в доме отца донны Фьоры, мессера Франческо Бельтрами, мною и моими людьми с монсеньором Лоренцо были найдены важные черновики. Принадлежат перу синьоры де Селонже, — Петруччи потряс высоко у себя над головой те самые мои черновики, найденные в столе моей рабочей студиолы вчера, не спуская с поникшего Луки сурового взгляда.
— Я не понимаю, какое отношение эти черновики имеют к сегодняшнему делу, — попытался Лука извернуться.
— Среди этих черновиков есть варианты писем к вам, мессер Торнабуони. Вы станете отрицать, что донна Фьора отвергла ваши притязания на её руку и сердце в письменном виде? — зазвенела сталь в голосе Чезаре Петруччи, которому явно не понравилось, что из него пытаются сделать дурака.
— Тогда я освежу вашу память. Зачитаю первоначальный вариант письма: «Значит, так, Лука, проваливай от меня к дьяволу с твоими предложениями руки и сердца. Ни за что на свете я за тебя не выйду, болван ты безнадёжный и дубина! Знаю я, зачем ты в женихи мне набиваешься, да только умственная безнадёжность не входит в список моих недугов. Катись ты к минотавру на рога, понял? Я не выйду за тебя, чумой или проказой заболеть веселее — чем жить с тобой под одной крышей. Мне не сдался какой-то самоуверенный сноб, который считает мою дочь досадным довеском к матери! Ещё раз ко мне с такими предложениями подступишься — и я на твоей голове табуретку разобью! А то нашёлся благодетель. Думаешь, если я без мужа ребёнка воспитываю, то у любого на шее повисну с радостными воплями и со мной даже прилагать усилия не надо? Быть матерью-одиночкой лучше, чем быть женой такого показного праведника, как ты! С искренними пожеланиями тебе катиться в Тартар, Фьора Бельтрами». — Петруччи ненадолго замолчал, чтобы дать маленькую передышку своим голосовым связкам.
— Это мадам де Селонже не стеснялась в выражениях. А вот второе письмо составлено в более мягкой форме, — усмехнулся Петруччи, насмешливо глядя на побагровевшего от злости и конфуза Луку. — Зачитываю второе: «Лука, здравствуй. У нас с тобой не получится ничего. Я не буду твоей женой, понимаешь? Я вообще не хочу замуж ни за кого и от твоего предложения отказываюсь, мне вполне хорошо и без мужа. Скажу напоследок… Я ни за что на свете не стану женой человеку, для которого моя дочь «досадное приложение к матери». Вот так вот, Лука. Меньше будешь делать мне намёки, что я с внебрачным ребёнком не буду никому нужна. Я лучше прыгну с купола Дуомо вниз головой, чем выйду за тебя. Прощай. Надеюсь, что впредь буду избавлена от сомнительного удовольствия слушать или читать твои излияния. Фьора Бельтрами». — Петруччи сделал небольшую драматичную паузу и восхищённо вздохнул.
— Мессер Петруччи, вы могли видеть небольшую кляксу на втором письме. Поэтому мне пришлось его во второй раз переписывать, чтобы не было никаких пятен на бумаге. И вот уже это более опрятное письмо я отправила мессеру Торнабуони, — добавила я к словам гонфалоньера.

На какое-то время в зале заседания Сеньории воцарилась тишина. Какие-то ничтожные несколько секунд. Первым со смеху прыснул и согнулся пополам тот, от кого меньше всего можно было этого ожидать — аббат монастыря Сан-Марко. Почтенного возраста отец святой церкви держался за стол, чтобы смех не загнал его туда.
Далее от него заразились смехом, словно по цепочке приоры и Чезаре Петруччи. Кто-то стоически старался побороть смех, но надолго их не хватало, кто-то не сдерживал хохота и хлопал себя по коленям.
Некоторые сквозь смех выдавливали из себя восхищённое: «Вот это отшила, так отшила! Молодец девочка!»
— Вот это Фьора ему на больную мозоль гордыни наступила! — прохихикала Симонетта, переглянувшись с Джулиано и Кьярой.
— Не то слово — досадила! — ответила ей сквозь тихий смех Кьяра.
— Так вот откуда растут ноги дела против Фьоры, — проговорил Джулиано и почесал переносицу.
А иные из приоров даже решились мне рукоплескать.
Добродушно посмеивался, глядя на меня, даже Лоренцо. Но, немного отсмеявшись и вернув себе самообладание, Лоренцо громко кашлянул несколько раз, привлекая к себе внимание и призывая к порядку.
— Тишина в зале! — помог ему в этом деле Петруччи, постучав молотком по поверхности своего стола.
Приорам и аббату пришлось взять себя в руки и перестать давать волю эмоциям.
— Складывается поистине любопытная ситуация, уважаемые собравшиеся, я бы даже сказал — очень сомнительная. Лука Торнабуони заявляет на Фьору как на предательницу Флорентийской республики — задумавшую убийство Лоренцо Медичи, переворот и передачу власти Сиксту. И вот буквально только что заявлены доказательства, что незадолго до этого Фьора письменно отказала Луке в своей руке, — Петруччи недобро усмехнулся, глядя на Торнабуони. Выражение лица гонфалоньера говорило о том, что он близок к разрешению сложной задачи. — Если мадам де Селонже отправляла письмо мессеру Торнабуони, то у него был на руках образец почерка обвиняемой.
— Ситуация и впрямь сложилась очень сомнительная, мессер Петруччи. Тут вы правы. На что намекали ваши последние слова про то, что у моего кузена был на руках образец почерка Фьоры? — спокойно спросил Лоренцо.
— Чисто гипотетически, почерк донны Фьоры могли подделать. Будто мало людей, талантливых в изготовлении фальшивых денег и грамот, согласные за деньги подделать что угодно, — Петруччи слегка приосанился, явно гордый тем, что эта мысль пришла ему в голову. — Однако же ничто и не исключает того, что Лука говорит правду. И в то же время заслуживает доверия версия, что синьора де Селонже невиновна, а мессер Торнабуони решил так ей отомстить за её отказ.
— Мессер Чезаре, что вы можете ещё сказать обо всём происходящем здесь? Я охотно выслушаю вас, — Лоренцо одобрительно кивнул, велев гонфалоньеру говорить.
— Монсеньор Лоренцо, я думаю, что раз следствие оказалось на распутье, то положимся на более высший суд — Божий. Граф де Селонже ещё вначале заседания настаивал на испытании поединком, так называемый Божий суд. — Взгляд Петруччи скрестился со взглядом Филиппа, исполненным решимости. — Мессер Торнабуони и мессер де Селонже будут сражаться друг с другом до первого падения и первой крови, или же до смерти одного из противников, — в заключение изрёк Чезаре Петруччи.
Не без злорадства я заметила, как побледнел от страха Лука, и всё же в сердце поселилась тревога за Филиппа… Пречистая Дева, только бы эта дуэль за мою жизнь и честь не обернулась для моего возлюбленного могильной плитой, только бы Филипп не погиб!
— Могилу себе ищи, подонок, — с холодным презрением бросил Филипп Луке.
— Я уши тебе отрежу, бургундец! — не оставил этот выпад в свою сторону Торнабуони!
— Я в бою тебя видел на турнире в конце января, посредственность, — с насмешливой снисходительностью, будто имеет дело с самонадеянным мальчишкой младше десяти лет, ответил Филипп Луке. — Так что моим ушам бояться нечего.
— Значит, мы всё решили. Завтра состоится суд поединком, внутренний двор Барджелло, в семь часов после полудня. Тогда и можно будет судить, насколько виновна в предъявленных ей обвинениях или невиновна графиня де Селонже, — высказался Лоренцо. — В этом поединке и решится, за кем правота в столь нелёгком и запутанном деле.
— А я пойду, если вы мне простите такую спешку. Меня ждут дела, — напомнил о себе аббат монастыря Сан-Марко. — Представителям святой церкви не к лицу судить грехи ломающих в жизни дрова девушек. А вот для клевещущих юношей в Аду заготовлен отдельный котёл горячей смолы с повышенным обеспечением дровами и хворостом. Храни вас Всевышний, дети мои, — уважительно чуть поклонившись Лоренцо и приорам с гонфалоньером, аббат вышел из зала заседания Сеньории, закрыв за собой двери.
Очевидно, сегодняшнее заседание в Сеньории по моему делу внесло немалую сумятицу в души и умы собравшихся судей. Обычно аббат монастыря Сан-Марко никогда не жаловал Лоренцо.
И на это у старика были свои причины, которые лично мне казались совершенно несущественными.
Лоренцо любил уединяться в одну из келий святой обители Сан-Марко и любоваться там фресками Анджелико. Аббат как примерный доминиканец слыл ревностным преследователем Сатаны и его творений. М-да, моё крупное везение, что аббату и вообще всему городу неизвестна настоящая тайна моего происхождения — иначе мне бы сложили костёр прямо перед Сеньорией за милую душу.
Ко мне же этот сурового вида и манеры речи старик к концу заседания стал благоволить в какой-то мере, относиться ко мне с сочувствием, подобно подавляющему большинству приоров и мессеру Чезаре Петруччи.
Видно, на персону Луки Торнабуони пала такая тень подозрений в недостойных поступках, что это расположило ко мне многих моих судей…
— Лука, тебе не будет лишним подготовиться к дуэли, которая будет завтра, и исповедоваться, — отчеканил Лоренцо, подав знак рукой кузену, чтобы тот покинул зал.
— Повинуюсь твоей воле, сеньор, — Лука чуть поклонился Лоренцо, потом его озлобленный взгляд задержался на мне и Филиппе. — Увидимся на дуэли. — Бросив эти слова нам, юноша развернулся к выходу из зала и покинул помещение, двери за ним с шумом захлопнулись.
Я по очереди обняла отца и мужа, получив в ответ от них такие же тёплые и крепкие объятия.
— Фьора, у суда появились сомнения в твоей виновности, дочка. Нам нельзя падать духом, скоро ты будешь свободна совсем от этих обвинений, — утешающе шептал мне отец, гладил по голове и целовал в макушку.
— Да, Фьора, скоро всё кончится. Лука получит за свои скотства, причём пощады может не ждать. Тебя оправдают, милая, уедем с Флавией и Леонардой — как ты хочешь, — шептал мне Филипп, обнимая меня за плечи одной рукой, в то время как другая его рука бережно массировала мою ладонь и мои пальцы, подносил мою ладонь к своим губам.
— Джулиано, Симонетта, я немного поговорю с Фьорой. Вы же меня проводите до дворца Бельтрами? Не хочу Фьору одну оставлять — у неё останусь, — донёсся до меня голос верной подруги, Кьяра с детства никогда от меня не отворачивалась и всегда подставляла плечо.
— Так мы тоже туда идём, Кьяра. Я Фьору бросать тоже не собираюсь, так что тоже заночую у неё, — на этот раз я слышала Симонетту.
— Так что мы идём с тобой, — прозвучало от Джулиано.
— Можно было ради соблюдения приличий спросить согласия у меня, — добродушно попенял троице мой отец, — но я полностью «за», чтобы вы остались ночевать у нас во дворце Бельтрами. Комнат много — места всем хватит.

Лоренцо беседовал о чём-то с приорами и с Чезаре Петруччи. Я смогла подслушать, как они обсуждают уже не моё дело о государственной измене, а мои писательские способности, причём в положительном ключе. Счастливо устроенные в моих ранних работах судьбы волка Изенгрима и рыцаря Роланда в прозе им приглянулись. Моя сказка о женщине, которая даже после смерти продолжала заботиться о своём ребёнке, тоже смогла найти у них отклик.
Кьяра отделилась от компании Симонетты и Джулиано, подойдя ко мне.
— Фьора, я и Джулиано с Симонеттой сегодня останемся у тебя. Мы хотим тебя поддержать, люди из моей охраны тоже останутся для защиты твоего дома. Для защиты тебя с твоими близкими, — заявила Кьяра таким тоном, что исключало возможность с нею спорить, да и не хотелось.
Я покинула скамью обвиняемых и крепко обняла Кьяру, ответившую мне тем же. Потом уже мне довелось пережить родственные объятия от Симонетты и Джулиано.
Приоры и гонфалоньер собрали все озвученные сегодня тексты улик и оставили зал заседаний Сеньории.
Отец и Филипп подошли к Лоренцо, попросив несколько минут для разговора. Лоренцо ничего против этого не имел.
— Лоренцо, скажи, ты правда теперь думаешь, что мою дочь могли оклеветать? — с надеждой спросил отец, глядя в лицо старшему из братьев Медичи.
— У меня нет причин отказываться от рассмотрения этой версии, всё и правда очень подозрительно. Фьора отшивает в письме моего кузена, и спустя какое-то время он обвиняет её в государственной измене… — крепко призадумался Лоренцо.
Кьяра и Джулиано с Симонеттой тепло со мной простились и сказали, что будут ждать меня в моём доме. На тот случай если нужно будет помочь Леонарде и позаботиться о Флавии. Напоследок ещё раз обняли меня и сказали, что всё будет в порядке, мой дом не рухнет, с моей дочерью и наставницей не случится ничего дурного.
— Мессер Лоренцо, единожды вы уже проявили доброту к моей жене, позволив ей ожидать заседания суда Сеньории дома, в кругу близких ей людей, а не в тюрьме, — вдруг решительно выговорил Филипп, с твёрдостью и вместе с тем мольбой глядя на Лоренцо. — Я прошу и в этот раз быть к ней милосерднее и позволить ожидать Божьего суда в её доме, прошу вас! Не отрывайте мою жену от моей с ней дочери — Фьора очень к ней привязана, как и Флавия к ней, для них обеих это будет очень больно…
— Лоренцо, прошу тебя, разреши Фьоре ждать этого Божьего суда в кругу семьи и дома. Я клянусь тебе — она не сбежит не то, что из города, она шагу не сделает за ворота, если только к месту поединка завтра в сопровождении твоих людей, — с той же решимостью, что и Филипп, просил мой отец Лоренцо.
— Лоренцо, прошу вас, Фьора доказала свою законопослушность, когда вы позволили ей ждать суда Сеньории дома. В этот раз будет точно так же, — продолжал Филипп упрашивать Лоренцо.
— Моя дочь даёт слово, что не сбежит из-под ареста, — твёрдо пообещал отец, уверенный в том, что я его поддержу.
— Да, Лоренцо. Я обязуюсь не покидать моего дома. Я буду ждать суда поединком. Клянусь честью имени, которое ношу, — заверила я Лоренцо.
— Тогда я не имею ничего против того, чтобы ты ожидала суда поединком у себя дома. Свою благонадёжность ты доказала, Фьора, — милостиво разрешил Лоренцо, чем вызвал у меня и у отца с Филиппом вздох облегчения и вырвавшееся у нас одновременно «Спасибо огромное, Лоренцо!»

***
Домой мы добрались не слишком поздно, но всё же тьма ласкового и прохладного вечера окутала Флоренцию, подарив людям возможность, кому случится взглянуть на небо, любоваться первыми зажегшимися звёздами.
Палаццо Бельтрами встретил нас тем, что за время нашего отсутствия всё было благополучно. Леонарда позаботилась о вкусном ужине — тут же с нашим приходом позвав всех за стол.
Флавия долго не хотела бросать свои игрушки и идти ужинать.
Вы что, ведь это так увлекательно — обратить в рабство Хатун, её мужа Эстебана, Симонетту, Джулиано и Кьяру с донной Коломбой, чтобы они с ней поиграли в кукольные балы и званые обеды, пока Леонарда для снятия своего нервного напряжения делает хозяйственные дела по дому. Но ей пришлось — мой отец и Филипп её мягко и всё же настойчиво уговорили.
Перед тем, как изволить согласиться поужинать, Флавия ещё долго висела на ногах у меня и у Филиппа, печально жалуясь, что она ждала нас очень долго, как и дедушку — как она звала моего отца.
Я и Филипп извинились перед ней, что дела в городе нас задержали дольше, чем мы оба планировали, и тем самым надолго оторвали нас от нашей принцессы.
Флавия великодушно согласилась простить меня и Филиппа, при условии, что мы возьмём её на ручки и обнимем, а потом покружим на руках в воздухе.
В итоге малышка согласилась, чтобы на руках в воздухе её покружил Филипп — ему это гораздо удобнее сделать в его штанах, нежели мне в моём платье.
Ужин прошёл в какой-то немного тревожной и напряжённой тишине.
Чтобы прогнать это угнетающее ощущение, которое в воздухе над нами висело, я рассказала о том, как прошло заседание, что многие из моих судей приняли мою сторону, усомнившись в моей виновности, что Лука сам себя едва не утопил, заставив суд сомневаться в том, что это не он меня столь подло подставил.
Поблагодарила Кьяру за её помощь мне в создании удачного образа и за то, что Кьяра позаботилась об охране дорогих мне людей. Также высказала ей и Джулиано с Симонеттой и Деметриосу благодарность за то, что пришли меня поддержать на суд.
Хатун и её супруга Эстебана я поблагодарила за то, что они выказали мне поддержку и помогали Леонарде, как и донна Коломба, позаботиться о моей дочурке.
Поведала о том, как все приоры с гонфалоньером Петруччи и даже аббат монастыря Сан-Марко хохотом давились после прочтения Чезаре тех писем в черновом варианте, где я отказываю в моей руке Торнабуони.
Не умолчала я и про то, что многие из этих людей мне сочувствовали, стоило им заподозрить Луку в том, что это он меня подставил. Аббат — и тот сказал, что клевещущих юношей ждёт в Аду отдельный котёл смолы с усиленным подогревом, а святой церкви не к лицу судить ломающих дрова девушек.

Правда, пришлось рассказать про то, что завтра предстоит Божий суд поединком, в ходе которого мой муж будет с оружием отстаивать мои жизнь и честь, против Луки Торнабуони.
Филипп меня успокаивал и уверял, что всё с ним будет в порядке, Лука получит то, на что нарвался, и что заслужил, меня признают невиновной, а потом мы уедем с Леонардой и Флавией из этого сумасшедшего города.
Обещал мне, что мой отец будет гостить в нашем замке в Бургундии столько, сколько пожелает сам.
У меня не было опасений, что Филипп откажет от дома моему отцу — они оба прекрасно поладили, в их словах и поведении наблюдалось единодушие, они оба сдружились ещё крепче перед лицом грозящей мне опасности и поддерживают меня.
Но тревожное ощущение словно обгладывало меня изнутри, у меня душа была не на месте, стоило подумать о том, что завтра Филиппу предстоит биться с Лукой за моё доброе имя и мою жизнь, за мою честь. В мыслях я молила Мадонну и всех известных мне святых, чтобы уберегли моего мужа от страшной судьбы.
Пугающая мысль, что тучи сгустились надо мной и моими близкими, завладевала моим сознанием.
Завтра же должна была свершиться дуэль, имеющая большое значение для судеб моей и Филиппа…

Глава 21. Покидая родной город
18 февраля 2021 г., 20:22
      На следующий день я пришла в сознание.
Оглядев помещение тюремного лазарета, я отметила, что повязку мне сменили, приятно холодила рану мазь, сама рана не кровила.
Возле двери полу-боком ко мне стояли Филипп и Деметриос, о чём-то тихо переговариваясь.
Делая вид, что сплю, я закрыла глаза и напрягла слух, и мне даже удалось подслушать разговор.
— Мессер де Селонже, хорошие новости для вас у меня есть. Рана Фьоры заживает хорошо, она не откроется. Мои опасения не оправдались, — произнёс уверенно Деметриос.
— Спасибо, Деметриос. Вы так помогли. Фьора жива благодаря вам, — выразил признательность Филипп пожилому учёному.
— Что до Луки Торнабуони, то он покинул город, и с этого дня началась его ссылка, — сообщил Ласкарис
— Это он вовремя. Попадись он мне, убил бы ко всем чертям, — процедил со злостью Филипп.
— Когда вы планируете отъезд? — задал Деметриос вопрос.
— Как только Фьора окрепнет. Деметриос, хотел вам сказать…
— Я готов вас слушать.
— Деметриос, я вам благодарен за то, что вы взялись лечить Фьору, что она жива, что вы сумели сохранить ей плечо. Этого я не забуду никогда.
— Я же врач, это моя работа. Не стоит благодарить, — ответил пожилой грек.
— Нет, я вам обязан здоровьем и жизнью Фьоры. Это не забудешь. Но не смейте впутывать Фьору в ваши планы мести за брата.
— Мессер де Селонже, разъясните насчёт последнего, — попросил Деметриос.
— Вы сами всё поняли. Я знаю о Феодосии Ласкарисе и про обстоятельства его гибели. Не вмешивайте в вашу месть Фьору. Я хочу, чтобы моя жена прожила долгую и счастливую жизнь, чтобы я и Фьора вместе вырастили наших детей, а не чтобы Фьора оказалась на эшафоте, — прояснил твёрдо Филипп.
— Граф, у меня мысли не было втягивать в это Фьору. Она сама не захочет — у неё семья, любящий и верный супруг, маленькая дочка. Фьора создана для тихого и мирного счастья в кругу тех, кто её любит, — заверял пожилой учёный моего мужа.
— Я выразился ясно. В Селонже всегда согласны вас принимать и давать кров на любой срок. Но если вы станете втягивать Фьору в то, что опасно для неё — от дома вам будет отказано, как и в общении с Фьорой, — подытожил Филипп.
— Фьора сейчас спит? — заговорил Деметриос непосредственно о причине своих забот как врача.
— Надо её будить. Как раз время завтрака, — Филипп приблизился к моей кровати, присел на край и мягко потряс меня за здоровое плечо.
Какое-то время я делала вид, что сплю слишком крепко, но потом соизволила открыть глаза и зевнуть.
За разговорами о том, как я себя чувствую, проходит ли боль в плече, как у меня настроение, прошёл мой завтрак.
Ближе к обеду я, Филипп и Деметриос уже были у меня дома — в крытой повозке за мной приехал отец.
Весь путь до дома я отвечала на расспросы отца о своём самочувствии и заверяла его, что у него нет причин для страха, что я иду на поправку, что недолго я буду бледная, тем более что за мной был хороший уход.
Дома меня встретили Флавия и Леонарда. Моя дочурка со всех ног побежала ко мне, врезалась в меня и крепко обхватила мои ноги, не желая меня отпускать.
Леонарда же осторожно обняла меня, стараясь не трогать моё левое плечо, гладила по щекам и смотрела на меня с нежностью, не утирая слёз, целовала в щёки и лоб, гладила мои волосы.
— Мама вернулась, мама вернулась! Мама, ты больше не уйдёшь? Возьми на ручки! — упрашивала Флавия, глядя на меня снизу вверх умоляюще своими радостными чёрными глазами.
— Флавия, детка, твоя мама поранила левое плечо. Ей нельзя минимум дней тридцать поднимать тяжёлое. Давай я тебя возьму на ручки, — пришёл на выручку Филипп, взяв на руки Флавию. Немного покружил её в воздухе, крепко прижал к себе. Флавия смеялась.
Там же в отцовском доме были и Кьяра с донной Коломбой, Симонетта и Джулиано, Хатун и Эстебан.
Наша дружная компания в дружеско-семейном кругу отметила моё возвращение, Флавия и Леонарда по очереди не выпускали меня из объятий.
Леонарда выражала радость, что я вернулась домой, что жива и относительно здорова.
Флавия с надеждой и опаской спрашивала: «Мама, ты же больше не уйдёшь?», тянулась ко мне, сидя на коленях у Филиппа, гладила меня по щеке.
Я уверяла дочку, что не покину её, что мы будем вместе.
После завершения ужина я уложила спать Флавию и улеглась спать пораньше сама.

Три дня прошли в абсолютном спокойствии, я без ропота сносила все перевязочные процедуры с моей раной, которая заживала довольно хорошо.
Я окрепла достаточно, чтобы побольше бодрствовать и иногда прогуляться по городу. Окрепла достаточно даже для того, чтобы перенести путешествие из Флоренции в Бургундию.
Незамедлительно я и Филипп занялись сбором наших вещей и вещей Флавии, Леонарда изъявила желание уехать с нами и заботиться о Флавии, помогать мне.
Отцу тоже хотелось к нам присоединиться, но ему пришлось заниматься решением навалившихся дел с его банком, но он обязательно приедет в гости ко мне и моему мужу, как со всем этим разберётся.
На сборы у нас ушло не так уж много дней.

К исходу недели мы все — я, Флавия, Леонарда и Филипп — уже были собраны. Отец и подруги с друзьями верхом провожали нас, когда мы в повозке уже выехали к дороге на Прато.
Вскоре к нам присоединился и Деметриос, изъявив желание ехать с нами в своей повозке.
Приехал проститься со мной и Лоренцо.
— Фьора, я надеюсь, твоя жизнь на новом месте будет для тебя радостной. Я не жду, что ты меня простишь за несправедливые обвинения, — сказал Лоренцо, подойдя к окошку моей повозки. — Мне бесконечно стыдно, что я так с тобой поступил, когда ты была не виновна ни в чём. Прости. Будь счастлива.
— Лоренцо, я не держу зла. Я уезжаю с тяжёлым сердцем только от того, что покидаю мой любимый город. Будь счастлив и ты, — пожелала я ему.
Мы тронулись в путь.
Отец и подруги с друзьями махали мне на прощание, я махала им в ответ из окна повозки.
Повозка Деметриоса ехала следом за моей. Я смотрела из окошка, как удаляются от меня очертания городских стен и родные пейзажи. Леонарда немного задремала под стук колёс и топот лошадиных копыт. Филипп сидел рядом с Флавией и читал ей книжки.
Окинув ласковым взглядом наставницу и мужа с дочерью, я прислонилась к спинке сидения и вздохнула. Впервые я совершаю такое путешествие, впервые покидаю родную и любимую вопреки всему Флоренцию, не зная, как меня встретит Бургундия.
Но я уверена, что жизнь моя на новом месте сложится счастливо.

Глава 23. Ворохи важных дел
25 февраля 2021 г., 00:12
      Пристально и не мигая, во все глаза я смотрела на эшафот города Дижона.
Сцепив пальцы рук с такой силой, что побелели суставы, рассматривала старое сооружение из камня и дерева. С него был снят его уродливый покров из черного сукна, который набрасывали в дни казни важных персон, и теперь был виден лишь его каркас из балок и обшарпанных досок, потемневших от крови, следы которой, образовавшиеся от соприкосновения с раскаленным железом и кипящим маслом, невозможно было ничем смыть.
Под настилом моему взору были видны ящики, куда палач складывал свои жуткие инструменты.
Большой котел, в котором варили фальшивомонетчиков, виселица и колесо у самого подножия огромного креста — последнего знака милосердия, плаха из шершавого дерева, со следами ударов топором, — всё это внушало ужас. Эшафот дижонского судебного округа являл собой истинную картину ада. Именно здесь ранним зимним утром пали головы брата и сестры — Мари и Жана де Бревай, моих кровных родителей, казнённых за кровосмешение и прелюбодеяние, спустя пять дней после моего появления на свет.
Думать о том, какие душевные страдания перенесли в тюрьме мои молодые родители, когда меня отняли у них сразу после рождения, когда несчастные Жан и Мари знали, что после их казни я буду брошена на произвол судьбы и неизвестно, сколько проживу, мне было физически больно.
Даже своим самым злейшим врагам я бы не пожелала судьбы своих родных отца и матери.
Каково это — покидать этот мир, прекрасно зная, что после твоей кончины твой ребёнок не будет нужен никому, и никто о нём не позаботится? Я могла только себе это представлять, не столкнувшись с этим лично. Дай боже, чтобы не столкнулась с этим никогда.
Став матерью сама, я всё же могла теперь лучше понять чувства своей матери, когда у неё отобрали меня сразу после появления на свет, и мои родители не могли быть уверенными в том, что я проживу долго. Жан и Мари не могли знать, что Провидение окажется ко мне милостиво и пошлёт на моём пути любящего приёмного отца — Франческо Бельтрами.
Этого они знать не могли и наверняка страдали от того, что не смогут для меня ничего сделать, не смогут позаботиться и уберечь от зла, что они покидают этот мир и оставляют меня в нём совершенно беззащитной.
Я боялась даже думать о том, чтобы оказаться однажды в ситуации, схожей с маминой и отцовской. Страшно даже помыслить было о том, что меня насильно разлучат с Флавией. Между разлукой с дочерью и пыткой на дыбе я без колебаний избрала бы второй вариант.
В декабре, который близился, мне, плоду их пылкой, но преступной любви, исполнится восемнадцать лет.
Сейчас мне всего семнадцать, но на моих плечах уже лежит обязанность отомстить моему отчиму Рено дю Амелю за то, какая участь постигла моих родителей, на мне лежит забота о моей маленькой дочурке Флавии в возрасте двух лет, на мне теперь обязательство как графини де Селонже нести через жизнь с достоинством мой новый титул и не уронить чести имени, которое ношу.
Хотелось бы задать Мирозданию вопрос, где оно предлагает мне почерпнуть для этого душевные силы.
Потому что смутная мысль владела моим разумом — вопреки моей воле, что этот груз ответственности мне не осилить даже при поддержке Филиппа и Леонарды, которые любят меня и стараются оберегать.
Отвращение, ужас и ненависть наполняли меня при виде этого эшафота — машины для казни, оборвавшей жизнь неизвестных мне родителей. Я так хотела поднести к этому страшному месту огонь. Этот старый эшафот притягивал меня с какой-то непонятной гипнотической силой, которая пугала, и мне никак не удавалось избавиться от этого ощущения.
Со всей яркостью моего воображения разум мой воссоздал ужасную сцену.
Словно я слышала тот скорбный и заунывный перезвон колоколов, шёпот толпы.
Лазурное небо сегодняшнего ясного летнего дня превратилось в небо с низкими свинцовыми облаками, всё вокруг стало серым как платье моей матери и камзол моего отца, серым, как их глаза — так похожие на мои собственные.
И только светившее в тот день проклятия холодное зимнее солнце отсвечивало в светлых волосах моей матери, в день её казни.
В тот день на углу площади Моримон стоял молодой человек, прибывший из Флоренции — мой отец. Франческо Бельтрами, так не любивший зрелищ прилюдных узаконенных убийств, хотел быстрее уехать из города дальше по своим делам, но он не смог протиснуться через живое море толпы.
Его сердце рвалось к этой молодой красивой женщине, которая должна была сейчас умереть. Её образ навсегда запечатлелся в сердце моего отца. Он посвятил свою жизнь той, которая по приговору суда должна была умереть, ребенку, прожившему на свете всего пять дней. Я была спасена им, удочерена и воспитана так, словно была рождена на ступеньках трона, а не эшафота.
На этом же углу площади Моримон стояли мулы, гружённые богатыми тканями, охранявшие их слуги и их начальник Марино Бетти, который, несмотря на данный им у алтаря обет молчания, не сдержал своей клятвы и весной 1475 года в сговоре с Франческо Пацци пытался подвести меня под смертный приговор — обвинив в «сношении с Дьяволом и рождении от него на свет маленькой Флавии».
Но в день суда в Сеньории за мою честь вступился Джулиано Медичи, вызвав на Божий суд Франческо Пацци. Поединок кончился победой Джулиано. Франческо Пацци изгнали из города за клевету на меня, а Марино Бетти был повешен. За предательство моего отца и за меня он поплатился сполна.
До истории с судом и до превращения с помощью молодящего зелья Иеронимы Пацци в малышку Флавию, Марино сговорился с Иеронимой и разболтал ей тайну моего рождения, чем она и шантажировала моего отца.
Но Иеронима не могла предугадать, что я не стану покорно ждать и сидеть сложа руки. Я выпросила у Деметриоса яд, как считала, и подлила в кьянти Иерониме.
Вот только я не смогла предугадать, что Деметриос перепутает яд с омолаживающим зельем, а Иеронима превратится в двухлетнюю девочку, которую я и мои близкие решили оставить у себя и достойно её воспитать.
Вот такая история моего обретённого материнства.
Позднее меня оклеветал и подло подставил под дело о государственной измене с письмом к Папе Римскому Сиксту IV Лука Торнабуони, разгневанный моим отказом становиться его женой. И снова заседание Сеньории по моему делу, на кону была сама моя жизнь. Божий поединок с Лукой, на котором настоял Филипп — в стремлении защитить меня от наветов и от смертного приговора.
Только вот дуэль за моё доброе имя, жизнь и свободу пошла не по плану — когда я с риском для своей жизни закрыла своим телом мужа и получила удар клинком Луки в плечо.
Об этой дуэли сейчас напоминал только свежезаживший шрам на моём плече да неприятный осадок на дне души.
Лоренцо убедился в моей невиновности, поняв, что оклеветал меня его кузен из самых низких мотивов — злобы и ревности.
Хоть я не держала никакого зла на Лоренцо, находиться более после всей этой истории во Флоренции я больше не могла. Было противно от воспоминаний о том, как в родном городе со мной обращались после появления у меня малышки Флавии и после того, как меня ложно обвинили в государственной измене.
Я душевно терзалась из-за того, что пришлось разлучиться с отцом, которому уехать со мной в Бургундию помешали только дела его банка. Немного утешало, что отец приедет в Селонже навестить меня и Флавию, когда ему удастся разрешить все его заботы с банком Бельтрами.
Но мой отец здоров и жив, я сумела уберечь его от козней Иеронимы и от проблем с Сеньорией, если бы вскрылась правда, на какие цели ушло моё приданое к свадьбе в целых сто тысяч флоринов золотом. Пусть мне пришлось разрушить в прах мою репутацию, но благополучие отца для меня важнее.
Мыслями я вернулась немного к другой задаче, которая передо мною стоит со дня моего недавнего приезда в Бургундию — отомстить тем, кто привёл моих родителей на эшафот.
Раньше в списке моих смертельных врагов, которых я ставила себе целью уничтожить, значились три человека.
Рено дю Амель, муж Мари, своим жестоким обращением вынудивший её бежать с братом, который очень любил её. Рено дю Амель нещадно преследовал эту пару.
Затем Пьер де Бревай, отец Мари, который, польстившись на деньги, насильно выдал собственную дочь за ненавистного ей человека и который на протяжении этой драмы не сделал ничего, чтобы спасти своих детей.
И, наконец, герцог Карл Бургундский, у которого Жан де Бревай служил шталмейстером во времена, когда Карл был ещё просто графом Шароле.
Когда-то всех этих людей я и мой друг — учёный и врач из Византии Деметриос Ласкарис приговорили к смерти.
У Деметриоса были старые счёты к Карлу Смелому за своего младшего брата Феодосия. Я считала Карла повинным в гибели на эшафоте моих родителей. На этом у меня и у Деметриоса возникли общие интересы.
Но мой список смертников поредел до персоны одного только Рено дю Амеля, когда Филипп завёл со мной серьёзный разговор о моих родителях.
Как я выяснила благодаря мужу, Карл Бургундский отказал в помиловании Мари и Жана де Бревай их несчастной матери перед лицом всего герцогского двора только ради того, чтобы сохранить лицо. Сам же наедине с отцом Смелый умолял своего отца герцога Филиппа о снисхождении и милосердии к оступившимся брату и сестре. Герцог Карл, как оказалось, пытался спасти моих родителей, действуя за кулисами этой жестокой разыгравшейся драмы.
От Филиппа же я и узнала, как сложилась жизнь Пьера де Бревая, моего деда, которого я не имела желания знать, и кого тоже хотела стереть с лица земли. Пьер де Бревай упал неудачно с лошади и остался на всю жизнь парализованным. Некогда тиранивший свою семью, теперь он сам стал слаб, зависим от чужой милости. Достойное для него наказание.
И если бы я решила убить моего деда за жестокость к моим родителям сейчас, то этим только бы облегчила ему земное наказание. Так что дай, Господь, моему деду Пьеру де Бреваю долгих лет жизни.

Страшно думать о том, каких дров я могла наломать по незнанию, не расскажи мне всего этого Филипп. Особенно, что касается герцога Карла.
Смелый всё равно пытался спасти Жана и Мари из подобающего принцу великодушия к собрату по оружию, хотя они совершили грех против природы и Бога, нарушили земные законы, моя мать с удовольствием нарушила брачные обеты, а отец оставил службу без позволения своего сюзерена. Но всё равно в сердце герцога Карла нашлось сострадание к моим родителям.
Я вовсе не желала никакого зла Карлу. У меня только был план его деморализовать, подкупив его военачальников и переманив на сторону французского короля.
Герцог поймёт, что его мечта о возрождении независимой Бургундии — только его мечта. Я надеялась, что это остановит Карла от реализации его амбиций. Но я хотела, чтобы он остался жив.
М-да, озвучь я своё желание Деметриосу — он точно не будет со мной согласен.
Во мне жила надежда, что Деметриосу придётся по вкусу жизнь в Бургундии, в Селонже, что мне удастся его убедить не ставить на кон его жизнь ради мести, надеялась внушить своему другу мысль оставить воздаяние Карлу Смелому в руках Господа.
Я прекрасно понимала, чем рискует греческий учёный, если провалится его план отомстить герцогу за брата, а я никак не хотела для Деметриоса печального финала — пытки в застенках и эшафот.
И вот со всеми этими заботами я должна справляться…
Так в моём списке смертников остался только один Рено дю Амель.
Что же, настало время приниматься за дело.

Прервав свои горькие размышления, я обернулась к ожидавшим меня людям — Деметриосу, Леонарде, Флавии и Филиппу.
Леонарда и Деметриос о чём-то шёпотом переговаривались. Филипп играл с Флавией, чтобы девочка не скучала: затеял с ней догонялки, иногда подхватывал её на руки и кружил в воздухе, бережно прижимал к себе и целовал в светлую макушку. Флавия требовала у своего отца покружить её и подкидывать в воздух ещё, Филипп охотно шёл дочурке навстречу.
Я обратилась к Леонарде:
— Где находится дом палача?
— Радость моя, почему ты спрашиваешь об этом? — не поняла сразу Леонарда.
— Разве не ты мне на корабле как-то обмолвилась, что отец дал палачу золота, чтобы тот сделал приличную могилу для моих родителей и захоронил их по-человечески? — напомнила я наставнице.
— Да, милая. Такой разговор у нас был. Почему ты спрашиваешь? — с выражением теплоты и некоторой грусти посмотрела на меня пожилая дама.
— Для меня моим настоящим отцом всегда будет вырастивший меня Франческо Бельтрами. Но также для меня много значит память о моих кровных родителях. Я всё равно хочу увидеть эту могилу, — стояла я на своём.
— Вероятно, это будет очень трудно и, может, невозможно сделать. Арни Синяр, служивший в то время палачом, был уже тогда пожилым человеком. Возможно, его уже и в живых-то нет, во всяком случае, он больше не выполняет своих обязанностей, — в тоне голоса Леонарды чувствовалось желание отговорить меня от моих намерений.
— Тогда тот, кто сменил его, покажет нам её. Идёмте! — воскликнула я, оглядев моих спутников, и уже направляясь к лошадям, привязанным Филиппом к железному кольцу одного из домов, но Деметриос остановил мой порыв.
— Позволь пойти мне! Тебе нечего делать в подобных местах. Все сторонятся людей подобной профессии, — добавил он, указывая на эшафот. — Он как прокажённый, которого все избегают.
— А когда он идёт на базар — надо же ему чем-то питаться, — добавила Леонарда, — он берёт с собой палочку, которой он должен указывать на то, что ему хочется купить.
— А деньги? Их с него не берут? — спросила я саркастически.
— Многие предпочитают давать ему просто так, чем брать деньги, за которые заплачено кровью. Когда-то давно герцог Жан Бургундский, прозванный Бесстрашным, вызвал настоящий скандал в Париже во время волнений 1413 года, пожав руку городскому палачу Капелюшу. Ты знаешь, они обязаны носить перчатки…
— Всё это меня не касается, — оборвала её я. — Спасибо за предложенную помощь, Деметриос, но я сама должна узнать, где могила моих родителей. Мне предстоит выполнить много неприятных вещей, и я не собираюсь перекладывать их на чужие плечи. Где живет этот человек?
— Что ж, как хочешь, моя родная, — вздохнула Леонарда, хорошо понимая, что настаивать было бесполезно. — Идём за мной! Это недалеко отсюда. Лошадей брать не надо…
— Фьора, ты уверена, что твоему душевному здоровью это не навредит? Может, лучше пойду я? — предложил мне Филипп, не прерывая игр с радостно смеющейся Флавией, которой безумно нравилось, когда её кружили на ручках.
— Нет, Филипп. Спасибо тебе, что беспокоишься, но я сама, — ответила я миролюбиво, послав мужу и дочке воздушный поцелуй.

Оставив лошадей под присмотром Филиппа, который решил покатать на своём коне Гермесе Флавию, Леонарда повела меня и греческого врача к тому месту на площади, где протекала речушка Сюзон, рядом стояла Кармская мельница, а за мельницей дом, прилепившийся к земляному валу. Ни напротив, ни рядом больше не было домов. Это был прочный дом, дверь которого была заново покрашена красной краской. Решетчатое окошко позволяло его жильцам увидеть тех, кто пришел, прежде чем открыть им дверь.
На стук железного молоточка выглянул человек с бородой.
— Что вам надо? — сухо спросил он.
— Вы городской палач? — спросила я сразу. — Я хотела бы поговорить с вами.
— Кто вы?
— Путешественница, иностранка, а моё имя вам ничего не скажет. Но я заплачу вам, если вы ответите на мои вопросы.
— Здесь предпочитают платить за то, чтобы я на них не отвечал.
Хозяин дома закрыл окошко и отворил дверь. Это был человек, одетый в кожаную одежду, вероятно обладающий необычайной физической силой. На вид ему было лет сорок. Его лицо с усами и тёмной бородой, с небольшим носом и тёмными, глубоко посаженными глазами под густыми бровями ничем примечательным не отличалось. В руках у него была книга.
Не пригласив пройти дальше коридора, палач скрестил руки.
— Задавайте ваши вопросы.
— Мне хотелось бы поговорить о вашем предшественнике, мэтр.
— Арни Синяре, — подсказала Леонарда.
— Мэтр Синяр не мой предшественник. После него был Жан Лармит, а до него — Этьен Пуссен. А меня зовут Жан дю Пуа. Вот уже десять лет, как Синяр сложил меч правосудия. После тридцати пяти лет службы!
— Он умер? — задала я вопрос.
— Насколько я знаю, — нет, но он уже в очень преклонном возрасте.
— Не могли бы вы сказать, где я могу найти его, — спросила я, поднеся руку к кошельку, подвешенному на цепочке к поясу.
Жан дю Пуа проследил глазами за моим жестом.
— Он скопил немного денег и купил себе небольшой земельный участок за городскими стенами, недалеко от монастыря Ларрей. Поговаривают, что он дружно живет с монахами, которые унаследуют потом его добро. Если вы хотите его увидеть, то найдете его именно там, если только он не умер этой ночью.
— На всё воля божья! — сказала я. — Спасибо за то, что ответили мне.
Я дала ему три серебряных монеты, и Жан дю Пуа протянул руку, чтобы взять их, не отводя взгляда от меня, лицо моё было скрыто вуалью. Он ожидал, что я отыщу глазами что-нибудь из мебели и положу туда деньги, но я без всякого колебания положила деньги в его раскрытую ладонь.
— Вы не боитесь дотронуться до руки палача?
— А почему бы и нет? Вы открыто делаете то, что вам приказывают, тогда как другие делают это втайне или под покровом ночи. Многие из нас — заплечных дел мастера, но мы ничего об этом не знаем… Прощайте, Жан дю Пуа. Храни вас бог!
Он открыл передо мной дверь и почтительно поклонился, когда я переступила порог.
— Если он услышит молитву несчастного, то будет хранить вас, благородная женщина…
В молчании, не обратив никакого внимания на любопытный взгляд какой-то кумушки, мы направились к своим лошадям. Леонарда, вошедшая в дом с некоторым отвращением, выходя из него, спешно начала произносить молитву.
Уже держа ногу в стремени, я обратилась к Леонарде:
— Я полагаю, ты знаешь, где находится этот монастырь?
— В полумиле от Ушских ворот. Ты хочешь туда поехать прямо сейчас?
— Конечно. Ещё совсем светло. А ты что, против?
— Да нет, моя голубка. Вдобавок только я и могу указать дорогу. Однако нам надо поторопиться, чтобы успеть вернуться до закрытия ворот.

За городской стеной мы пересекли Уш, красивую речушку, по берегам которой росли ольха и раскидистые ивы. Прачки колотушками стучали по белью, смеясь и болтая без умолку, так как хорошая теплая погода способствовала их веселому настроению. На склонах холма, на вершине которого вырисовывались здания и башня старого монастыря, под лучами солнца зрел виноград…
— Кто бы мог подумать, — вздохнул Деметриос, — что эта страна находится в состоянии войны? Все здесь дышит покоем и процветанием.
Действительно, вот уже несколько месяцев как герцог Карл Бургундский безуспешно осаждал город-крепость Нейс в давней надежде восстановить древнее лотарингское королевство путем присоединения к своим владениям и графства Франш-Конте. Ради этого он назначил встречу этим же летом 1475 года английскому королю Эдуарду IV, чтобы помочь ему завоевать Францию, ту Францию короля Людовика XI, которого он так ненавидел. Три года тому назад он, правда, заключил с ним перемирие, но срок его истек без всякой надежды на продление. Не зря его прозвали Смелым…
— Война идёт далеко отсюда, — сказала Леонарда, — хотя сказывается и здесь. Герцог не только забрал на войну сильных и здоровых мужчин, но и всё то, что даёт эта земля для других провинций. А ведь требуется много рук, чтобы обрабатывать ее.
— Поговаривают, что у герцога начались проблемы с золотом, — подхватил грек с мрачной улыбкой. — А ведь он был самым богатым принцем во всем христианском мире. Если он собирается делать долги…
— Деметриос, я тебя прошу — давай сменим тему, — перебила я пожилого мужчину. — Извини, что прервала тебя.
Это напоминание о нужде в деньгах, которую испытывал Карл Смелый, неприятно меня кольнуло, мысленно вернув в тот страшный вечер, когда я узнала от моего отца истинную причину моего замужества и тайну своего происхождения.

Разумеется, я и Филипп давно разрешили миром наши былые разногласия, любим друг друга и вместе растим нашу дочь, перечеркнули всё плохое и очень стараемся жить дружно, в согласии, не позволять ошибкам прошлого отравлять наш брак.
Но всё равно неприятно возвращаться к воспоминаниям о том плохом, что было. Тем более что Филипп за это просил у меня прощения, искренне раскаялся и хочет жить со мной как нормальный муж, хочет вместе со мной вырастить Флавию и возможных других детей.
Я более не питаю сомнений в том, любит меня мой супруг или нет — своими поступками после возвращения во Флоренцию Филипп не раз мне доказывал, что я важна ему, что он любит меня и принимает вместе со всеми обитающими в моей голове тараканами.
Он принял мою сторону, когда в сознании большинства моих сограждан-флорентийцев я незаслуженно стала считаться падшей девицей, защищал меня от злой молвы, охотно признал своё отцовство в отношении нашей дочери Флавии. Хотя он мог этого и не делать, это же я публично объявила его отцом моей дочери, когда меня замучили вопросами на тему, кто отец девочки.
Филипп был в курсе истинного происхождения малышки Флавии, что на самом деле это неудачно мною отравленная Иеронима Пацци под омолаживающим зельем Деметриоса, выкинутый мною фокус — полноценный состав дела о колдовстве, так что, выплыви эта тайна наружу, я и Деметриос могли бы гореть вместе на костре.
Мой муж от меня не отвернулся, не осудил, взялся прикрывать все последствия моего поступка, поклялся молчать о тайне происхождения Флавии даже на смертном одре, дал малышке много родительской любви и тепла.
Филипп делил со мной все заботы о ребёнке, всегда старался комфортнее сделать мою жизнь и позаботиться обо мне, защищал меня от наветов Луки Торнабуони и выхаживал меня с Деметриосом, когда я получила ранение.
Я не стану держать зло на моего мужа за то, что было между нами в прошлом. Свою вину он давно искупил.

Молчание затянулось. Взглянув на меня, шедшую рядом с ним, грек возобновил разговор, но на этот раз начал расхваливать очарование и красоту Дижона, где герцоги Бургундские скопили много предметов искусства и построили великолепные здания. Например, Святую Часовню, где находились капитулы Золотого Руна, рыцарского ордена, созданного отцом Карла Смелого, в котором состоял и мой супруг.
В действительности я не слушала Деметриоса. Все душевно изматывающие драмы, пережитые мною, уступили в последнее время место воспоминаниям о том, что пережили когда-то мои молодые и неосторожные родители. Может, это была магия Бургундии, к которой я с первого мгновения почувствовала тягу? Во всяком случае, Жан и Мари де Бревай становились для меня всё ближе и дороже по мере того, как я мысленно возвращалась к временам, когда произошла эта драма.
Рядом с монастырем Ларрей находился маленький участок земли. Это было небольшое владение, состоящее из виноградника, нескольких фруктовых деревьев, огорода и приземистого домика под двускатной крышей. Человек в полотняной рабочей одежде и шерстяной шапочке, из-под которой выбивались седые волосы, работал в зеленеющем винограднике. Ему было много лет, но, когда он распрямился, стало видно, что он высокого роста и ещё весьма крепкий.
— Это он, — сказала Леонарда. — Переговорить с ним?
— Нет, спасибо, — ответила я наставнице. — Я предпочитаю сама. Подождите меня здесь. — Спешившись, я вздохнула, собираясь с мыслями перед разговором с человеком, которого бургундское правосудие вынудило свершить смертный приговор над моими родителями. Я чувствовала, что ещё не испила до конца чашу моей душевной боли за кровных отца и мать в этот день, но отыскала в себе решимость для предстоящего разговора с Арни Синяром.