Глава 9. Блага нового мира
7 февраля 2022 г., 23:53
      Ранним майским утром Катрин проснулась даже раньше, чем наступил рассвет. Девочка помнила, что обещала Арно встать чуть раньше, только вряд ли молодой человек имел в виду настолько рано, что даже первые робкие лучи рассвета не пробудили Овернь ото сна.
Самостоятельно Катрин приготовила себе мужскую одежду для верховой езды, умылась водой из кувшина — которую налила в небольшой таз, вычистила свои сапоги. Конечно, она могла велеть сделать это служанкам, но предпочла всё сделать сама, решив пощадить замковую прислугу, которой всегда хватает работы.
Одевшись и обувшись во всё, что для себя приготовила, Катрин самым тщательным образом убрала в строгую причёску свои волосы, чтобы ничто не мешало ей во время сегодняшних занятий боевыми навыками и хождения под парусом.
Аккуратно застелив постель, чтобы к её возвращению всё в комнате девочки было опрятно, Катрин открыла дверь в свою комнату и захотела спуститься в кухню, чтобы поискать там чего-нибудь вкусного, но замерла в дверях, увидев идущую с подносом в руках персону Арно, уже полностью готового и одетого как раз для сегодняшних занятий.
— Арно, с добрым утром! — весело приветствовала Катрин своего нового друга и открыла шире дверь, чтобы молодому человеку с подносом было удобнее проходить.
— Доброе утро, Катрин. Ты уже встала в такую рань? — удивился юноша, поставив поднос на столик Катрин. — Я сделал тебе поесть. Подумал, что для сегодняшних занятий тебе будут нужны силы.
— Спасибо, яичница с беконом и с сыром пахнет очень вкусно, как и малиновый отвар. Приятно, что обо мне так позаботились с утра, — поблагодарила его Катрин, дружески улыбнувшись. — А ты сам завтракал? — вдруг спросила она с беспокойством.
— Уже давно. А вот ты ещё нет, — кивком головы Арно указал Катрин на её завтрак.
Девочка с аппетитом принялась за яичницу с беконом и сыром, иногда закусывая хлебом и запивая отваром малины. За считанные минуты она покончила со своим завтраком.
— Неужели будущих рыцарей ещё и вкусно готовить учат? — с ласковым ехидством выразила Катрин мнение о том, как готовит её друг.
Арно, услышав её слова, слегка рассмеялся, чуть прищурив большие чёрные глаза, тепло поглядывая на Катрин.
— Нет, это уже у нашей кухарки Марион я научился. В детстве я много бедокурил, а моя матушка в качестве наказания отправляла меня подумать над своим поведением в кухню. Там уже и у Марион готовить научился, чтобы со скуки не помереть, — уняв смех, поведал Арно историю возникновения своих кулинарных знаний.
— То есть, если бы мадам Изабелла запирала тебя в библиотеке, из тебя бы мог получиться талантливый писатель? — обронила мягко девочка.
— Да кто меня знает… А вот твоя сестра всё про тебя выложила, как ты скрашивала ей путь до Оверни твоими первыми рассказами. Я бы хотел их прочитать, — проговорил в задумчивости Арно, беря поднос с опустевшей посудой и выходя из комнаты Катрин.
Девочка проследовала за Арно, вместе они дошли до кухни и тихонько сложили в таз для мытья посуды всё то, что было на подносе.
Двое подростков предупредили кухарку Марион, что хотят немного проехаться по окрестностям, подышать свежим воздухом, отдохнуть. Попросили только передать Лоизе с Изабеллой и Мишелем, что они не будут уезжать далеко от дома и поедут верхом на Гере с Аидом.
Добрая кухарка пожелала им удачи и обняла по очереди каждого, попросив быть осторожными.
Арно и Катрин пообещали не искать неприятностей, прихватив из дома тренировочное оружие для фехтования.
Придя в конюшню, Арно и Катрин накормили лошадей, напоили их водой и самостоятельно седлали Аида и Геру.
Как и обещали Марион, Катрин и Арно не уезжали далеко от владений, не лезли в неприятности, мирно совершали конную и пешую прогулки по Монсальви.
Арно же, как и обещал Катрин, самым добросовестным образом учил её рукопашному бою и владеть оружием. Юноша воскрешал в своей памяти все тренировки со своим наставником при дворе дофина, стараясь ничего не забыть в тренировках с Катрин. Арно понимал прекрасно, что занимается преподаванием боевых навыков девочке, которая ранее была с этим незнакома, тогда как его этому учили с семи лет.
Но, тем не менее, юноша и не делал Катрин поблажек, какие многие на его месте делали бы женщинам, требуя с Катрин как с мужчины. Вопреки его опасениям, что Катрин будет этим тяготиться и умолять не гонять её так сильно, девочка напротив — отнеслась к этому с большим энтузиазмом и охотно выполняла всё то, что Арно требовал от неё.
Подтягиваться, держась руками за ветвь дерева? Отжиматься от земли? Упражнения на координацию движений и выносливость?
Катрин не сказала и слова недовольства. Её самолюбию очень льстило, что Арно воспринимает её всерьёз и не делает ей скидок на её пол.
— Арно, тебя можно спросить? — поинтересовалась Катрин в один из перерывов, уплетая хлеб с ветчиной и сыром, запивая его разбавленным вином. — Почему ты не делаешь мне скидок на то, что я девочка? Я не возмущаюсь, мне просто интересно.
— Потому что я слишком тебя уважаю и ценю по достоинству, чтобы оскорблять подачками. Ты можешь быть таким же отличным бойцом, как и парни. В реальном бою тебя жалеть никто не будет. Вот и всё, — был простой ответ молодого человека, разжегший в сердце Катрин ещё больше симпатии к юному Монсальви-младшему.
— Я очень тебе благодарна, что ты не считаешь меня менее полноценной, чем юноша. Спасибо тебе, Арно, — искренне поблагодарила Катрин молодого человека, доев свой обед. Встав с земли, где присела ранее поесть, Катрин приблизилась Арно и крепко обняла.
Арно, немало озадаченный и вместе с тем обрадованный таким выражением к нему благодарности, ответил так же крепко на объятие Катрин и похлопал её по спине.
— Я ещё даже в оруженосцы посвящение не прошёл, а у меня уже есть ученица, дающая много поводов гордиться ею. Ты молодец, лисица, — похвалил чистосердечно Арно девочку, товарищески потрепав её по макушке.
— А почему это я лисица? — не поняла немного Катрин.
— Потому что такая же милая и точно такая же хитрюга, — Арно слегка похлопал Катрин по плечу и отстранил мягко от себя. — Вернёмся к нашим занятиям.
— Ура, обожаю это дело! — воскликнула весело Катрин, подобрав с земли тренировочное оружие и вставая в боевую стойку.
Арно сделал то же самое.
Так в занятии боевыми навыками у них прошло несколько часов.
После всех занятий Катрин и её друг отвели лошадей домой, и поручили заботам конюха, сами убежав к озеру.
Как Катрин удалось вскоре выяснить, близ одного из озёр у Арно был свой конспиративный домишко, где он в детстве иногда любил оставаться на ночёвки вместе с отцом и Мишелем. Правда, за последние годы этот домик облюбовали и контрабандисты, иногда находящие себе здесь временное убежище. Как узнала Катрин от Арно, с контрабандистами он вполне неплохо поладил.
Там же, рядом с домом, был навес, под укрытием которого Катрин смогла увидеть лодку с парусом. И вот на этом предстояло ей учиться управлять морским транспортом…
Последующие несколько часов для Катрин оказались необычайно весёлыми. Под руководством Арно она училась тому, как правильно грести, как ставить парус, как ничего не сломать и не свалиться за борт, как не сесть на мель и не наскочить на камни, как управляться с парусами, определять курс парусного судна относительно ветра, как успешно лавировать…
И Катрин прилагала очень много стараний, которые не пропадали даром, чтобы Арно был ею доволен, и надежды Катрин полностью оправдывались.
За всё то время, что Арно учил Катрин боевым навыкам и управлять лодкой, ходить под парусом, девочка сделала для себя некоторые приятные открытия.
Арно обладал прекрасным талантом что-то очень доходчиво, толково объяснять. Катрин идеально подходила на роль того, кому нужны такие объяснения. Пусть девочка всё хватала налету, но даже она порой нуждалась в дополнительной помощи, в чём Арно ей никогда не отказывал — терпеливо всё объясняя и давая подсказки. Не выходил из себя, видя, что где-то Катрин случается ошибаться.
Доброе к ней отношение юноши, его терпение, забота, отзывчивость…
Катрин мысленно переносилась в Париж, в дни своего детства, когда она проводила целые дни в обществе лучшего друга детства Ландри Пигасса.
Ландри всегда обращался с ней именно таким образом. Конечно, Ландри не учил Катрин управлять лодкой или сражаться, ездить верхом, но во всём его поведении с Катрин было столько искренней заботы и преданности, что девочка сейчас встречала к себе со стороны Арно…
Всё чаще Катрин не отпускало чувство, будто бы она никогда и не покидала Парижа, словно и не разлучалась с Ландри, при этом понимая умом, что Арно и Ландри — это два разных юноши…
После обеда, ближе к четырём часам после полудня, изрядно перекусив взятыми утром из дома хлебом с сыром и ветчиной, запивая это всё разбавленным вином, Катрин и Арно вернулись домой.
Дома их встретили первыми слуги, сообщившие Катрин радостную весть, что её с госпожой Лоизой приехали повидать родители — супруги Жакетта и Гоше Легуа, ожидающие Катрин в гостиной вместе с Лоизой и мадам Изабеллой с графом Мишелем. Эта новость неимоверно обрадовала Катрин, что она еле могла совладать со своими эмоциями, сперва прижимая кулачки к груди, а потом и утащив за собой в гостиную Арно, не отпуская его руки.
Трогательная семейная сцена, когда Катрин была заключена в бережные объятия родителей, отец даже подхватил на руки дочь и крепко прижал к себе, после опустив на пол.
Взаимные знакомства и приветствия между родителями Катрин и младшим Монсальви. И если Жакетта и Гоше ощущали себя первое время неловко, то избавиться от этого ощущения им помог Арно, лихо переведший обсуждения на Катрин. Не преминув сказать супругам Легуа, что смелости и доброты их дочери он не забудет никогда, и что он всегда будет уважать родителей, вырастивших таких чудесных детей как Лоиза и Катрин.
Разговоры пошли намного живее. Скоро и кухарка Марион возвестила о том, что готов обед, ожидающий в зале хозяев и гостей.
Уже в зале, с аппетитом уплетая всё, что приготовила Марион, Лоиза, Мишель, Катрин и Арно, Жакетта и Гоше с удовольствием предавались разговорам о том, как у кого складываются дела, супруги Легуа много расспрашивали дочерей об их житье на новом месте. Изабелла выразила желание порекомендовать Гоше Легуа королеве Иоланде Арагонской как очень талантливого ювелира, на что Гоше выразил свою благодарность мадам де Монсальви-старшей.
Жакетта не уставала интересоваться тем, как себя ощущает её старшая дочка во время беременности. Лоиза немало успокоила сердце своей матери, честно ответив, что беременность она переносит хорошо, и со дня на день родится её с Мишелем сын или дочка.
— А ты, Катрин, как провела день? — спросил Мишель у девочки, глядя на неё с мягкой улыбкой.
— О, Мишель, спасибо. Замечательно! Арно меня боевым навыкам учил, после я уже училась управляться лодкой с парусом, мне так было весело, я столько нового узнала! — восторженно делилась Катрин событиями сегодняшнего дня.
— Я так поняла, сегодня мы обойдёмся без наших занятий, ну ничего, — сделала Изабелла эту небольшую уступку для Катрин.
— Арно, ты что же, Катрин мучаешь? Она же девочка, а ты её как рекрута гонял! — Мишель недовольно покачал головой.
— Но Мишель, злоумышленникам плевать на пол! — возразил горячо Арно.
— А никто меня не заставлял боевые навыки и хождение под парусом осваивать, я сама охотно согласилась! — гордо заявила Катрин, к большому удивлению своих близких.
— Вы полны сюрпризов, Катрин Легуа, — ласково посмеиваясь, Лоиза погладила сидящую рядом с ней сестру по щеке.
— Мессир Мишель, я вас очень прошу, не стоит быть столь строгим с мессиром Арно. Наша Катрин с детства была отчаянная голова, — заступилась Жакетта за юного деверя своей дочери.
— Моя жена права. На Катрин особо никогда не действовала присказка «ты же девочка», — поддержал Гоше свою жену, поднеся к губам её руку, жена одарила его нежным поцелуем в щеку.
— Мэтр Гоше, мадам Жакетта, благодарю за заступничество, — поблагодарил Арно супругов Легуа, которые выступили его адвокатами.
— Так что я в Монсальви живу очень хорошо. Мадам Изабелла учит меня и сестру всему тому, что должны уметь и знать благородные дамы, Мишель учит меня верховой езде, а вот Арно учит меня ходить под парусом и боевым навыкам. Так что у меня нет причин жаловаться, — продолжала так же весело и бойко Катрин.
— Я рад, что ты счастлива здесь, милая. И хочу, чтобы ничто тебе не приносило огорчений, — проговорил с теплотой Мишель.
— Гоше, Жакетта, я бы хотела, чтобы вы остались у нас погостить дольше, чем на месяц. Вряд ли вам этого хватит, чтобы вдоволь нарадоваться общению с Лоизой и Катрин, — предложила Изабелла родным своей невестки.
— Мадам Изабелла, но не будем ли мы вас обременять? — забеспокоилась Жакетта.
— Да, не будет ли в тягость наше здесь присутствие? — также беспокоился об этом и Гоше.
— Ах, оставьте вы это! Я хочу, чтобы вы погостили у нас дольше, этому будут рады и девочки. А свою невестку и Катрин я успела очень полюбить, — не сдавалась Изабелла, обводя решительным взглядом Жакетту и Гоше. — Я велю слугам приготовить для вас комнаты.
— О, мадам Изабелла, мне с мужем хватит одной комнаты… — проронила Жакетта робко.
— Да, одной комнаты хватит вполне. Спасибо, что предложили ваше гостеприимство… — поддержал супругу Гоше.
— Отец, матушка, я так рада, что вы останетесь. Тем более я буду рада вашей поддержке, когда со дня на день стану матерью сама, — Лоиза окинула ласковым взором свою семью и улыбнулась. — Случилось то, о чём так мечталось…

Поздним вечером личный дневник Катрин пополнила ещё одна запись обо всём хорошем и новом, что случилось с ней за день.

Глава 10. А дальше была жизнь
9 января 2023 г., 16:54
      Пролетел ровно один день с того момента, как родители Катрин и Лоизы согласились на предложение Изабель де Монсальви погостить под крышей старинного замка.
Для супругов Легуа, Гоше и Жакетты, Изабелла отвела просторную, большую гостевую комнату, окна которой выходили на солнечную сторону.
Золотых дел мастеру и его жене было очень непривычно спать в таких богатых покоях с роскошной мебелью, но в то же время очень уютно.
Минувшая ночь прошла для супругов Легуа на новом месте спокойно.
Следующий новый день встретил их ласково и робко льющимися в окно солнечными лучами, в небе медленно проплывали облака.
Открыв створки окна, Жакетта ощутила на своём лице свежесть лёгкого ветерка.
За совместным завтраком в столовой у Жакетты и Гоше была возможность вдоволь наговориться со своими дочерями о том, как проходит их жизнь в Монсальви, как Лоиза и Мишель думают назвать своего ребёнка, какие ещё сюжеты для своих рассказов придумала Катрин.
Воспользовавшись тем, что Катрин сама заикнулась про новые сюжеты для её рассказов, Арно уговорил девочку почитать всем в гостиной всё то, что она написала. Катрин и не думала возражать, когда ей было так приятно, что её творчеством интересуются.
Пока Жакетта, Гоше, Изабелла, Лоиза с Мишелем и Арно после завтрака перебрались и со всем комфортом устроились в гостиной, Катрин проследовала к себе в комнату и достала из своего сундука с вещами все свои рассказы, написанные ею для Лоизы.
Бережно прижимая к груди плоды своих трудов на ниве писательского творчества, Катрин присоединилась к своим близким в гостиной.
Устроившись в кресле, в которое забралась с ногами, сбросив домашние туфли на пол, Катрин принялась читать то, что написала, готовым жадно её слушать родным и близким.
Поначалу Катрин сильно волновалась, понравится ли всем то, что она написала, но, видя на лицах собравшихся ободряющие улыбки, кивки головами, слыша просьбы читать дальше, обрела смелость.
Катрин и сама прекрасно понимала, что написанные ею истории не идеальны, но, тем не менее, близкие и родные её поддержали, выражали одобрение…
В запасе у Катрин оказалось много историй про интриги королевских дворов вымышленных стран, про приключения, путешествия, пиратов, противостояния светлых и тёмных магов, нашлось место в рассказах Катрин и любви, и все собравшиеся в гостиной ловили каждое её слово и во все глаза взирали на девочку, затаив дыхание.
Добрых полдня заняли чтения рассказов Катрин. Ещё нескоро рассеялось впечатление, которое они произвели.
Гоше и Жакетта поражались тому, что все эти истории — плод богатой фантазии их дочери и восхищались тем, как Катрин облекла в слова всё рождённое её воображением, хоть и признавали, что работы Катрин часто грешат наивностью, и всё же творчество Катрин встретило у её отца и матери одобрительный отклик.
Мишель хвалил Катрин за то, что она дала волю своей творческой энергии и воображению, которые стали причиной рождения на свет таких прекрасных и добрых историй.
Лоиза поддерживала Мишеля в его похвале творчеству Катрин, выражала сестре благодарность за то, что она писала все эти истории для неё — чем поднимала ей настроение всю дорогу до Оверни и не давала пасть духом.
Изабелла не могла не отметить, что матери главных героев или героинь тоже играют важную роль в сюжете, и что никого не убивают при родах — как часто делают другие авторы, не зная, как задействовать в сюжете женских персонажей. Все прочитанные истории встретили положительный отклик и у старшей мадам де Монсальви.
Арно восхищённо делился с Катрин своим мнением о сюжетах её историй и о персонажах, прося не забрасывать писательство и продолжать развиваться в этом направлении. Говорил, что ему пришлось очень по душе всё придуманное Катрин, и что теперь он в числе её верных читателей, ждущих продолжения.
Немало обрадованная тем, что её рассказы понравились всем, пусть похвала чередовалась с разумной и деликатной критикой с советами по написанию в дальнейшем, Катрин сердечно благодарила свою чуткую к её творчеству аудиторию и обещала не бросать писать, что будет радовать их продолжениями своих историй.
Фиалковые глаза Катрин весело и восторженно сияли от всех тех похвал и внимания, которых удостоились её работы.
Две семьи ещё долго могли бы так сидеть в гостиной и наслаждаться проведённым вместе временем, если бы идиллию не нарушил вскрик Лоизы, схватившейся за низ живота.
В испуге все тут же кинулись к ней, наперебой спрашивая, что случилось.
— Лоиза, милая, что с тобой? — стараясь скрыть всё равно врезавшуюся в голос тревогу, спрашивал Мишель жену, гладя её по щеке.
— Боль внизу живота, как будто ножом ударили, — в страхе и непонимании сорвалось с губ побледневшей Лоизы.
— Роды скоро начнутся… Нужно отнести её в комнату, живо! — отдала распоряжение взявшая себя в руки Изабелла.
— Арно, будь с Катрин! — отдал брату указание Мишель, бережно взяв на руки жену, в чём ему помогли Гоше и Жакетта, неся вновь вскрикнувшую и белую как полотно Лоизу в её спальню с мужем.
Изабелла убежала раздавать указания служанкам нагреть воды и принести чистых простыней, также велев послать за повитухой. Служанки тут же бросились выполнять приказание госпожи, а Изабелла убежала в спальню невестки с сыном, откуда доносились крики молодой женщины, рожающей на свет первенца.
Совершенно растерянная, напуганная, Катрин сжала кулаки так сильно, что ногти впивались в ладони, со смесью страха и надежды взглянув на Арно, не придумавшего ничего лучше, чем обнять её, чтобы успокоить.
— Арно, ведь всё будет хорошо? Лоиза будет жива? И с ребёнком всё будет тоже в порядке? — дрожал голос Катрин, силящейся отогнать от себя кошмарные видения, стоило ей услышать донёсшийся до гостиной крик сестры, глаза девочки наполнились слезами.
— Да, Катрин. Всё будет хорошо, с Лоизой и ребёнком ничего не случится, — утешал Арно Катрин, гладя её по волосам и спине, не выпуская из крепких и надёжных объятий. — И с Лоизой всё будет в порядке, и с ребёнком, — ласково говорил юноша, не переставая гладить по волосам и спине Катрин, крепко прижавшуюся к нему, уткнувшуюся носиком в его колет.
— Мне страшно, Арно. Я боюсь — за Лоизу и за ребёнка. Меня посещают такие жуткие картины! — воскликнула Катрин, всхлипывая и дрожа всем телом, крепче стиснув пальцами колет Арно, гладящего её по спине.
— Гони прочь эти мысли, Катрин. Этого не случится, с Лоизой и ребёнком всё будет хорошо, никто из них не умрёт, — твёрдо говорил ей юный Монсальви, стараясь сохранять самообладание.
Арно и самому было страшно думать о том, что Лоиза может и не перенести родов, но он старался хранить выдержку — чтобы не наводить паники на Катрин. К невестке он крепко успел привязаться за то время, что знал её, успел полюбить как сестру и потому прекрасно понимал Катрин, которую мучил страх потерять дорогого для неё человека.
Арно понятия не имел, как лучше всего поддержать Катрин, но следовал своей интуиции и делал то, что считал правильным на данный момент.
Катрин сидела на ковре, крепко прижавшись к Арно, ни живая и ни мёртвая от ледяного страха за сестру, который железной ладонью сжимал ей сердце и как будто бы вырывающий это самое сердце через рёбра.
Думы Катрин, вопреки её стремлениям гнать прочь плохие мысли, были полны ужасных картин: то ей представлялось, что Лоиза и ребёнок оба не пережили роды, то ребёнок умер после рождения, то при родах умерла Лоиза.
Все эти мысли, которые Катрин не решалась озвучить из какого-то неясного страха, что они сбудутся, рвали разум девочки на части, вызывая слёзы на глазах, и Катрин вполголоса шептала мольбу высшим силам, чтобы её сестра и ребёнок выжили оба. В эти моменты страха за сестру, рожающей в криках и мучениях своего первого ребёнка, Катрин обрела крайнее прибежище в молитве.
Но молитвы Катрин за благополучие сестры и племянника (или племянницу) не имели ничего общего с тем, каким молитвам учила Лоиза некогда маленькую Катрин. Девочка молила Мадонну и Бога уберечь от страшной участи Лоизу и её ребёнка, однако молитва Катрин была порождением её обливающегося кровью сердца и истерзанного ужасом за Лоизу разума.
Со всем жаром своей любящей души Катрин шёпотом молилась о благополучном исходе для Лоизы и ребёнка, чтобы с ними всё было хорошо, обещая Богу и Святой Деве стать более примерной христианкой.
До двух подростков долетали крики Лоизы, вперемешку с её мольбами, чтобы это всё скорее закончилось, или убить её.
От этих мучительных криков сестры Катрин вздрагивала и крепче сжимала пальцами ткань колета Арно, шепчущего ей на ухо слова утешения и успокоения, уверяя Катрин, что Лоиза и ребёнок оба будут в порядке.
Сколько времени Катрин просидела на ковре в обнимку с Арно, она не взялась бы сказать, но ей казалось, что миновала целая вечность.
Но, стоило Катрин в очередной раз услышать доносящийся из спальни крик, как она вырвалась от Арно и стрелой кинулась бежать к спальне сестры, чтобы быть с ней рядом в нелёгкие для Лоизы часы.
Арно успел перехватить Катрин у самых дверей в комнату, где Лоиза рожала на свет своего первого с Мишелем ребёнка.
— Катрин, ты что творишь?! Тебе там сейчас не место! — выкрикнул Арно, крепко сжав в объятиях вырывающуюся от него Катрин.
— Арно, пусти меня, пусти! Я должна быть с сестрой, ей сейчас больно и плохо! — кричала Катрин, не прекращая вырываться, но хватка у Арно была сильнее её сопротивления.
— Катрин, пожалуйста, успокойся! Всё будет хорошо, ничего плохого с Лоизой и малышом не случится, — уговаривал Арно девочку, крепко её обнимая и гладя по волосам.
Катрин хотела ещё что-то сказать, но её прервал сперва облегчённый звук голоса Лоизы: «Слава богу, всё закончилось!» и жалобный, но в то же время и требовательный крик младенца, туда-сюда сновали служанки с тазами нагретой воды и чистыми простынями, исчезая за дверью спальни юной мадам де Монсальви.
Потом из комнаты вышел усталый Гоше Легуа, облегчённо выдохнув.
— Папа, а как Лоиза? Как ребёнок? — тут же встревоженно спросила Катрин у отца.
— Они оба в порядке. Только Лоиза очень слаба сейчас, роды отняли у неё много сил, — ответил Гоше дочери, подойдя к ней и нежно потрепав по голове.
— А кто у Лоизы и Мишеля родился? — поинтересовался в волнении Арно, глядя на отца своей невестки.
— Это девочка, такая хорошенькая, на обоих родителей похожа, — с радостью и гордостью сообщил Гоше.
Катрин и Арно выпустили друг друга из объятий.
— Папа, сейчас к Лоизе можно? Она точно с малышкой в порядке? — беспокойно задавала вопросы Катрин отцу.
— Лоиза и малышка обе в порядке. Не бойся, милая. Сейчас спрошу у Лоизы, — сказал Гоше и скрылся за дверью комнаты дочери, откуда вскоре вернулся к ожидавшим за дверью Катрин и Арно. — Лоиза не против, заходите.
Катрин и Арно робко зашли в комнату, оба не смея поверить тому, что всё закончилось.
Очевидно, что Лоизу и новорождённую малышку успели привести в порядок. Лоиза лежала в постели, укрытая одеялом, под спину ей заботливо подложили подушку. В бледном лице молодой матери не было ни кровинки, губы искусаны, но Лоиза счастливо улыбалась — что делало её для Мишеля, поправляющего ей подушку, несказанно прекрасной.
Иногда Мишель подносил к губам жены стакан тёплого молока, Лоиза без возражений пила, с нежностью глядя на севшего рядом с ней супруга. Мишель прикасался губами то к макушке жены, то опускался на колени перед кроватью, где она лежала, и приникал в поцелуе к её рукам, не уставал благодарить свою юную супругу за то, что она подарила ему счастье стать отцом.
Маленькая девочка с золотыми волосиками на головёнке и мутными голубыми глазами, ещё красненькая, со сморщенным личиком, рождённая Лоизой на свет, завёрнутая в пелёнки, недовольно кряхтела на руках у Жакетты, напевающей малышке колыбельную и укачивающей девочку на руках, осторожно и с нежностью прижимала внучку к себе. Ласково Жакетта улыбалась внучке и склоняла к ней лицо, касалась губами щёчек и лобика крохи.
Изабелла де Монсальви была рядом с Жакеттой и тоже умилялась малышке, агукая над ней и тоже подхватывая мотив колыбельной, которую пела Жакетта. Иногда мадам де Монсальви переводила ласковый взгляд с внучки на свою невестку.
Когда Мишель только привёз Лоизу к ней в дом и представил как свою жену, Изабель не обрадовалась женитьбе сына на простолюдинке, но, день за днём живя с Лоизой под одной крышей и присматриваясь к ней, узнавая её лучше с новых сторон, Изабелла смягчилась к новоиспечённой мадам де Монсальви и смогла к ней проникнуться сначала симпатией, а потом и полюбить как дочь — едва узнала о том, что у Лоизы и Мишеля будет ребёнок.
И вот её невестка, ставшая родной и близкой, родила на свет прелестную золотоволосую девочку с голубыми глазами, подарила Изабелле радость стать бабушкой и её сыну радость стать отцом. Изабелла с нежностью взирала то на невестку, то на внучку, и её душу грела мысль, что она не смогла бы полюбить и принять в качестве невестки никакой другой женщины, кроме Лоизы, и что ради счастья своей внучки она готова отдать всю себя.
— Матушка, дай мне малышку, её надо покормить, — кротко озвучила просьбу Лоиза к матери, отдавая Мишелю пустой стакан, который Мишель поставил на прикроватную тумбу.
— Но доченька, ты ещё слишком слаба, — проронил Гоше в беспокойстве за дочь.
— Да, милая. Послушай отца, — поддержала Жакетта мужа.
— Я велю послать за кормилицей. Всё-таки ты знатная дама, дочка, — ответила миролюбиво Изабелла невестке.
— Но я не хочу, чтобы посторонняя женщина занималась моим с Мишелем ребёнком, моя мама сама заботилась обо мне и Катрин, сама нас выкормила. Я не хочу делить свою дочь с кормилицей, — заупрямилась Лоиза. — К тому же я не хочу отрывать от другого ребёнка его маму, — добавила Лоиза резонно.
— Да, матушка. Может, стоит уступить в этом Лоизе? Как-никак, это её желание самой заботиться о нашем ребёнке, я тоже хочу с ней это разделить, — заступился за жену Мишель, осторожно забрав дочурку у своей тёщи и удобно устроив девочку на руках у жены.
Лоиза освободила грудь от плена платья и нижней рубашки, приложив к груди ребёнка. Ещё не успевшая получить имя малышка захватила своим маленьким ротиком материнский сосок, принявшись жадно пить молоко из груди Лоизы, которая никак не могла налюбоваться на свою дочь — стоившую ей многих часов мучительной боли и криков.
— Моя маленькая, какая же ты славная, ты стоила всего мною перенесённого, — шепнула Лоиза малышке и поцеловала её в макушку.
— Давайте вернёмся ещё к одному важному вопросу. Малышке нужно дать имя, — напомнила Изабелла.
— Я за то, чтобы выбирала Лоиза. Это она рожала и мучилась, поэтому у неё должно быть это право, — тут же непримиримо высказался Мишель.
— Спасибо тебе, любимый. Я бы хотела назвать нашу дочь Катрин, — озвучила своё желание Лоиза, улыбаясь с ласковой кротостью.
— Что??? Назвать в честь меня ребёнка? Лоиза, спасибо тебе! — вырвалось потрясённое восклицание у Катрин. — Я не ожидала, говоря откровенно.
— Ведь благодаря тебе я и Лоиза вообще связали вместе наши жизни, без тебя всего этого бы не было, — мягко улыбнулся Мишель сестре своей жены.
— А что, Катрин — красивое имя. К тому же, если бы не Катрин, то не познакомились бы и Мишель с Лоизой, — задумчиво проговорил Арно, тепло поглядывая на смущённо улыбающуюся от такой большой чести Катрин. — Хорошо, что мою племянницу решили назвать этим именем. Малышка Катрин вырастет такой же сильной, доброй и смелой девочкой — как её тётя.
— Арно, ты не забывай, что у малышки Катрин есть ещё очень хороший дядя, ни в чём не уступающий её тёте, — тут же поспешила Катрин напомнить своему другу. — Уверена, ты тоже сможешь научить её быть сильной, доброй и смелой.
— Я думаю, у своих родителей маленькая Катрин тоже научится многому хорошему, — произнёс Гоше, подойдя к постели дочери, кормящей малышку Катрин. С нежностью Гоше прикоснулся губами к макушкам дочери и внучки.
— Гоше, любимый, я думаю, ты прав, — согласилась с мужем Жакетта. — С такими родителями, с такими дядей и тётей малышка Катрин вырастет хорошим и счастливым человеком…
А маленькая Катрин, только что получившая своё имя в честь своей ласково на неё взирающей тёти, пила молоко из маминой груди и изучала склонённое над ней мамино лицо своими пока ещё мутными голубыми глазами.
Между двумя семьями Легуа и Монсальви царили тепло, поддержка, любовь и понимание. Изабель и Мишель по обе от Лоизы стороны с улыбкой взирали на то, как Лоиза кормит дочурку, Гоше и Жакетта крепко обнимали друг друга, пальцы Арно переплелись с пальцами Катрин, которая Легуа.
Всё было хорошо.

Часть 3
16 сентября 2021 г., 00:08
      В уютной и со вкусом обставленной гостиной небольшого дома, сидя на большом диване, попивали кофе пятеро человек: немолодые светловолосый мужчина с голубыми глазами и черноволосая женщина с чёрными глазами — годов чуть больше пятидесяти; двое молодых мужчин — светлые волосы одного были подстрижены по последней моде, сквозь квадратные стёкла очков смотрели ясные голубые глаза, тогда как чёрные волосы второго молодого человека заплетены в хвост, чёрные глаза иногда окидывали взором их компанию; и молодая девушка с большими фиалковыми глазами и заплетёнными в две косы золотыми волосами ниже талии.
— Арно, сынок, я не задавала вопросов два дня назад, когда ты привёз на машине Катрин к нам с её вещами. Но сейчас я хотела бы знать, что происходит, — миролюбиво и без недовольства поинтересовалась темноволосая женщина, с недоумением взглянув на сына — черноглазого и черноволосого молодого человека.
— Объясню, мам. Катрин не так давно ушла жить на съёмное жильё от родителей, но дней девять назад осталась без работы. С родителями отношения у неё сейчас напряжённые, — ответил Арно вместо Катрин, которая порывалась что-то сказать, но не успела сделать это раньше друга.
— Изабель права. Я бы тоже хотел узнать, — отозвался немолодой светловолосый мужчина, погладив по плечу женщину с тёмными волосами. — Против твоего присутствия в нашем доме никто ничего не имеет, Катрин, — сказал он ободряюще уже золотоволосой красавице с двумя косами и фиалковыми глазами.
— Спасибо вам, Арман. Надеюсь, Мишель и Изабель тоже не будут против, если до устройства на новую работу и переезда я немного проживу с вами, — отозвалась на слова немолодого мужчины Катрин, приветливо улыбнувшись.
— Да живи, сколько тебе надо, Катрин. Ты, считай, член семьи. Столько лет уже с моим брательником дружишь, — молодой светловолосый мужчина в очках товарищески и слегка толкнул в плечо Катрин, вызвав у неё робкую и всё же счастливую улыбку на губах.
— Катрин, я буду рада, если ты останешься. Раз у тебя временные трудности, то мы все охотно подставим тебе плечо, — уверенно заявила Изабель, с видом заговорщицы подмигнув девушке.
— Ох, Мишель, Изабель, я так благодарна вам! Вся ваша семья всегда была ко мне очень добра. Я не буду злоупотреблять вашим гостеприимством, — с признательностью откликнулась Катрин, приложив к груди правую руку. — Я постараюсь как можно скорее найти новую работу и новое жильё. Жаль, что всю неделю поиска я получала отказы в духе: «Да вы молодая и не замужем, ещё найдёте мужа и в декрет уйдёте, знаем таких. Вы в нашу компанию хотите не бухгалтером устроиться, а парней кадрить. Мы не можем взять вас на работу, потому что у вас нет опыта работы в этой профессии. Вы слишком молодая и нам не подходите. Мы ищем человека с опытом»… так задолбало!
— Чертовски тебе сочувствую и понимаю, лисица, — Арно сел на диван между Катрин и Мишелем, приобняв подругу, желая ободрить. — Того дерьма, с которым ты сталкивалась, в идеале быть вообще в мире не должно.
— Катрин, не поделишься, почему ты не пожелала после потери работы переехать обратно к родителям? Спрашиваю не из желания тебя спровадить, — поинтересовалась Изабелла.
— Мишель, Арман, — несмело обратилась Катрин уже к брату и к отцу Арно и Мишеля, к бывшему мужу и нынешнему романтическому партнёру Изабель, — вас можно попросить на время оставить меня с Арно и Изабель? Это очень личное…
— О, не беспокойся, Катрин. Конечно, — ответил мягко Мишель и вместе с отцом поднялся с дивана.
— Да, милая. Как будет удобно тебе, — Арман по-родственному улыбнулся девушке и вместе со старшим сыном покинул гостиную.
Катрин осталась в комнате только с Арно и его мамой.
— Я не вернулась к родителям, потому что с самого детства я видела от них больше эмоционального насилия, чем любви и тепла. Да, они обеспечивали меня и сестру, много работали в нашей ювелирной лавке ради нас и оплачивали нашу учёбу в институте. Но с самого детства папа и мама заставляли нас соответствовать их ожиданиям и идеальной картинке родительства в их головах. Нам нельзя было иметь своё мнение, нельзя было дыхнуть поперёк родительского слова, нам разрешалось иметь только угодные родителям увлечения и склонности — мои же с сестрой интересы их не волновали. Папа с мамой жёстко следили за тем, чтобы из школы я и сестра приносили только отличные отметки. Лоиза из кожи вон лезла, чтобы угодить родителям, у неё детства и тинэйджерства нормального не было. Как и у меня, впрочем. Не дай бог — если мы принесём из школы отметки 19,5 баллов вместо 20. Вынос мозга обеспечен. Так ещё нас могли заставить пересдавать и так хорошие оценки, чтобы был высший балл.
— Боже мой, Катрин, мне жаль, что всё было так… я такой подход не одобряю. При всём уважении к твоим родителям, — Изабель покачала головой и неодобрительно хмыкнула. — Я своих мальчишек не гоняла. Как и Арман. Никакие оценки не стоят психики детей.
— Так ты и за плохие отметки нас не ругала, мам. Ты не портила с отцом нервы мне и Мишелю. А вот о твоих детских и подростковых годах я очень сожалею, Катрин, — обратился Арно уже к подруге. — Я представления даже не имел, что происходит у тебя дома.
— Арно, Изабель, это ещё не всё. Я это уже Арно говорила. А вот вам — пока нет, — Катрин поправила выбившуюся из причёски прядку.
— Я бы мог тебе рассказать, как всё у Катрин было. Но лучше, если дать ей возможность высказаться, — Арно мягко сжал в своей ладони изящную ладонь Катрин, на что получил в ответ благодарную улыбку.
— Катрин, ты можешь сказать всё, тебя осуждать не будут, — промолвила Изабелла.
— Родители с первого класса натаскивали меня и сестру особенно сильно по математическим школьным дисциплинам. Мама и папа мечтали, чтобы я и Лоиза поступили в университет изучать экономику. В своё время они не могли себе это позволить. Вот и решили исполнить свою мечту через детей, — Катрин обхватила руками свою голову и грустно вздохнула. — На мечты Лоизы стать художницей и на мою мечту стать режиссёркой им было плевать. Они не считали это нормальной профессией. В школьные годы я только благодаря занятиям с репетитором дотягивала до результата выше среднего по математическим дисциплинам.
— Катрин, это неправильно было — заставлять детей проживать так, как хотят родители. Дети приходят в этот мир не для того, чтобы соответствовать ожиданиям своих родных. Эгоизм — это не когда ты хочешь жить как нравится тебе, а когда ты заставляешь других жить как хочется тебе, — поделилась Изабель своим мнением.
— Мама права. Уж она в этом толк понимает. Мама мечтала стать известной фигуристкой, но в двадцать лет получила спортивную травму. Про лёд пришлось забыть. Но она не заставляла меня и Мишеля воплощать её мечты, — высказал Арно своё мнение.
— Арно, Изабель… вы меня поняли и поддержали. Я очень благодарна за это. Неужели это такое тяжкое преступление — мечтать жить так, как хочешь сама? Вместо экономики изучать дизайн или режиссуру? Разве это нормально — впихивать ребёнка учиться на нелюбимую специальность, прекрасно зная, что у него другие интересы? — Катрин по очереди окинула взором друга и его маму.
Арно и Изабель дружно покачали головами и переглянулись друг с другом, потом понимающе кивнули Катрин.
Мадам Монсальви и её младший сын были очень похожи: те же пронзительные чёрные глаза с густыми и пышными ресницами, форма бровей, те же тонкие губы и квадратная форма лица, густые и длинные волосы чернее угля, разве что в волосах Изабель уже была видна седина. И это внешнее сходство Арно с его матерью всегда казалось Катрин очень милым, как и сходство старшего брата Арно, Мишеля, с Арманом Монсальви.
К семье Арно Катрин всегда питала очень тёплую привязанность, поскольку и Арман с Изабеллой, и Мишель всегда были добры к ней и поддерживали, когда Катрин за этим к ним и Арно обращалась.
— Я считаю, что это было грёбаное насилие — запихивать гуманитаринку-театралку на математичечкую специальность. Культура не считаться с чувствами и интересами своих детей должна умереть, — смогла вымолвить Изабелла после небольшого замешательства.
— Моя мама права. Мы на твоей стороне, — Арно товарищески хлопнул Катрин по плечу, девушка ответила тем же.
— В первый год учёбы в университете я ещё смогла закончить программы первого и второго курсов с хорошими оценками. А вот на третий курс когда перешла — у меня случилось выгорание. Я еле смогла закрыть свои долги по предметам и не вылетела. Так родители столько меня потом песочили… — Катрин невесело засмеялась и тяжко вздохнула. — Я постоянно от них всю жизнь выслушивала, что могла бы брать пример с Лоизы, которая делает — что скажут, и не возникает, учится на отлично. Из-за них я одно время ужасно завидовала Лоизе и ненавидела её, потому что от родителей она получает больше любви и принятия, меня вечно сравнивали с сестрой не в мою пользу. В двенадцать я этим переболела и пришла к мысли, что Лоиза даже ещё несчастнее, чем я. Меня упрекали, что я хреновая дочь и неблагодарная скотина, всегда создаю проблемы, порчу здоровье родителям, что я безответственная, сижу на шее у родителей — хотя работать после уроков в университете они же мне и запрещали, ставили мне в вину всё — что они для меня сделали, я и паразиткой побывать успела, дрянью меня честили.
До того, как я ушла из дома, отец и мать упрекали меня в том, что я работала официанткой вместо поиска нормальной по их мнению работы в фирме бухгалтеркой. Я виновата как будто, что пришлось работать там, куда меня взяли! Ставили мне в вину, что вот Лоиза успешно устроила свою жизнь в Норвегии, а я так — позорю семью, не могла же у таких родителей родиться такая никчёмная дочь… Сулили мне, что я на панели или под забором кончу, сторчавшись от наркотиков и спиртного, если их не буду слушаться. Говорили, что кому я нахрен нужна с моим дурным характером, кроме родителей, кто ещё такую терпеть станет… — тут голос Катрин задрожал и сорвался, несдержимым потоком из глаз полились слёзы.
— Ох, Катрин, как же нелегко тебе приходилось все эти годы, — проговорила с печалью и материнской лаской Изабелла, утерев с лица Катрин слёзы, но это было бесполезно, когда Катрин хотела плакать. — Арно, ты правильно сделал, что привёз Катрин сюда, к нам. Я по забинтованным запястьям Катрин поняла, что вся эта многолетняя нездоровая ситуация довела бедную девочку до селфхарма, — проронила с горячим сопереживанием Изабель и по-матерински поцеловала Катрин в лоб.
Мадам Монсальви достала из своей сумки для Катрин бумажные носовые платочки и протянула упаковку Катрин. Девушка тут же воспользовалась по назначению тем, что ей предложили.
— Катрин, прости, что тогда, много лет назад, не потрудился узнать, в каком болоте ты тонула. Ты молодчина, что смогла всё это рассказать. Я даже не знал, пока ты сама не начала говорить правду про твои отношения в семье, — Арно с мягкой осторожностью привлёк к себе Катрин и погладил её по голове, на какое-то время задержал её руку в своей руке.
— Арно, ты в этом не виноват. Я сама от тебя всё скрывала, утаивала, и врала тебе с твоей семьёй, что у меня всё хорошо, — надтреснуто звучащим голосом проговорила Катрин. — Я пойду за Арманом и Мишелем.
— Я сама за ними схожу, — отозвалась тут же Изабелла и вышла из гостиной. Вернулась она уже с бывшим мужем и сыном, которые устроились в разных креслах по бокам от дивана. С Арманом она обменялась горячими объятиями и трепетными поцелуями в лоб и в щёки.
— Спасибо, что отнеслись с пониманием. Я сказала Изабель и Арно всё, что хотела. — Катрин кивнула Арману и Мишелю.
— Катрин, никто из нас не против, чтобы ты тут жила, сколько тебе будет нужно. Еда и крыша над головой вообще бесплатно. Лучше любого хостела, — Мишель чуть засмеялся, встал с кресла и по-дружески похлопал по плечу Катрин.
— Так что не беспокойся ни о чём. Ты тут всегда желанная гостья, — Арман улыбнулся с теплотой родителя подруге своего младшего сына.
Катрин встала с дивана. Лишь на время она покинула своё место, чтобы обнять Изабеллу и Армана с Мишелем, потом вернулась на своё место на диване и крепко прижалась к Арно.
— Видишь, лиса? Я же говорил, что мои родные будут рады тебе, — подбодрил Арно подругу.
— Позвольте мне кое-что вам всем рассказать. Возможно, после такого откровения вы не захотите оставлять меня под крышей вашего дома, — произнесла печально Катрин.
В гостиной повисла недоуменная тишина, Арно и Мишель с Арманом и Изабеллой в полном непонимании переглянулись друг с другом, после вопросительно воззрились на Катрин.
Не дожидаясь, когда Арно и его семья начнут расспросы, Катрин начала свой рассказ:
— Когда мне было восемнадцать лет, после окончания университета, я к тому моменту уже год встречалась с парнем — Филиппом Шароле, мои родители его одобрили и были рады, что он хочет на мне жениться, к тому же очень амбициозный и трудолюбивый молодой человек, выучился менеджменту. Много помогает отцу в его ресторане. У меня была работа певицы в этом же ресторане. Всё было хорошо. Я любила моего жениха и была любима им. Разумеется, одно «но» в эту идиллию всегда вклинется. На одной из встреч выпускников мои бывшие одногруппники во время вечеринки угостили меня какими-то таблетками и дали немного порошка — чтобы я расслабилась, перестала быть такой зажатой. Поначалу я отказывалась, но меня взяли на «слабо». Благодаря порошку с таблетками я смогла выпасть из окружающей реальности. Я испытала мало с чем сравнимое удовольствие. И на следующий день захотелось ещё. Те парни с моей группы дали мне контакты поставщика. С того дня я стала частенько закупать одурманивающие вещества у него. Что тогда, что сейчас — я не умела справляться со своими эмоциональными проблемами, под действием наркотиков мне не отравляли жизнь мысли о моём прошлом. Я никогда не кололась. Только нюхала порошки и ела таблетки, курила марихуану. Постепенно эти вещества стали брать верх надо мной. Вопреки моим наивным представлениям, что я в любой момент могу бросить. — Катрин на время прервала свою речь и с чувством стыда, которое поднялось из глубин её души, виновато оглядела потрясённых Армана с Изабеллой и Арно с Мишелем, которые слушали её, приоткрыв от изумления рты, и неотрывно глядя на девушку сильно округлившимися глазами.

«Вот после такого откровения Арно и его семья точно не захотят меня терпеть под крышей своего дома», — печальная мысль поразила разум погрустневшей Катрин. Но всё же она посчитала себя обязанной рассказать лучшему другу и его родным всю правду о себе, чтобы они уже решили сами, хотят они оставить её в своём доме или же нет.

Вздохнув и покачав головой, Катрин продолжила:
— Но я ошиблась. Я попала в ловушку зависимости. Моей зарплаты уже переставало хватать на моё новое пагубное увлечение, я выпрашивала под разными предлогами деньги у Филиппа, была готова сто раз унизиться, даже крала деньги из его бумажника, лгала ему — на что выпрашиваю деньги. Не было у меня никаких подруг, которым нужны деньги на лечение, или которых бросил с ребёнком муж. Ни в какую церковь пожертвований я не делала. Выносила из съёмной квартиры, где мы жили, вещи на продажу. Филипп понял, в какое дерьмо меня угораздило вляпаться. Уговаривал меня лечиться, я упиралась всеми конечностями. Закатывала ему жуткие скандалы, громила обстановку, сыпала оскорблениями — которые Филипп не заслуживал. Таскала к нам пьяные компании. Из-за того, что я часто была обдолбанная и прогуливала работу, отец Филиппа меня уволил. Мне нравилась моя работа. Но её у меня забрала наркозависимость. В один из дней Филипп поставил условие, что я либо ложусь в клинику, либо мы расходимся. Я тогда выбрала наркотики. Осознание, что я выбрала самые чудовищные приоритеты, настигло меня в подвале одного притона, где помимо меня было ещё много людей. Я едва продрала глаза после лихой гулянки и огляделась вокруг… грязный подвал, повсюду разбросаны шприцы и бутылки, лежащую в углу девчонку жутко ломает без новых дозировок, и она проклинает день своего зачатия, недалеко от меня на полу лежит и справляет нужду под себя молодой парнишка — который в свои двадцать пять выглядит на сорок лет. Одна его нога гниёт настолько сильно, что видно кости, и разносится жуткий запах… И я спросила себя, неужели вот это всё должно стать последней главой в моей жизни, как я могла докатиться до такого?.. Я не хотела для себя такого финала. Я вернулась к Филиппу и умоляла его отправить меня в клинику, просила о помощи и о прощении…
Филипп не держал зла и понимал, что это болезнь. Положил меня в клинику под чужим именем, поддерживал и помогал всё время лечения. Но быть моим женихом он больше не хотел. Я понимала его и не могла ненавидеть. Я вела себя с Филиппом как последняя мразь. Он имел полное право послать меня в пекло после всей хрени с моей стороны, но он помог. Филипп — очень принципиальный и гордый человек, а я больно ранила его. Ему важнее всего было доверие в отношениях, а я сама это доверие разрушила. Мы расстались после окончания моего лечения без взаимных претензий.
Дальше уже я устроилась на работу официанткой в то кафе, откуда меня недавно уволили, и пыталась наладить свою жизнь. Мне было так стыдно говорить Арно, что все три месяца лета я лечилась в наркологической клинике, что я сочинила байку про послушничество в буддистском монастыре в Японии. Я казалась себе таким ничтожеством и мусором, меня так точила горечь стыда за своё прошлое… и чувство вины перед бывшим женихом, с осознанием, что я сама испортила жизнь не только себе, но и ему. Сама виновата во всём. Так ещё родители масла в огонь подливали и говорили, что я сама себе испоганила жизнь, что из-за меня и моей тяги к наркотикам от меня ушёл Филипп, что это он ещё долго терпел такую как я. Папа и мама умеют поддержать. Будто без них я этого не знала! Они не уставали тыкать меня моей былой наркозависимостью, тогда как я уже давно вышла в ремиссию и держусь более шести лет. Сейчас я совсем другой человек, чем тогда — семь лет назад. Но в глазах родителей я по-прежнему конченая наркоманка, которая виновата в том, что жених от неё ушёл.
— Катрин, послушай, ну, был у тебя такой жизненный опыт — и был. Чего бубнить-то. Главное — сейчас ты другой человек, — смог выдать Арман Монсальви, пожав плечами.
— Катрин, всё в порядке. Предложение остаться у нас в силе. Никто тебя отсюда не выгонит. Я рада, что ты сумела побороть эту вредную тягу. Ты очень сильная, моя девочка, — нашлись в сердце Изабеллы искренние слова поддержки.
— Катрин, как бы там ни было, ошибку может совершить каждый. Найди уже силы простить себя — твой бывший на тебя зла не держал, а ты простить себя не можешь. Я не бог, чтобы тебя судить. Мне только грустно, что ты от меня многое из своей жизни скрывала. Но даже твоя зависимость от наркотиков в прошлом никогда не станет для меня поводом от тебя отвернуться, — Арно крепко прижал к себе Катрин, поглаживая её по голове и спине.
— Катрин, ты сейчас и ты семь лет назад — это два разных человека. Всё в порядке. Никто тебя не выставит отсюда ни за что, — высказал своё мнение Мишель.
— Спасибо вам за всё… вы такие… в вас так много чуткости… вы не отвернулись, — сквозь плач тихонько просипела Катрин, утыкаясь лицом в майку Арно, чтобы никто не увидел, как она вновь плачет. — Я подумала, что лучше я сама расскажу о себе такую правду, чем за меня это сделают, к примеру, мои родители… Скоро должны прийти мои увольнительные на карту. Я буду помогать платить за коммунальные услуги.
— Так, Катрин, стоп! — возразил решительно Арно. — Оставь деньги себе. Тебе ещё антидепрессанты покупать понадобится. Хорошую терапевтку для тебя я уже нашёл. Осталось дождаться от неё ответа. — Рука Арно ласково потрепала Катрин по макушке.
На минуту молодой человек достал из кармана смартфон и проверил сообщения в вайбере. Одно новое было от Иоланды, голосовое, которое Монсальви тут же прослушал.
Иоланда: «Так-так, у меня теперь есть свой личный раб, который будет делать дизайн моих сайтов и рекламировать меня? Я согласна! Отличный бартер. С твоей подругой я охотно берусь работать. Могу удалённо, могу очно. Как будет удобно ей. Ты только её согласие получи. Всем бы таких друзей, которые ищут для тебя психотерапевта. Удачи, Монсальви».
— Ты нашёл для меня психотерапевтку? — удивилась несказанно Катрин, ошеломлённо уставившись на довольного Арно.
— Так ты согласна? Я с Иоландой насчёт тебя договорился. Сам к ней ходил, когда родители разводились. Просто мировая женщина, — убеждал Арно свою подругу.
— Да, я буду ходить на терапию. Спасибо, что позаботился об этом. Из-за депрессии мне последние месяцы нелегко организовывать свою жизнь, — поблагодарила близкого друга Катрин.
— Так что будешь посещать терапию и режиссёрские курсы. Уверен, это точно тебе поможет, — Арно похлопывал по спине Катрин, не выпуская из объятия.
Катрин с удовольствием нежилась в этой ласковой и надёжной хватке, зарываясь сильнее лицом в майку друга, радостно улыбаясь.

Часть 4
14 октября 2021 г., 18:00
      Наступившее летнее утро прогнало ночную тьму, робкие светлые всполохи показались на востоке, ласковая прохлада окутывала ещё спящий Париж, слышались птичьи голоса за стенами дома.
Часы в кухне небольшого двухэтажного особняка, принадлежащего Изабелле и Арману Монсальви, показывали шесть утра.
Обитатели жилища крепко спали в своих постелях, кроме одетой в топик и шорты молодой девушки с забранными в пучок золотыми волосами, босые ноги её осторожно ступали по плиточному полу кухни.
Дверь в кухню девушка предпочла закрыть, чтобы не прерывать ничьи сладкие сны, тогда как сама она бодрствовала.
Включив свет, Катрин поставила кипятиться воду в электрическом чайнике, аккуратно нарезала хлеб и разогрела все ломти по очереди в тостере, после достала из холодильника джем и оставила банку на столе. Нарезала и разложила по пяти кружкам по дольке имбиря и лимона, также не забыв в каждую кружку положить по две ложки сахара и по одному чайному пакетику.
Вскоре закипела вода, и чайник выключился сам.
С омлетом, который она сделала с зеленью и томатами, сыром и беконом Катрин пришлось провозиться дольше. Но призывный аромат от плодов её усилий того стоил. Приготовленную еду она разложила на пять тарелок.
Подойдя к окну, девушка открыла его и впустила в комнату свежий воздух, который с довольной улыбкой вдыхала.
Вот уже третий день, как она живёт под крышей дома своего близкого друга, который охотно пустил её вместе со своими родными пожить к себе — пусть Катрин не просила о такой помощи.
Но девушка не могла не гореть пылкой благодарностью к Арно и его родным, протянувшим ей руку, при этом ничего не требуя взамен.
Мадемуазель Легуа хотела бы найти способ выразить им свою благодарность не только словами, и приготовленный завтрак на всех — меньшее из того, что она была готова сделать для них.
С детских лет Катрин привыкла в своей семье к тому, что одобрение и уважение от родителей ещё надо заслужить, что вечно приходилось рваться ради этой цели на британский флаг — убивая себя учёбой с разными секциями, даже не имея времени и сил на заведение и поддержание тесных социальных контактов больше чем с одним человеком.
Катрин давно за двадцать пять лет жизни привыкла к установкам родителей, что такая какая есть она не нужна никому, и примут её такой какая есть только в морге, никому не интересны её проблемы и душевные терзания, всем она нужна успешной и жизнерадостной, и Катрин привыкла верить во всё это. Ранее у неё не возникало мыслей, что картины мира её родителей и реальность могут отличаться.
Даже дышалось в доме лучшего друга намного свободнее.
До последних дней Катрин крайне мало кого просила о помощи, пытаясь справляться с трудностями и огромным кладбищем в своей душе самостоятельно. Привыкнув к атмосфере обесценивания и небрежения в родительском доме, Катрин даже было страшно попросить кого-то о помощи, из опасений нарваться на те же обесценивания и обвинения.
Весь свой личный Ад Катрин привыкла носить глубоко в себе, никого не посвящая до последних дней в происходящее с её жизнью.
Всё, что с ней произошло за последние несколько дней, стало для Катрин новым опытом. Оказалось, что о помощи можно и нужно просить, когда ты не справляешься сама, что она напрасно боялась посвящать лучшего друга и его родных в свои проблемы, что с Арно и его семьёй нечего бояться быть честной.
На свете всё же есть такие явления, как готовность подставить тебе плечо и понять, поддержать, дать кров и искреннее заботливое отношение. Оказывается, можно поделиться самым больным и сокровенным — и не получить в награду за честность ушаты обвинений, насмешек и унижений.
Катрин переживала мучительный и в то же время сладостный когнитивный диссонанс.
Ей до сих пор не верилось в реальность всего, что с ней случилось за последние дни. Она боялась верить, что всё это ей не приснилось.
Лишь обстановка в доме и наличие рядом её лучшего друга с его семьёй помогали Катрин увериться, что всё это ей не приснилось.
Она в самом деле вот уже три дня живёт в доме Арно с ним и его родными. Её поняли и поддержали, не осудили, не обвинили во всём ею пережитом, близкий друг твёрдо намерен помогать бороться с депрессией и даже договорился заранее насчёт неё со своей психотерапевткой, Катрин живёт среди доброжелательно к ней настроенного окружения.
Эйфория не замедлила счастливо закружить голову Катрин.
Рефреном в её голове всё равно звучали родительские фразы, сказанные Гоше и Жакеттой, когда Катрин уходила с вещами из дома: «Ах, родители у тебя плохие, бедняжка! Угнетали, давали кров и кормили, платили за учёбу!», «Да кому ты будешь нужна, бестолочь!», «Через неделю обратно на коленях приползёшь, жертва абьюза ты наша!», «Королева драмы ты и истеричка законченная!», «Ну куда пойдёшь, дурёха? К своим дружкам-наркоманам? Да ты под забором или на панели кончишь без нас, ни дня не жила самостоятельно!».

Как Катрин ни старалась изгнать из своего сознания родительские обидные и злые фразы, у неё не получалось ничего.
Где-то в глубине её подсознания всё равно обретался внутренний противный голосок, говоривший словами её родителей и с присущими только им интонациями, нашёптывающий Катрин мысли о её глупости, слабости и ничтожности, убивающий малейшую робкую веру в себя и свои силы, и этот противный голос постоянно попрекал Катрин её ошибками, которые она когда-то совершала, как в случае с наркозависимостью и разрывом с бывшим женихом.
На Филиппа Катрин не держала обиды за разрыв и с пониманием приняла его решение разорвать помолвку. Всё, чего она хотела от бывшего — чтобы его жизнь сложилась хорошо и счастливо, даже если не с ней.
Филипп устроил Катрин на лечение в клинику и был рядом, не попрекал девушку её прошлыми дурными поступками, нашёл в себе силы её простить. Но только родители не находили в сердцах сочувствия и понимания для своей оступившейся дочери, как будто бы это им Катрин закатывала скандалы, выпрашивала под разными предлогами или воровала у них деньги, как будто из их дома Катрин вынесла ценных вещей на большие суммы денег, таскала пьяные и обдолбанные компании.
Всё, что супруги Легуа когда-то сделали для Катрин, они часто ей припоминали.
Гоше и Жакетта при любом удобном случае в ссорах не уставали тыкать Катрин лицом её былыми поступками, вполне осознанно били дочь в самые больные для неё точки — о которых она по наивности и в надежде на поддержку рассказала. Не раз высказывались, что знали — ничего путного из Катрин не выйдет.
Вспоминая все чудесные двадцать пять лет, что Катрин провела под крышей родительского дома, девушка впала в тем больший шок, решившись поделиться правдой о своих проблемах с наркотиками — с Арно и его родными. Состояние небывалого потрясения у Катрин можно было сравнить с потрясением человека, которого пытаются уверить в том, что дважды два — равно пять. Или с потрясением волчицы, которая вдруг обнаружила, что вместо волчонка вырастила детёныша тигрицы.

«А что, так тоже можно было? Вот это поворот!» — преследовала мысль Катрин, когда в ответ на её честность она не встретила в своём друге и в его родных ни капли осуждения и пренебрежения.

Девушка даже не представляла, что неродные ей по крови люди могут так о ней заботиться, давать безусловную любовь и поддержку, принимать её настоящую — даже если сейчас Катрин чувствует себя от всего смертельно уставшей и сломленной, слабой, при этом ничем её не попрекать.

«Арно и его семья меня приняли, когда я переживаю трудные времена. Сделать на всех завтрак — меньшее, чем я могу отблагодарить», — думала Катрин, чуть прислонившись к подоконнику.
Одна она провела недолго.
Открылась дверь в кухню, и порог переступили Арман и Арно.
На Армане были надеты шорты до уровня колена и футболка, Арно с утра облачился в майку и тёмно-синие джинсы.
— Арман, Арно, с добрым утром. Неужели я вас разбудила? — примешались нотки беспокойства к приветливой интонации Катрин.
— Я хотел на всех завтрак сделать, но ты меня опередила. Спасибо за помощь, Катрин. Выглядит аппетитно, — похвалил Арман плоды трудов девушки.
— Да у нас дома все привыкли рано вставать. У меня с утра рабочий день из дома начинается, — дополнил Арно объяснение отца. — А то, что ты приготовила, не только выглядит очень аппетитно, ещё и пахнет вкусно.
— Спасибо вам. Я захотела хоть как-то отблагодарить за всё, что вы все делаете для меня, — Катрин беззаботно улыбнулась и пожала плечами. — Раз я живу здесь и кушаю бесплатно, нужно и помогать. Это справедливо.
— Ты всегда была очень трудолюбивая и деятельная, кицунэ, — ласково усмехнувшись, Арно приблизился к Катрин и обнял её, по-родственному потрепал её по голове, удостоившись в ответ тихого, но весёлого хихиканья девушки.
— Что же, хорошо. Тебе я могу спокойно доверить мою кухню, милая. А так я здесь шеф-повар, — Арман шутливо подкрутил воображаемые усы и сложил руки на груди, чуть усмехнувшись и подмигнув Катрин с Арно.
— Арно, Арман… простите мне заранее этот вопрос, если он для вас покажется бестактным… я давно хотела узнать, — несмело начала Катрин и осеклась, будто её кто-то одёрнул.
— Катрин, милая, ты договаривай, — мягко попросил её Арман.
— Да спрашивай, что ты, — поддержал отца Арно.
— Арман, всё-таки из-за чего вы и Изабель развелись? — решилась Катрин задать вопрос, тут же неловко опустив взор на свои босые ноги.
— В этом нет тайны. Раньше я был бытовой импотент — не помогал жене делить нагрузку в быту и в заботе о детях все годы нашего брака, хотя в семье работали мы оба. Изабеллу это достало, вот она и решила со мной развестись. Согласилась жить вместе со мной снова только год назад. Правда, теперь я своё поведение изменил и учёл прошлые ошибки. Вот и всё, — поведал кратко Арман о том, что Катрин хотела узнать.
— Арман, умение признать свои ошибки и исправить заслуживает уважения. Я рада, что вы и Изабелла снова вместе, вы очень красивая пара, — откровенно высказала Катрин то, что думала.
— Да, папа действительно доказывает матери каждый день, что он многое переосмыслил, — Арно с теплом взглянул на отца и улыбнулся ему левым уголком губ, поймав такой же взгляд и улыбку от родителя.
— Из всего следует, что если хочешь крепких отношений с женщиной — не делай вид, что ты котик и у тебя лапки, а честно дели с ней обязанности по дому и в заботе о детях, — с добродушной усмешкой проронил Арман, чем вызвал у Катрин и Арно тихие и мягкие смешки.
— Арно, я ведь могу тебя попросить? О чём-то важном для меня… — вдруг с большой серьёзностью проговорила Катрин, умоляюще взглянув в лицо другу.
— Да ты не переживай, лисица. Как есть скажи, — ладонь Арно мягко и ободряюще легла на плечо Катрин.
— Я хочу поскорее назначить первый сеанс психотерапии. И очень хотела тебя попросить, чтобы на этот сеанс ты пошёл со мной. Так я буду себя чувствовать комфортнее. Я же могу тебя об этом просить? — по звучанию последнего вопроса от Катрин всё равно чувствовалось, что в интонации её сквозили неуверенность и некоторый стыд.
— Да, Катрин. Можешь, конечно. Если так будет спокойнее для тебя, я буду присутствовать там с тобой. Я всегда найду для тебя время, лисичка, — чуть удивившись той неуверенности и стыдливости в голосе Катрин, дал ответ молодой человек и погладил девушку по плечу, бережно и всё же крепко сжав её ладонь.
— Вот спасибо тебе большое! Для меня это так важно! — засияло радостью лицо Катрин, крепко обнявшей лучшего друга и не желающей выпускать его из объятий. — Спасибо, что понял. Обожаю тебя.
— Тогда я звоню сегодня Иоланде и договариваюсь о ближайшей дате сеанса? — поинтересовался Арно, испытывая радость, что Катрин никуда не собирается ближайшую минуту выпускать его из объятия.
— Я хочу всё же сама ей позвонить. Надо же мне учиться самой свою жизнь организовывать, — ласково усмехнувшись, Катрин чуть крепче обняла Арно, приподнявшего за талию её от пола.
— Умница, Катрин. Без паники. Иоланда отличная специалистка и обращение с людьми у неё очень экологичное, — выразил своё мнение чуть улыбнувшийся Арман, довольно глядя на сына и его подругу.
— А к плохой специалистке я бы ни за что в жизни Катрин не записал, — Арно поставил Катрин обратно на пол и выпустил из объятий.
Арман и Арно с Катрин недолго прибыли в кухне только втроём — Изабелла и Мишель, одетые в повседневную одежду и босые, тоже не замедлили присоединиться к ним.
Обменялись пожеланиями с добрым утром, Изабель и Мишель не замедлили поблагодарить Катрин за помощь с завтраком и похвалить внешний вид блюда с ароматом.
Катрин выразила признательность Изабелле и Мишелю за похвалу её трудов. Все пятеро человек уселись завтракать за стол, с огромной охотой уплетали столь дразнящий ноздри и оказавшийся очень вкусным завтрак. Расспрашивали друг друга, кто как выспался, и были обрадованы ответами, что хорошо. И Катрин даже не кривила душой, сказав Изабелле, что спала она очень хорошо, и бессонница её не мучила. За столом в обществе своего друга и его родных Катрин не ощущала гнетущей обстановки и желания как можно скорее покончить с едой, чтобы скрыться у себя в комнате, как часто было в доме родителей.
Девушка откровенно радовалась обществу не только Арно, но и Мишеля, Изабеллы и Армана. Никто не сравнивал Катрин ни с кем не в её пользу, не ставил ей в пример сына или дочь маминой подруги, не сетовал на её «лень и противный характер», и уж точно не высказывал Катрин претензий в духе: «В двадцать пять лет могла бы уже научиться пищу не пересаливать, а что это в чае две ложки сахара вместо одной?». Никто не изводил Катрин придирками по малейшему поводу.
Можно было обсудить любимые фильмы и книги с мюзиклами, планы на жизнь или на ближайшие дни, социальные проблемы и политику в разговоре старались трогать поменьше, но во многом взгляды Катрин и Арно с его родными сходились.
Катрин смело поделилась с близкими Арно тем, что она хочет пойти на режиссёрские курсы к уже заслуженному режиссёру Кристиану Дюгэю. Не скрыла и того, что именно стараниями Арно у неё не болит голова, где брать деньги на обучение.
— Дерзай, Катрин. Это твоя сфера, — чуть улыбнувшись, Мишель хитро подмигнул девушке и отпил немного чаю из своей кружки.
— Да, у тебя с детства был к этому талант, — поддержала своего старшего сына в его позиции Изабелла.
— Вот куда тебя надо было отдавать, и где твои умения пригодятся, — непререкаемо заявил Арман восторженно улыбающейся Катрин.
— Мам, пап, Мишель. Я тут подумал… и решил составить Катрин компанию. Вдвоём всегда веселее, — обронил Арно, намазывая себе на тост джем, и уплетая его с чаем.
— Да ты что! Теперь мне вдвойне приятно будет учиться на этих курсах! — воскликнула с радостной пылкостью Катрин и прижала кулачки к подбородку от захлестнувших сильных эмоций.
— Арно, завтра ты можешь взять мою машину и рвануть с Катрин куда-нибудь развеяться. В городе отдохните, сходите в кино, посетите Диснейленд, на природу съездите. Нечего дома торчать, — предложила Изабелла младшему сыну эту идею таким тоном, словно ставила его перед фактом.
— Изабель, большое спасибо, но в этом правда пока нет необходимости, — мягко проговорила Катрин и улыбнулась матери друга.
— Мам, спасибо тебе, конечно. Но мы как-то пока не думали об этом, неожиданно… — проронил Арно, отпив чай из своей кружки.
— Не спорь, сын. Вы молодые оба, вам бы жизни радоваться и веселиться. Машину мою взять охотно разрешаю, и не спорьте со мной, — непоеклонно заявила Изабелла и с видом заговорщицы подмигнула Катрин и Арно, которые весело переглянулись.
— Арно, Катрин, с матерью моей лучше соглашаться, тем более вам же лучше, — добродушно посмеивался Мишель, чуть прищурившись глядя на младшего брата и его подругу.
— С Изабель нашей спорить бесполезно, она тверда в решениях, — проронил с ласковой иронией Арман и поцеловал Изабель в щёку. С улыбкой женщина тронула рукой щеку, которой касались губы Армана.
— Мы будем очень осторожны с машиной, Изабель. Спасибо большое, — выразила Катрин благодарность Изабелле и дружески ей улыбнулась.
Завтрак проходил в тёплой и непринуждённой, семейной обстановке. Всё было хорошо.

Часть 5
17 ноября 2021 г., 02:52
      Миновали два месяца, как Катрин нашла кров и уют, семейное тепло в доме лучшего друга и его родных. Понемногу Катрин начинала восстанавливаться после двадцатипятилетнего существования в стенах родительского дома, где никогда не уважались интересы и чувства с достоинством Катрин и её старшей сестры Лоизы, после стольких лет в обстановке душевного небрежения и диктатуры. Восстановление Катрин продвигалось маленькими и робкими шагами, но всё же девушке становилось немного лучше.
В этом ей помогала психотерапевтка Иоланда — немолодая женщина, по возрасту примерно ровесница Изабель Монсальви или матери Катрин, не так давно отпустившая в свободное плавание и в самостоятельную жизнь своих детей, высокая и худощавая блондинка со стрижкой пикси и в больших очках в чёрной оправе с квадратными линзами.
Иоланда всегда одевалась элегантно, изысканно, чем-то вызывая у Катрин ассоциацию с Мирандой Пристли из фильма «Дьявол носит Prada», только характер Иоланды не имел ничего общего с героиней фильма. Это была жизнелюбивая и яркая, задорная, остроумная и очень добрая женщина с отзывчивым сердцем.
Пусть на сеансах терапии Иоланда вытаскивала со дна души Катрин все её подавленные негативные эмоции и страхи, всю её вовремя непроработанную подноготную, помогала в безопасной и комфортной обстановке Катрин пережить всё это, после сеансов девушка всегда могла душевно поговорить со своей психотерапевткой — когда у неё не было сеансов с другими людьми, могли вместе выпить кофе с молоком и закусить чем-нибудь вкусным, хотя бы зефирами.
Иоланда не осудила Катрин, узнав о временах, когда она употребляла наркотики, сумев дать ей принятие и поддержку, старалась помочь Катрин принять мысль, что этот факт биографии не делает её плохим человеком и никак не означает, что Катрин меньше заслуживает сочувствия и хорошего отношения.
С Иоландой Катрин было легко: женщина не стыдила Катрин за её эмоции и всячески боролась за то, чтобы девушка перестала запрещать себе чувствовать то, с чем давно жила, хотя бы тот же гнев на родителей за то, как они всегда обращались с ней и её сестрой. Иоланда стремилась дать понять Катрин, что если с ней и её сестрой с самого детства обращались несправедливо и обидно, причиняли боль — Катрин имеет право прожить свой ранее подавляемый гнев на родителей и отгоревать все те года, что она стремилась быть для них хорошей. Оплакать ту девочку из её прошлого — которая редко в ком могла найти поддержку, которая вовремя не получила защиты.
Даже если проживать все когда-то задавленные чувства поначалу было больно, нелегко было вытаскивать на свет все свои застарелые травмы, после проговаривания всего Катрин охватывало ощущение, что падает тяжёлый груз с её души. Словно во время сильного урагана и шторма морем выбросило на берег гнилые коряги, камни и водоросли, всевозможный мусор, и теперь следующим ясным днём после пережитого буйства море было чистым и отражало в своей глади небесную синь.
Катрин и сама стала замечать за собой, как становится легче у неё на душе, стоило ей позволить себе те вещи, которые ранее сама себе запрещала.
Например, восстанавливала порушенные связи со своими эмоциями, училась честности сама с собой, пускай в той же ситуации с запрятанными вглубь себя обидой и гневом на родителей.
Катрин училась ставить себя и свои желания на первое место, учитывать сначала свои интересы и самостоятельно разбираться в том, чего на самом деле она хочет от жизни.
С помощью Иоланды Катрин училась не поедать себя упрёками за то, что не разводит бурную деятельность и не излучает продуктивность в режиме двадцать четыре на семь, учила девушку не грызть себя за нужду в отдыхе и просто позволить себе быть чем-то не занятой.

Режиссёрские курсы, на которые Катрин записалась как раз два месяца назад вместе с Арно, приятно дополняли её жизнь и помогали бороться с депрессией столь же хорошо, как и психотерапия вкупе с антидепрессантами. Катрин даже смогла найти себе подработку редакторки в хорошем книжном издательстве, и эта подработка приносила ей неплохой доход, ничем не раздражала. Никто не эксплуатировал её по двенадцать или по шестнадцать часов, Катрин могла сама определять комфортное для неё время и работать из дома по ноутбуку, никто не заставлял её выходить на смены даже с высокой температурой.
Первое время Арно не одобрял её идеи брать себе подработку, когда Катрин только начала лечение. Высказывал мысли, что боится, как бы Катрин не усугубила своё состояние до большого депрессивного расстройства, переживал, сможет ли Катрин вытянуть на себе курсы режиссёров и подработку. Катрин не обижалась нисколько и прекрасно понимала, что близким другом движет вовсе не желание сделать её зависимой и не приспособленной, а скорее переживания о том, чтобы она для начала морально восстановилась после всего, что на неё навалилось.
Но Катрин всё же смогла это совмещать. Подработка редакторкой давала ей возможность не только самой платить за свои лекарства, помогать Арману и Изабелле платить по счетам, но и бесплатно читать порой очень интересные книги современных писателей и писательниц, которые она редактировала. Как более опытная писательница, Катрин порой давала дельные советы ещё молодым и неопытным в писательстве авторам и авторкам, за что те были ей благодарны, поддерживала их в начинаниях.
Сколько Катрин помнила себя — она с детства обожала книги, даже любила писать фанфикшн, в школьном драмкружке вместе с Арно она даже ставила свои сочинения с низким возрастным рейтингом, и в школе её постановки встречали на ура. Так что новая работа вполне отвечала её увлечениям и склонностям.
Арно, глядя на всё это, держал руку на пульсе и следил за тем, чтобы Катрин после занятий на режиссёрских курсах не перетрудила себя работой на ниве редакторской деятельности. Напоминал ей, что нужно вообще-то делать перерывы и иногда отрываться от ноутбука, взять паузу, выпить чаю или кофе с молоком, поесть, дать глазам отдохнуть.
У Арно было своё понимание того, как должно было по идее проходить моральное восстановление Катрин.
Прогулки и развлечения с поездками на природу, чем он не пренебрегал, готовность поддержать и выслушать, вместе ходить на режиссёрские курсы и работать над проектом будущего совместного фильма.
Бесплатная реклама услуг Иоланды на своих площадках в интернете и труды над дизайнами для её сайтов — в обмен на полноценную психотерапию для Катрин.
Всё это было, и молодой человек очень ревностно следил за тем, чтобы стрессов в жизни его близкой подруги было как можно меньше, старался сделать приятнее и веселее её жизнь, ему не доставляло труда заполнять будни и выходные Катрин чем-нибудь для неё радостным и приятным.
Диснейленд или кинотеатр, барбекю на природе с его родными и друзьями, покататься в парке на велосипедах или роликах? Заказать на дом пиццы и роллов да вечер фильмов и караоке устроить — благо, что дом частный с хорошей звукоизоляцией, а не квартира, и к ним не сбегутся возмущённые соседи? Для Монсальви не было такой проблемы.
Ему доставляло сильное душевное удовлетворение видеть от всех этих мероприятий счастливую и восторженную улыбку Катрин, её весело сияющие фиалковые глаза, как она выражала сбивчивыми фразами слова благодарности и крепко его обнимала.
— Ничем голову не забивай, Катрин. Ты, главное, старайся о себе заботиться. А мы все просто будем рядом с тобой, — нередко слышала девушка от Арно, глядящего на неё тепло, с мягкой улыбкой на тонких губах, его крепкая рука ласково трепала девушку по макушке — прямо как в те времена, когда они оба были детьми.
Арно открыто высказывал Катрин своё неудовольствие от того, что она во время лечения и учёбы на режиссёрских курсах взвалила на себя работу, подчас Катрин удавалось втихаря подслушать разговоры Арно с Иоландой по телефону — о его опасениях, как бы Катрин себя не истощила психически, разрываясь между учёбой на курсах и работой.
— Катрин, тебя же никто не попрекает тем, что ты тут живёшь. Ты не обуза, ты моя подруга, считай — член семьи, ты никакое не бремя. Кицунэ, ну что за дичь ты творишь! Какая тебе работа сейчас? Тебе бы восстановиться, в себя прийти, окончить режиссёрские курсы и пройти лечение, а потом и о работе думать, — пытался Арно склонить Катрин на свою сторону.
— Арно, так я нашла способ для себя восстановиться. Лекарства и психотерапия с любящим окружением помогают мне выздоравливать, я вместе с тобой хожу на курсы моей мечты, теперь нашла себе работу по душе. Арно, я правда в порядке. Наоборот — так мне станет лучше намного быстрее, — с ласковым смешком и нежно улыбаясь, Катрин дружески трепала по макушке Арно, который своим недовольным видом немного напоминал нахохлившегося в холод воробья на ветке дерева.
— Катрин, я же это не из вредности, я правда за тебя очень боюсь. Я хочу, чтобы тебе стало лучше. Ты точно на себя не взваливаешь больше, чем сейчас можешь вытянуть? — с беспокойством и тревогой Арно вглядывался в умиротворённое лицо Катрин, привлекал её к себе и подолгу не выпускал из крепкого объятия.
Девушка широко улыбалась и отвечала ему тем же.
— Да, я уверена. Со мной всё будет хорошо. Я девочка сильная. Мне нравится делать что-то полезное и стоящее. Сама завязываю кроссовки, учусь ладить с собой и самой устраивать свою жизнь. Не пропаду, — со смесью иронии и ласки отвечала Катрин, игриво хихикнув.
— Ну, лисица, надеюсь, что у тебя и впредь всё будет хорошо, — уступал Арно, легонечко и в шутку щипая Катрин за кончик носа.
Арно не радовало то, что Катрин нагрузила себя работой редакторки. Но всё равно заботился о том, чтобы дома всегда был работающий интернет для работы Катрин, сделал для неё рекламу на своих площадках, подарил ей очки для работы за компьютером и витамины с каплями для глаз. Даже если идея Катрин ему не нравилась, он всё же отнёсся с пониманием и уважением к её решению, смирился.
«В любом случае, если вдруг Катрин не вытянет, я всегда смогу её подстраховать», — решил для себя Монсальви.

Всё то новое, что появилось в жизни Катрин, в самом деле, сказывалось хорошо на её душевном самочувствии. Свою новую работу она полюбила за удобный график и возможность никуда не тащиться из дома, за хорошее отношение к ней — со стороны начальства и тех, с кем она работала, и за то, что нередко ей попадалось много хороших книг, которые ей нужно было редактировать.
Психотерапия с Иоландой помогала Катрин лучше понимать себя и свои настоящие чувства с желаниями, проработать все психотравмы за двадцать пять лет жизни, к тому же со своей психотерапевткой Катрин установила подружеские отношения и всегда радовалась общению с ней.
Жить с Арно и его родными Катрин нравилось тем, что здесь никто на неё не давил и принимал её настоящую, относились с пониманием и поддерживали, не осуждали за какие-то мелкие недостатки и слабости, давали тепло и принятие. Любили саму Катрин — не тот идеальный её образ в голове, как делали родители девушки. К ней были ласковы и добры, уважали её увлечения и интересы, даже более того — всячески подбадривали Катрин в её стремлении жить так, как ей нравится, даже интересовались её хобби и некоторые с ней разделяли.
Так что благоприятная обстановка вокруг девушки всячески способствовала её исцелению ничуть не меньше лекарств, психотерапии, работы по душе и любимым хобби.

Режиссёрские курсы тоже оправдали все самые лучшие ожидания Катрин. Что было вдвойне приятно — эту её любовь к искусству полностью поддерживал и разделял с нею Арно, хотя первое время он посещал эти курсы ради тяги к узнаванию чего-то нового и чтобы помочь Катрин быстрее освоиться в незнакомой обстановке, но он и сам не мог предположить, как сильно его затянет.
Заслуженный мэтр французского кино Кристиан Дюгэй не только сам преподавал на курсах своим ученикам, но и привлекал к работе других преподавателей, которые обожали творчество и делиться знаниями с такими же энтузиастами.
Разум Катрин шесть дней в неделю получал обильную пищу для души и ума, потребности девушки в знаниях и саморазвитии в любимой ею сфере наконец-то получали удовлетворение, неизменно после каждого занятия Катрин приходила домой счастливая и обязательно посвящала немного времени тому, чтобы поделиться впечатлениями о курсах в своём открытом дневнике в инстаграме.
Уважение к профессии и трудолюбие, которые прививались учащимся на курсах, помимо преподавания им дисциплин, у Катрин было всегда, как и у её друга.
Катрин не только сама получала удовольствие от всего того нового, что ей доводилось узнавать на своих любимых курсах, но и сразу сумела заразить этим удовольствием Арно.
Преподаватели не давали молодым людям поводов скучать.
Катрин вместе с лучшим другом изучала мастерство актёра, сценическую речь, музыкальное воспитание, танец, сценическое движение, грим, сценарное дело, фехтование и сценический бой, мастерство режиссёра, художественное оформление, музыку спектакля и фильмов, вокал, ритмику, монтаж, озвучивание и дублирование, и многое другое.
Ей доставляло огромную радость на занятиях придумывать и ставить различные этюды, учиться сценическому боевому мастерству, осваивать монтаж, учиться делать декорации руками и в компьютерных программах, пополнять багаж знаний о спецэффектах…
Катрин не помнила других времён, когда за короткое время ей удавалось узнавать так много, не считая школьных и институтских времён.
Ранее круг друзей Катрин состоял из Арно, школа с дополнительными секциями и институт позднее не оставляли ей много времени на заведение новых социальных связей, она вполне дружелюбно общалась с братом лучшего друга — Мишелем, на своей старой работе у неё особенно не было сил на создание каких-то новых дружеских отношений.
На режиссёрских курсах круг знакомых и приятелей Катрин стал намного шире, причём Арно не ревновал подругу к новым людям в её окружении, но и охотно вливался в собирающиеся вокруг Катрин компании.
Катрин буквально обросла новыми интересными знакомствами с такими же как она парнями и девушками, любящими творчество, причём не только молодёжь ей довелось встретить на этих курсах, но и людей старше тридцати лет — мужчин и женщин, несколько человек на курсе даже перешагнули рубеж пятидесяти лет.
Легуа и Монсальви легко расположили к себе товарок и товарищей по учёбе, во время перерывов между занятиями они всегда могли вместе обсудить свои планы на проекты — который им задали поставить и отснять с любым бюджетом. Нередко заказывали доставку еды и вовлекали в общее веселье преподавателей, любили непринуждённо поговорить о жизни или о каких-то своих увлечениях, оказывали поддержку друг другу, так что обстановка в коллективе сложилась самая благоприятная и располагающая к творчеству.

Руководитель курса Кристиан Дюгэй часто и охотно помогал учащимся определиться с тематикой их проектов, мог дать полезные и хорошие советы, делился какими-то своими режиссёрскими фишками и наработками — которые бы могли помочь учащимся в работе над их будущим трудом. Заслуженный деятель кино не раз отмечал особый артистизм Катрин, её умение мгновенно включиться в предлагаемые обстоятельства и проживать их, ему во многом откликалось умение девушки буквально из ничего сделать прекрасный этюд с содержательной и необычной сюжетной составляющей. Он счёл нужным узнать у Катрин её социальные сети, и часто в свободное время он с интересом отсматривал выложенные в интернет подростковые постановки в школьном драмкружке Катрин с Арно — где они же и нередко исполняли одни из главных ролей.
— Арно, Катрин, я уже второй месяц наблюдаю за тем, как вы старательно работаете на каждом уроке и видел ваши школьные постановки — заслуживает уважения, — высказался однажды заслуженный кинематографист, серьёзно окидывая взглядом молодого парня и девушку, которым случилось чуть задержаться после всех занятий. — Я хотел бы даже с вами сотрудничать и приглашать в мои проекты, которых запланировал много. Что вы думаете?
— О, это же моя давняя мечта! Я с детства обожаю театр и кино, увлекалась писательством, всегда хотела снимать фильмы по моим рассказам, и была бы очень счастлива иметь возможность отдаться любимому делу, — созналась со всей чистосердечностью Катрин.
— Я тоже люблю искусство, я и Катрин с детства разделяли это увлечение, хоть я никогда не видел себя актёром или режиссёром. Но пожить съёмочной жизнью мне было бы очень интересно, — серьёзно призадумался Арно над этим вопросом.
— Так что, рассчитывать ли мне на вас, если я вас привлеку в свои проекты? — перешёл режиссёр сразу к делу.
— О, вы могли и не спрашивать меня, месье Кристиан! Я согласна, я буду ночевать на съёмочной площадке! Боже, я мечтать о таком боялась… — Катрин счастливо рассмеялась и прижала к груди руку. — С самого детства я об этом грезила, я мечтала всю жизнь работать и развиваться в сфере кинематографа…
— Да, я тоже охотно приму участие. Хоть моя сфера деятельности связана больше с IT, я занимаюсь графическим дизайном и интернет-рекламой, создаю сайты и тестирую системы безопасности, но попробовать себя в новой профессии для меня будет увлекательно! — откликнулся Арно с энтузиазмом не меньшим, чем Катрин.
— Тогда я буду рад работать с такими подающими большие надежды молодыми людьми. Вы уже думали над тем, какой фильм хотите снять?
— Я облизывался на экранизацию книги Дефо «Успехи и неудачи Молль Флендерс», но снять это будет всё равно очень накладно по деньгам — хоть на свои доходы я не жалуюсь. Разумеется, я считаю, что с главной ролью идеально справится Катрин, — высказал Арно своё соображение.
— Да, я тоже сожалею, что любимую книгу не удастся всё равно с нашим бюджетом экранизировать. Я когда-то читала книгу «Дневная красавица» Жозефа Кесселя, по которой сняли фильм с Катрин Денёв, и думала перенести действие во Францию современную — накануне принятия шведской модели борьбы с проституцией. Это будет легче воплотить в жизнь по бюджету, и эта книга ничуть не хуже, чем у Дефо. К тому же с нашей шагнувшей вперёд психотравматологией и психотерапией у Северины Серези в наше время было бы больше шансов получить адекватную помощь после пережитого ею насилия в детстве, — рассказала Катрин о своей задумке двум с любопытством слушающим её мужчинам. По огонькам азарта в глазах Арно и Кристиана она поняла, что зародила в них интерес.
— Ну, а что? Идея интересная и имеет право на жизнь. Необычная задумка. И это не будет копирка старого фильма, это будет новая трактовка книжного сюжета. Почему бы и не попробовать? Я думаю, вы сделаете конфетку из чего угодно, молодые люди, — Кристиан улыбнулся Катрин и Арно, поправив сползшие на нос очки. — Если вас так тревожит недостаток финансирования, я могу посоветовать вам обратиться к моей хорошей коллеге и продюсерке Саре Нуар. Её это может заинтересовать. Я расскажу Саре о вас и могу даже познакомить, — проронил Кристиан, отправив в вайбер Катрин и Арно ссылки на социальные сети Сары.
— Спасибо, это будет и правда немалой помощью, — поблагодарила с улыбкой Катрин наставника.
— Да, благодарю вас, месье Кристиан. Надеюсь, удастся заинтересовать мадам Нуар, — поблагодарил Арно режиссёра следом за Катрин.

С того дня Катрин и Арно стало ясно, что именитый режиссёр явно заприметил их обоих для того, чтобы в дальнейшем приглашать для совместной творческой работы, причём девушку он находит особенно одарённой.
Это придало Катрин больше уверенности в себе и в своих силах, в своих способностях. Это заставило её больше себя зауважать, ведь о ней высокого мнения человек, сделавший себе мировое имя, создатель потрясающих фильмов о становлении тирана и психопата Гитлера, о жизни великой кутюрье Коко Шанель и о национальной героине Франции — Жанне д’Арк.
«Раз такой человек высоко отзывается о моих способностях, значит, я в мире искусства чего-то стою?» — впервые закралась мысль в разум Катрин, с детства в глубине души считающей, что у неё ни амбиций, ни мозгов, ни харизмы.
Постепенно, пусть очень робко, но Катрин училась уважать и любить себя в здоровой и поддерживающей обстановке, училась видеть в себе нечто стоящее — не пустое место. Это чувство начавшей крепнуть веры в себя было похоже на то, как за её спиной вновь вырастают некогда вырванные с мясом и кровью белые крылья.
Больше она не утопала в тёмном омуте самоненависти и презрения к себе. Катрин избавлялась от восприятия себя как никчёмной и серой бездарности, которая ни на что не способна — кроме как работать на тривиальной работе и быть благодарной уже за то, что её не увольняют и терпят — с её-то зависимостью от наркотиков в прошлом.
Но никто и не терпел Катрин рядом с собой. Арно и его семья относились к ней с уважением, добротой и теплом, и Катрин не сомневалась, что они искренне любят её, никто из дружной семьи Монсальви не тяготился её присутствием у них в доме — скорее были рады ей помочь и протянуть руку, ни в чём не упрекали и старались, чтобы она никогда не чувствовала себя одинокой и ненужной.
На режиссёрских курсах Катрин тоже нашла хороших приятелей и приятельниц, которых расположила к себе — сама не преследуя такой цели, просто будучи настоящей и живой. К её обществу тянулись, она умудрялась без особого труда нравиться не только другим учащимся, но и преподавателям с руководителем курсов.
Оказывается, многие люди могут находить Катрин не только очень красивой и обаятельной девушкой, но ещё и очень умной, с широкой эрудицией и различными талантами — будь то писательство, актёрское мастерство и режиссура.
Катрин с небывалым удивлением для себя открывала, что в мире много людей, кому она может быть интересна, и кто будет относиться к ней не как к какой-то дефектной.
И даже то, что Катрин во время одного из психологических тренингов на раскрепощение рассказала открыто перед Кристианом и всей группой, что она в восемнадцать лет сидела на наркотиках, никого не заставило с брезгливостью и отвращением, с гадливостью отвернуться от девушки.
Да, в рядах учеников случились смятение, потрясение, неверие в услышанное, кто-то перешёптывались, но осуждения и пренебрежения к Катрин после её неожиданного признания не последовало.
Никто не стал хуже к ней относиться только потому, что она когда-то в юности совершила ошибку, за которую заплатила уже достаточно.
Никто не перестал её уважать, услышав от Катрин такую правду о ней, и это помогало мадемуазель Легуа меньше казнить себя за своё прошлое.

Что до родителей Катрин, у девушки не было ни малейшего желания как-то с ними общаться и поддерживать хоть какую-то видимость родственных отношений. Она ограничилась только сообщением в месседжерах: «Мам, пап, я в порядке. Жива и здорова. Нашла новую работу, хожу на режиссёрские курсы, живу у хороших друзей — Арно и его родных. Хожу на психотерапию и пью антидепрессанты. Не волнуйтесь».
Это было единственное, что Катрин Легуа посчитала правильным сказать своим родителям, и единственное — чего Жакетта и Гоше заслуживали своими многолетними поступками по отношению к Катрин и её старшей сестре.

Следующим шагом, который Катрин сочла нужным сделать для своего восстановления, было возведение когда-то сожжённых мостов со своей родной сестрой, которая при первой же возможности сбежала учиться от родителей в Норвегию, как только ей стукнуло двадцать два года. Катрин вот уже несколько лет не общалась с Лоизой — отношения сестёр сошли на нет из-за их многолетнего противостояния в войне за родительскую любовь, которое их же родители и разожгли. Будучи честной перед собой, Катрин признала, что неправильно это — вычёркивать сестру из своей жизни, ведь Лоиза была в такой же мере жертвой морального насилия со стороны родителей, как и она — Катрин.
Девушка обратилась за советом и помощью к другу и Мишелю с Изабеллой и Арманом. Четверо Монсальви поддержали Катрин в её намерении помириться с сестрой и даже не имели ничего против того, чтобы Лоиза погостила у них, когда прилетит из Норвегии, а не моталась по гостиницам, ведь комната для неё найдётся.
Приободрённая тем, что Арно и его семья заняли её сторону, Катрин разыскала свою сестру в социальных сетях и решилась написать ей в Фэйсбуке, что далось ей нелегко.
До определённого момента в детстве Катрин и Лоиза были очень дружны, пока родители не начали сталкивать их лбами и постоянно сравнивать дочерей между собой, не в пользу для каждой из них.
Но обронённые в почву между ними отцом и матерью семена соперничества проросли и дали плоды, породив между сёстрами отчуждение и вражду. Лишь в подростковом возрасте Катрин дозрела до понимания, что Лоиза такая же жертва родительского деспотизма, как и она сама, и что им не пристало враждовать. Но сделать в ту пору шаги к примирению сёстры Легуа не могли. Катрин боялась сделать первые шаги и быть отвергнутой Лоизой, а какие переживания и мысли раздирали сознание старшей из дочерей Легуа — Катрин могла только гадать.
Однако Катрин смогла себя пересилить, набрав текст сообщения для Лоизы.
«Здравствуй, дорогая сестрёнка!
Я знаю, мы с тобой давно не общались, даже не писали друг другу. И ты, и я — мы столько лет бессмысленно тратили на разногласия, а потом и вовсе отгородились друг от друга. Я очень скучаю по тем далёким временам, когда мы прекрасно ладили и дружили, пока между нами не разожгли это глупое соперничество отец и мать. Лоиза, милая, как бы я хотела вычеркнуть из нашей жизни всё плохое, помириться, вновь постараться стать ближе! Я безмерно сожалею о всём том хорошем, что мы с тобой упустили, что могло у нас быть. Позволь мне хотя бы сейчас стать для тебя хорошей и поддерживающей сестрой! Я люблю тебя, Лоиза. Всегда любила. Пусть мне часто не хватало зрелости в детстве и тинэйджерстве это понять. Я всё чаще снедаема мыслью, что нам надлежало быть союзницами, а не соперничать за одобрение отца и матери.
Расскажи, как ты живёшь. Надеюсь, у тебя всё хорошо, и ты нашла в себе силы и смелость строить твою жизнь, как ты хочешь сама, и что ты счастлива. Мне сложно судить об этом по твоей полупустой страничке в Фэйсбуке. Я сама в порядке. И моя жизнь складывается к лучшему, я занята делом, которое люблю и которое мне по душе, занялась своим ментальным здоровьем. Если ты не захочешь со мной общаться, я пойму и не обижусь. Только напиши хотя бы о том, как ты.
До свидания, сестричка. Обнимаю тебя и люблю.
Твоя Катрин».

Как часто бывает в любом начинании, труден только первый шаг, и Катрин нашла в себе силы его сделать ради сближения со старшей сестрой.
Девушка нажала «отправить сообщение».

Часть 8
20 апреля 2022 г., 00:10
      Десять месяцев обучения Катрин и Арно на курсах режиссёров пролетели быстро и увлекательно. Молодому человеку и девушке даже было жаль, что всё прекрасное так быстро закончилось.
Но все эти десять месяцев были полны для Катрин счастья. Она занималась любимым делом, её близкий друг и сестра, новый друг с курсов режиссёров Ландри Пигасс принимали деятельное участие в работе над сценарием современной версии фильма «Дневная красавица», даже сами снялись в ключевых ролях.
Помимо того, что Лоиза придумывала дизайн костюмов для главных героев, она же сыграла держательницу борделя Анаис. Арно и Лоиза с Ландри еле смогли убедить Катрин, что лучше кого-либо другого с ролью Северины Серези, которая спустя годы после пережитого насилия в отрочестве стала воссоздавать травматичные и опасные для неё ситуации, чтобы вернуть себе контроль над событиями и заново переиграть события своей травмы, никто не справится.
И близкие Катрин оказались правы. Руководитель курсов месье Дюгэй не меньше дорогих для Катрин людей подталкивал девушку к тому, что Северину должна сыграть она. Поддерживала знаменитого деятеля кино его подруга из продюсерок — Сара Нуар, бойкая и острая на язык женщина старше сорока лет, цыганской национальности, охотно взявшаяся за продюссирование выпускного фильма Катрин и Арно.
И Катрин отдавалась со всем жаром съёмочному процессу, на энтузиазме и воодушевлении работала над фильмом. К тому же комфорта для неё на съёмочной площадке добавляло и то, что Арно вначале работы над сценарием уступил её уговорам и согласился играть Пьера. Ландри вызвался сыграть по своей доброй воле Марселя, психопата-сталкера Северины, желающего заполучить героиню себе как собственность. Ландри объяснял это тем, что для него будет интересным актёрским опытом сыграть свою полную противоположность.

В сравнении с оригиналом книги Катрин и Арно по взаимным договорённостям позволили себе небольшие вольности со сценарием своего фильма. Например, что Пьер Серези узнал про бордели не из своего личного опыта, а из рассказов бывшего приятеля. Выследивший, где живёт Северина, Марсель заявляется в дом к своей жертве и её мужу, пытается расправиться с Пьером, в пылу потасовки рассказывая ему о том, что его жена посещает бордель как «секс-работница». Пьер обуреваем ещё более пылким желанием прибить Марселя, раскрывшему ему такую правду о Северине. К беде самой девушки, она не смогла малодушно солгать мужу перед лицом такого разоблачения. Сама же Северина по сюжету простреливает Марселю голову из мужнего пистолета, чтобы защитить Пьера.
Пьер для начала решает помочь жене избавиться от трупа, чтобы Северина не оказалась в тюрьме за убийство. И вот уже после избавления от трупа в их отношениях наступает холодность, отчуждение, обида Пьера на Северину за то, что она изменяла ему за его спиной. Оба мучаются от того, что отдалились друг от друга. Пьеру нелегко закрыть глаза на то, что жена была ему неверна, зол на неё и пытается сам себя убедить, что любовь мертва.
Северина мучается от усугубления своих психотравм, которое повлекло то, что она пережила секс-рабство и проституцию. Нахлынули воспоминания из отрочества, когда она впервые пережила насилие, посттравматическое стрессовое расстройство приобрело более тяжёлую форму. С новой силой накатила загнанная вглубь себя депрессия. Чувство вины за свои поступки тоже не перестаёт терзать главную героиню.
Северина не видит для себя иного выхода, кроме как свести счёты с жизнью и пытается перерезать себе вены в ванной, но её планы пошли прахом из-за вернувшегося с работы раньше Пьера, который и вызвал неотложку, после чего Северина оказалась в психиатрической клинике и наконец-то получила возможность пользоваться надлежащей ей медицинской помощью.
Именно в психиатрической клинике Северина начала лечение не только медикаментами, показанные при её состоянии, но и на сессиях у психотерапевта.
На семейной психотерапии и всплыла правда, что Северина пережила сексуализированное насилие, будучи малолетним ребёнком, и это наложило на неё отпечаток. Желая по-новой переиграть обстоятельства своей детской травмы, чтобы вырваться из положения жертвы, Северина и оказалась в борделе, но иллюзия освобождения повлекла за собой только череду нового насилия. Подобное было для Северины — героини Катрин, намного привычнее, чем отношения без насилия и на равных с Пьером, где есть уважение и любовь…
Завершился фильм тем, что супруги смогли сделать большие шаги навстречу примирению, Пьер смог отпустить злость и обиду на жену, когда наконец-то понял первопричину всех её поступков, их брак удалось спасти.
Спустя несколько месяцев во Франции, по сюжету фильма, ввели Шведскую модель борьбы с проституцией — когда штрафуют и подвергают уголовному наказанию клиента.
И эта современная версия «Дневной красавицы» понравилась всем участникам съёмочного процесса намного больше старой экранизации.

В атмосфере постоянных репетиций, разъездов по городу в поисках подходящих и красивых локаций, в работе над ролью, проживания перед объективами камер новой жизни девушка ощущала себя как рыба в воде.
Как нередко в шутку роняла Катрин, на съёмочной площадке она готова ночевать.
На время работы над фильмом Катрин и Арно оба взяли отпуск, чтобы не выгореть от совмещения съёмок и основной работы. Общими усилиями у Арно и Катрин имелась финансовая подушка безопасности за время работы Арно в программной сфере и за время работы Катрин редакторкой в издательстве. Так что они не бедствовали.
И не всегда Катрин удавалось втиснуть в своё новое расписание работу с психотерапевткой. Иоланда тоже отнеслась с пониманием к тому, что Катрин временно не будет её посещать, но сказала, что девушка всегда может ей позвонить и договориться о сеансе, если вдруг почувствует себя хуже.
Но опасения Иоланды не оправдались, звонков от Катрин не было. Только короткие сообщения в вайбер, что у неё всё в порядке. Иногда социальные сети Катрин пополнялись несколькими фотографиями со съёмок, коротенькими и смешными закадровыми видео — где она вволю дурачилась вместе со съёмочной командой. Любимое дело оказывало на Катрин благотворный эффект не меньше, чем сеансы с психотерапевткой.
Всё меньше в Катрин было от той запутавшейся в жизни, не нашедшей себе места девушки, какой она была до того, как перебралась жить к лучшему другу по его настоянию и до психотерапии. Всё меньше в нынешней Катрин оставалось от Катрин прошлой — неуверенной в себе и в своих силах, считающей себя вторым сортом и не достойной хорошего к ней отношения, и не верящей в то, что её можно за что-то уважать, терпящей к себе свинское отношение и боящейся рыпаться из опасений сделать ещё хуже себе.
Катрин научилась быть более смелой и дерзкой, отстаивать себя, больше себя уважать и любить, верить в свои силы и способности. Филаковые глаза девушки горели огненным задором и любовью к жизни, ранее привычно опущенная голова теперь приобрела гордую и близкую к царственной посадку.
Видя же, что она может найти опору не только в себе, но и в людях, которые её любят, Катрин стало легче изгонять из своей души призраков тяжёлого прошлого.

Девушка Лоизы, Ингрид — худощавого телосложения шатенка с веснушчатым лицом и ярко-голубыми глазами, двадцати девяти лет, прилетевшая из Осло в Париж, пусть не принимала участие в работе над фильмом Катрин, но нередко составляла компанию своей будущей золовке и её команде. Добрая и остроумная Ингрид, которая обладала талантом располагать к себе даже малознакомых людей, сразу снискала себе симпатии Катрин и Арно, Мишеля, Изабель и Армана, да ещё коллег Катрин по фильму.
В доме супругов Монсальви для Ингрид нашлось место — обаятельная и милая норвежка имела в своём распоряжении целую опрятную, аккуратную и просторную комнату для гостей, которую делила со своей возлюбленной Лоизой.
Часто Ингрид любила беседовать о любимых книгах и фильмах с сериалами с кем-то из семьи Монсальви. Первое время девушка ощущала себя неловко, стесняясь своего французского с сильным акцентом её родных мест, но почувствовала себя уютнее, когда Лоиза и семья Монсальви дали ей прямо понять, что считают её акцент очаровательным и придающим Ингрид неповторимую изюминку.
Катрин, видя, как трепетно и заботливо, с любовью и уважением её старшая сестра с Ингрид друг к другу относятся, немного чувствовала белую зависть и ловила себя на мысли, что тоже хотела бы найти своего человека — который смотрел бы на неё с таким же обожанием, как Лоиза и Ингрид смотрят друг на друга. Младшая из сестёр Легуа не могла не радоваться за свою сестру и её возлюбленную, ведь более счастливой и дружной, более гармоничной пары трудно было бы найти.
Конечно, из-за съёмок «Дневной красавицы» свадьбу Лоизы и Ингрид пришлось отложить, но обе девушки не очень-то и огорчились, решив, что узаконить в мэрии свои отношения они могут и после окончания работы над фильмом, как и случилось.
Свадьба состоялась, к большой радости обеих невест и к радости тех, кто искренне желали им счастья. Не только Катрин со всей семьёй Монсальви была в обязательном порядке приглашена на торжество, но и товарищи Катрин по съёмкам фильма — среди них были месье Дюгэй и Сара Нуар.
Лоиза и Ингрид узаконили свои отношения, расписавшись в мэрии. Лоиза сдержала слово — подружкой на её свадьбе была Катрин. Не пренебрегли и такой старой свадебной традицией как бросание букета.
Стоя на лестнице мэрии спиной ко всем пришедшим на её с Ингрид бракосочетание людей, Лоиза от всей души швырнула свадебный букет из алых лилий в толпу, вызвав оживление гостей, желавших поймать брошенный невестой букет. Но к неожиданности для всех букетом Лоизы попало прямо по голове Арно. Рефлекторно молодой человек схватил в обе руки то, что ему по голове прилетело от старшей сестры Катрин.
Не обошлось без доброжелательных шуток со всех сторон, что в следующий раз гулять все будут на его свадьбе.
Изабель и Арман сами радушно предложили обручившимся девушкам устроить торжество на заднем дворе их дома. Мишель и Арно с Катрин с огромным рвением помогали организовать застолье и программу из романтических комедий для просмотра.

С безграничной любовью Катрин помогала организовывать праздник для сестры и её жены в доме Армана и Изабель.
Всей душой Катрин веселилась и радовалась на торжестве в честь свадьбы Лоизы и Ингрид, которое на славу провели в доме Изабель и Армана. На память остались видео и фото со свадьбы. На следующий день после празднества были прогулки и пикники на природе.
Были катания по городу, милые дурачества — например, когда Лоиза и Ингрид в свадебных платьях позировали для фотосессии, устроенной для них Катрин, в продуктовых тележках.

Всё же питая робкую надежду на то, что родители хоть немного захотят наладить отношения, Лоиза сделала отдельный свадебный альбом для Жакетты и Гоше Легуа, специально за свой счёт распечатав снимки на фотобумаге и поместив в купленный красивый альбом, и отправила подарок им на дом с курьером. Ответом ей были смс от родителей со сдержанными словами благодарности, и всё. Но хоть какая-то реакция…
Большего девушка от отца и матери не ждала. С альбомом же они вправе поступать, как хотят, что для себя решила Лоиза.

В день, когда нужно было представить и защитить свой проект на курсах режиссёров, когда все учащиеся получили свидетельства об окончании курсов на руки, Катрин и Арно ощущали приятную усталость от проделанной титанической работы — результат которой они явили руководителю курса и своим товарищам по учёбе. Сара Нуар тоже не могла не прийти и не полюбоваться работами людей, делающих в кино первые шаги.
Когда же в день защиты дошла очередь до проекта Катрин, который она довела до ума при поддержке близких людей, среди собравшихся не осталось никого равнодушного во время и после просмотра.
Не раз звучали фразы, что Катрин и Арно сделали образы Северины и Пьера ярче и глубже, что самодеятельность в сценарии пошла скорее во благо фильму.
— Знаешь, Катрин, мне намного больше нравится то, как образ Северины Серези передала ты, — сказал Арно подруге, отведя её в сторонку, пока их одногруппники шумно делились своими положительными впечатлениями от фильма. — Катрин Денёв передаёт образ скучающей буржуазки, которая сама не ведает — что творит, и видит в этом для себя свободу с независимостью. Ты же очень тонко рассказала тяжёлую историю жертвы насилия, которую психотравмы и затянули в проституцию — что только её душевное здоровье усугубило, которой нужна помощь. Для меня ты пожизненно любимая актриса, — с искренней пылкостью высказался Арно, восхищением горели его большие чёрные глаза.
Растроганная и растерянная, переполненная благодарности и нежности, Катрин крепко прижалась к другу, уткнувшись лицом в его майку.
Они вместе смогли пройти этот упоительный и непростой путь создания фильма…

Часть 9
25 августа 2022 г., 18:45
      После окончания работы над ремейком фильма «Дневная красавица» Катрин и Арно снова вернулись каждый к своей основной работе: Катрин продолжила работать в издательстве корректором, вернулась после перерыва из-за съёмок в психотерапию, поделившись с Иоландой всей той безудержно пьянящей радостью, которая захлёстывала девушку — стоило ей завести речь про работу над фильмом, и отныне она теперь сама платила за свои сеансы психотерапии — чтобы Арно не напрягал своё зрение — работая по бартеру ради того, чтобы кто-то помогала Катрин разбирать ворох её психотравм, чей след тянулся ещё из детства; Арно обрадовался своему возвращению в программирование, в разработку систем защиты и в графический дизайн, в создание сайтов.

Хоть ему понравился мир кино, он чувствовал себя на съёмочной площадке очень легко, свободно и уверенно, его партнёршей по фильму была Катрин, он завёл много интересных знакомств, и всё же сфера информационных технологий была для него такой же родной стихией, и впервые в голове Арно поселилась мысль, что ему и правда стоило бы попробовать себя в качестве актёра, как и Катрин самое место — актрисой на съёмочной площадке и режиссёркой.
Кристиан Дюгэй и Сара Нуар поддерживали с ними связь на тот случай, если ребята передумают работать по своим профессиям и перейдут в лоно киноискусства. Заслуженные мэтр кино — режиссёр и продюсерка как раз взялись работать над новым проектом «История кавалера де Грие и Манон Леско» с применением фем-оптики и более глубокой проработкой социально-правового аспекта эпохи, в которой живут и действуют главные герои. Планировали это сделать как мини-сериал.
И на главные роли они уже заранее рассматривают Катрин с её другом, как лучше всех себя показавших на курсах режиссёров. На данном этапе у них шла работа со сценарием.
Так Арно и Катрин оказались вновь втянуты в мир кинематографа и сценаристики — потому что работало над сценарием теперь четверо: Кристиан, Сара, Катрин и Арно.
В свободное от работы время Монсальви и Легуа кропотливо работали над сценарием, по согласованию с Кристианом и Сарой вносили правки, работали над проработкой образов героев и героинь.
На роль сына губернатора колонии в Америке рассматривали сразу же нового друга Катрин и Арно — Ландри Пигасса, который тут же дал своё согласие, как только узнал, с кем он будет сниматься в одном сериале.

Эта новость не осталась в тайне от семей Катрин и её верного друга детства Арно… Когда ты живёшь в одном доме с родителями и старшим братом, со старшей сестрой — сложно что-то утаить, особенно учитывая, как светятся глаза.
Родители Арман и Изабелла, брат Арно — Мишель, сестра Катрин — Лоиза и невестка Катрин — Ингрид… игра в шпионский роман долго не продлилась.
Так в команде энтузиастов появилась художница по костюмам и дизайнерка Лоиза. Ингрид осталась на ролях группы поддержки для всех этих неугомонных киноманов и киноманок.
Хорошей новостью явилось то, что удалось привлечь новых продюсеров, которые согласились вложить деньги в проект месье Дюгэя и мадам Нуар, в который они позвали сниматься Катрин, Арно и Ландри.
И как вишенка на торте, хотя это можно назвать скорее снегопадом в августе, Кристиан и Сара смогли снова втянуть Катрин и её друзей в участие в кинофестивале для начинающих режиссёров.
Катрин первое время боялась поверить своей удаче с Арно, что месье Кристиан и Сара, далеко не последние люди во французском кинематографе, хотят выдвинуть на фестиваль их версию «Дневной красавицы».
Усилиями доводов Арно, Сары, Кристиана, семьи Арно и Лоизы с Ингрид удалось уговорить Катрин дать согласие принять участие в этом фестивале, хотя сама Катрин всё равно считала свою актёрскую игру унылой работой дилетантки.
Фестиваль, который готовили целый год, который грядёт в будущем августе.…
С родителями Лоиза и Катрин так и не примирились за все те обиды, которые Жакетта и Гоше им наносили. Лоиза и Ингрид, дабы не злоупотребить гостеприимством семьи Монсальви, подыскали себе недалеко от их дома уютную съёмную комнату в гостевом доме и часто навещали их.
Конечно, Лоизе и Ингрид было обидно от поведения Гоше и Жакетты, которые не хотели признавать их брак, но гордость не позволила Лоизе и дальше пытаться заслужить любовь своих родителей, как когда-то делала и Катрин…
Не сказать, что Лоиза и Катрин бросили бы своих родителей на произвол судьбы, но после всей той многолетней боли максимум, что девушки были готовы для них сделать — когда отец и мать станут совсем старыми и немощными — отдать их в дом престарелых обоих и оплачивать полноценно их содержание.
Тем более что у Катрин теперь стабильная работа, и она вышла на хороший заработок, что теперь может позволить платить сама за своего психотерапевта. Вскладчину платить за жильё с Изабеллой, Арманом, Мишелем и Арно — хоть они наотрез отказывались и упорно возвращали Катрин электронным денежным переводом всё, что она им отдавала со своей зарплаты, чтобы платить за дом.

У Катрин было достаточно денег на её простые радости — как, например, оплачивать себе уроки вокала у знакомой месье Дюгэя по шоу-бизнесу Эрменгарды Шатовилен — женщины крупного сложения, полной, с твёрдым и решительным сильным голосом, гордой посадкой головы и королевской осанкой, тем более её голос мог переливаться на множество октав и диапазонов.
Хоть Эрменгарда сгоняла с Катрин на занятиях по семь потов, она всегда была к ней справедлива, не делала ей поблажек ради её же блага, натаскивала со всей добросовестностью — как умела. Всегда была к ней доброй — насколько позволяли силы её широкой души. Вселяла веру в Катрин, что всё у неё получится.
Прекрасно зная о прошлом Катрин от неё самой, Эрменгарда сочувствовала девушке, что ей пришлось пройти через всё это, и ничуть не осуждала. Только выразила радость, что больше Катрин не связана с тем, что разрушало её день за днём. Знала она и о том, что у Катрин были проблемы с наркотиками, но всё равно от неё не отвернулась и не плевалась с презрением в её сторону.
Мадам Шатовилен пала жертвой естественного обаяния Катрин как очень хорошей, доброй, старательной и трудолюбивой девушки, искренне влюблённой в искусство.
Так вот у Катрин проходил август.
Но, пока август — подразумевающий под собой кинофестиваль для начинающих режиссёров — не наступил, Катрин работала корректором в издательстве и исправно посещала сеансы со своей психотерапевткой Иоландой, Арно как и прежде работал в своей любимой IT-сфере. Оба они вместе с Сарой и Кристианом работали над сценарием сериала, чуть позже к ним присоединился и Ландри…
Работа над сериалом обещала быть продуктивной и приятной для всех участников готовящейся бомбы французского кино…

Сорванная месса
Бенцони Жюльетта «Катрин»
Гет
https://ficbook.net/readfic/9079030
PG-13

Завершён

Сорванная месса

Фьора Бельтрами
автор

Дана Канра
бета
Пэйринг и персонажи:
Катрин Легуа/Арно де Монсальви, ОМП, Абу аль Хайр, Мишель де Монсальви, Готье Нормандец, Изабель де Монсальви, Чёрная Сара
Размер:
44 страницы, 11 частей
Жанры:
AU
Fix-it
Hurt/Comfort
Ангст
Драма
Пародия
Романтика
Стёб
Флафф
Предупреждения:
Грудное кормление
Похищение
Серая мораль
Счастливый финал
Частичный ООС
География и этносы:
Франция
Заболевания, расстройства и фобии:
Заболевания
Смертельные заболевания
Занятия и профессии:
Духовенство
Исторические периоды и события:
XV век
Средневековье
Отношения:
Борьба за отношения
Промежуточные направленности и жанры:
Элементы юмора / Элементы стёба
Свободная форма:
Забота / Поддержка
Исцеление
Сеттинг:
Церкви
Описание:
В церкви я веду себя,
Подобно чумачечей -
Срываю отпевание
И задуваю свечи...

Или если бы Катрин в третьей книге помешала отпевать живого мужа - Арно, который, на минуточку, никакой проказой болен не был, а паники из-за этого поднял на всю Овернь, и Катрин с матерью родной все нервы вытрепал.
Посвящение:
Всем, кто любит творчество Жюльетты Бенцони и фанфики по её книгам.
Примечания:
Торжественно клянусь, что замышляла только шалость. Люмос! :3

Коротко про мой хэдканон, каким бы мог быть Арно, если бы у него завелись мозги.
А дело в том, что Катрин так умудрилась Арно мозг вытрахать, что ей удалось зачать разум.
Публикация на других ресурсах:
Разрешено копирование текста с указанием автора/переводчика и ссылки на исходную публикацию.
https://ficbook.net/readfic/9079030

А пустая ли дорога?..
26 февраля 2020 г., 01:58
      Шотландские воины Хью Кеннеди и солдаты гарнизона в два ряда стояли по краям дороги, ведшей из замка Карлат в деревню.
Лёгкий ветер колыхал перья на беретах и клетчатые пледы иноземцев.
Панцири и наконечники их копий золотило ослепительное солнце, сияющее на лазурно-голубом небе без единого облачка.
Этот ясный и тёплый день идеально подошёл бы для праздника, но в напряжённых лицах солдат сквозила угрюмость, а внизу, в часовне, вырубленной в гранитной скале, раздавался погребальный звон колоколов.

Выходя на порог замка Карлат с матерью Арно, Изабеллой, под руку, Катрин бережно и, тем не менее, крепко поддерживала пожилую графиню де Монсальви, чтобы она не упала на еле держащих её от горя ногах и не пострадала при падении.
От застилавших глаза слёз, госпожа де Монсальви-старшая почти ничего не видела, и правда бы упала, если бы не крепко её поддерживающая под руку невестка — Катрин.
Сама же Катрин была настолько измучена гневом на жестокость людей и судьбы, страхом и болью, что очень хотела бы дать волю слезам, позабыть положенную женщине её статуса одной из первых дворянок Оверни гордость, упасть на колени и рыдать, пока не наступит полное изнеможение, на плече Сары или свекрови. Но строго запретила себе это.
Этот ясный и солнечный день совершенно не подходил для того чудовищного события, которое должно случиться сегодня. Этот день намного лучше бы подошёл для отдыха на свежем воздухе с близкими и друзьями, с любимым человеком и детьми, а не для отпевания того — чьё сердце ещё даже не перестало биться.

Бессильная ярость, гордость, желание своим видом вселить стойкости в сердца тех, кто рядом с ней, заставили Катрин дерзко вскинуть голову и распрямить плечи, непримиримостью запылали большие фиалковые глаза на треугольном лице молодой женщины, пухлые губы сжались в линию.
Но, стоило Катрин обратить свой взор опухших от слёз и бессонной ночи глаз на своего сынишку Мишеля, которого надёжно и нежно прижимала к груди цыганка Сара, давняя подруга всех испытаний, выражение суровой непримиримости на лице Катрин смягчилось. Крепче стиснув зубы, чтобы не дрожал предательски от подступающих слёз подбородок, Катрин зажмурила глаза и помотала головой из стороны в сторону, словно отгоняя от себя тягостные мысли о грядущем.

Катрин действительно была погружена в свои безрадостные мысли, которые крутились вокруг того, что её супруг болен проказой, и по нему сегодня священник будет служить заупокойную мессу — как будто бы тело молодого и полного сил гордого графа де Монсальви уже остывает в могиле.
Словно бы уже угасла жизнь в молодом мужчине, который крепко сжимал в объятиях жену наедине с нею в спальне и не только, сидел с ней в обнимку, гладил золотой шёлк её волос и касался губами виска, мог ласково и совсем не сильно ущипнуть её за кончик тонкого носика или за щёки — так, игриво. Катрин с напускной сердитостью могла его разок шлёпнуть по руке или дразняще прикусить мочку его уха.
Так любивший весело провести время с друзьями и боевыми товарищами, которым без раздумий бросался на выручку, и его друзья платили ему взаимностью, всегда старался быть справедливым и милостивым сеньором по отношению к своим вассалам и крестьянам… Который с таким обожанием смотрел на своего ещё совсем крошечного сынишку Мишеля, нередко брал его на руки и укачивал, вполголоса что-то напевая и с бережной осторожностью прижимая к себе, целовал в макушку и в лоб ребёнка, рассказывал маленькому и пока что совсем несмышлёному Мишелю что-нибудь забавное.
Был полон надежды восстановить своё честное имя перед королём Карлом VII и воздать по заслугам за клевету всей Латремуйской своре брехливых псин, восстановить однажды замок Монсальви из руин, прожить все отпущенные ему годы жизни с женой в счастливом браке и вырастить сына хорошим, достойным человеком и таким же рыцарем.
Но всё это было безжалостно перечёркнуто всего лишь одним словом: проказа.
Всего одно слово, проказа — и конец надеждам, конец мечтам, конец всему, как думал сам Арно и его родные, его близкие и верные ему люди.

Всё в душе Катрин клокотало и восставало против этого, она хотела положить конец этому жестокому безумию, но не могла пока что придумать, как это сделать лучше всего.
Сейчас же Катрин старалась хранить гордый и несломленный вид, не поступаться своим женским и дворянским достоинством, не унижать своего возлюбленного мужа проявлениями слабости на людях.
В эти последние мгновенья, когда ей предстояло увидеть Арно, она хотела быть сильной и стойкой вопреки всему, несгибаемой, чтобы Арно мог ею гордиться, и ему не пришлось в свои последние минуты как свободный и полноправный человек за неё краснеть от мучительного и обжигающего стыда.
Недаром он, готовясь покинуть навсегда мир живых, не успев сойти в могилу, доверил всю страшную тяжесть этой ответственной ноши своей жене. Потому что посчитал её заслуживающим такого огромного доверия человеком, потому что верил в силу её характера, в её стальную волю как у вынутого из ножен и занесённого для удара хорошего клинка.
И Катрин всеми фибрами души хотела оправдать доверие и надежды любимого человека, считала себя не вправе его подвести.

Измученная, на пределе сил, Изабелла споткнулась, но молодая женщина поддержала её твёрдой рукой.
— Крепитесь, матушка! — сказала она еле слышно. — Ради него! — за этими словами последовало то, что Катрин приобняла свекровь, получив от неё такой же ответ.
Старая дама, сделав над собой героическое усилие, расправила плечи и подняла голову. Две фигуры в чёрных траурных одеждах двинулись вперед по залитой солнцем дороге, над которой щебетали птицы, безразличные к трагедии, что должна была свершиться.
За женщинами следовали Кеннеди с обнаженным клеймором в руках и старый Жан де Кабан, опиравшийся на трость и с трудом переставлявший больные ноги. Замыкали процессию Сара с малышом Мишелем на руках и Готье.
С безмолвием призраков, с абсолютно каменными лицами, они шли к церкви, и в перерывах между зловещими ударами колокола можно было услышать негодующий стук их сердец.
Только преданного Арно гасконца, Фортюна, не было с ними. Бедный малый, не в силах перенести столь безжалостного несчастья и предстоящего святотатства с отпеванием вызывающего у него уважение и восхищение человека, отказался идти на заупокойную мессу и заперся в кордегардии, желая в одиночестве оплакать своего господина и его печальную участь.

Уже подходя к церкви, Катрин заметила серую толпу крестьян. Все они боязливо жались друг к другу, откровенно боясь переступить священную обитель, порог Господнего дома, считая церковь осквернённой присутствием прокажённого.
Столпившиеся неподалёку от церкви крестьяне шептались между собой, что по окончании мессы надо будет воскурять благовония, окропить церковь святой водой, дабы изгнать из неё нечистый дух. Все они, мужчины и женщины, старики и дети, стояли на коленях в пыли, преклонив голову, и пели глухими голосами погребальный псалом, а колокол часовни звонил неустанно, словно бы сопровождая пение зловещим аккомпанементом.
— Господи! — прошептала Изабелла. — Господи, дай мне силы! — дрогнул и надорвался её голос от подступивших к горлу слёз, которые несчастной матери предстоит пролить по своему единственному, оставшемуся в живых, сыну.
Катрин не была бесчувственным куском деревяшки, потому она не нуждалась в поднятии чёрной вуали с лица свекрови — угадав скрытые этой вуалью от посторонних глаз слёзы.
Крепче обняв Изабеллу и держа её под руку по-прежнему, Катрин решительно уводила пожилую даму за собой. Лишь ценой волевого усилия, с большим трудом сдерживала она рыдания, разрывающие грудную клетку, до щемящей и ноющей боли в сердце.
Катрин ускорила шаг, чтобы поскорее пройти те несколько туазов, что отделяли их от входа в церковь. На коленопреклонённых крестьян она даже не взглянула. Их страх вызывал у неё отвращение и одновременно будил гнев. Она не хотела их видеть, а те исподлобья смотрели на закутанную в вуаль женщину, про которую говорили, что нет прекраснее её во всём королевстве, и которая, казалось, приняла на свои плечи все скорби мира.

Катрин внутренне немного корила себя за то, что испытывает к этой серой массе крестьян отвращение и гнев — все эти люди опасались за себя и за свои семьи, но ничего не могла с собой поделать и не могла себя заставить вырвать из себя эти два всколыхнувшихся в её душе тёмных чувства.
Пока все они были готовы проститься со своим сеньором и похоронить его живьём для всего мира, Катрин беспощадно терзала свой разум попытками придумать хоть какой-то выход из ситуации.
Если возникнет нужда — хоть из-под земли достать для дорогого ей человека самых лучших докторов, перевернуть вверх дном весь этот равнодушный к её боли мир. Даже пойти на то, чтобы заложить свою душу Люциферу — если в обмен на эту добровольную жертву можно было бы спасти супруга от медленной и мучительной смерти, когда больные проказой люди гниют при жизни, презираемые и отверженные обществом.

«Но что, если это всё-таки не проказа, а нечто другое? Ведь может быть так, что мы все ошиблись? Арно мог ошибиться, Сара, мадам Изабель, я сама — ведь никто из нас никогда не учился врачебному делу! Это может быть что угодно. Почему именно проказа?! Что-то я не припомню у Изабеллы или Арно, у Сары, у себя самой — годов учёбы на врача в лучших университетах и патентов!» — исполненная внутреннего бунта мысль упрямым набатным колоколом билась в голове Катрин, как разъярённый тигр в тесной клетке.

Церковь была небольшой, но Катрин чудилось, что она идет к сверкающему жёлтым блеском свечей алтарю целую вечность. Перед дарохранительницей стоял старый кюре в ризе для погребального обряда. На ступени алтаря опустился на колени человек в черном одеянии. Сердце Катрин на мгновение замерло, а затем забилось с неистовой силой. Схватив за руку Изабеллу, она сжала пальцы с такой силой, что старая дама застонала. Катрин медленно повела свекровь к почётной скамье, усадила её, а сама осталась стоять, заставляя себя не отводить взора от коленопреклоненного человека. Но всё же обрушившиеся на Катрин жестокие потрясения последнего времени настолько исчерпали её душевные и физические силы, что ноги её подкосились, и ей пришлось занять место на скамье рядом с Изабеллой.

Не узнать собственного мужа Катрин не могла — именно Арно был в считанных минутах от того, чтобы быть заживо погребённым для этого мира, хотя душа его не оставила тело и сердце продолжало биться в груди, пылать, обливаться кровью.
Не могло быть так, чтобы молодой мужчина не почувствовал тот обращённый на него женой взгляд, полный преданной любви, без капли страха и отвращения. Взгляд, горящий жаждой вырвать его из рук тех, кто намерен вычеркнуть его из списка живых — когда тело его ещё не изъели страшные струпья и язвы, когда ещё не начали усыхать и отваливаться части тела, когда не утратили способность к зрению большие и ясные чёрные глаза…
Словно желая напоследок урвать из этого мира живых крупицу своего личного Эдема, Арно повернул голову, не скрытую капюшоном, ища глазами Катрин, так что она смогла увидеть его гордый и хранящий строгую красоту профиль. Но потом он точно мысленно одёрнул себя и обратил свой взор к алтарю. И всё же Катрин смогла расслышать, как сорвался с губ мужа горестный и обречённый всхлип.

«Наверное, он опасается, что решимость и стойкость изменят ему, когда он хочет уберечь от страшной судьбы всех тех, кого любит… Должна же я найти способ помешать хоронить его заживо для всех!» — эту упрямую мысль Катрин растравляла ещё сильнее в своём сознании, беспомощно окидывая взглядом помещение церкви, как будто ожидая спасительного чуда.
И всё же она прекрасно понимала, что помощи не будет ниоткуда, зловещий звон колокола разносится под сводами святого места, и только стало ещё теснее от боли в груди Катрин.
С какой-то наивной и робкой, полу-убитой надеждой Катрин бегло взглянула на стоявшего рядом с её скамьёй Хью Кеннеди, словно безмолвно умоляя пресечь этот кошмар. Мужчина, сжав кулаки, в бессильном гневе наблюдал за отпеванием Арно. Катрин оглядывала Кеннеди с головы до ног, взор молодой женщины уцепился за клеймор в ножнах на поясе воина — рукоять которого шотландец сжимал в руках.
— Любовь моя! — прошептала Катрин, с нежностью и мукой взирая на мужа. — Бедный мой!

Раздался дребезжащий голос священника, начавшего произносить слова погребальной службы, а мертвенно-бледный ризничий неловко поставил свечи перед Арно.
«Requiem aeternam dona eis, Domine, et lux perpetua luceat eis…»
Словно в кошмарном сне, Катрин смотрела и не видела, слушала и не слышала, как отпевают живого мертвеца.
С вдетого в ножны клеймора Хью Кеннеди Катрин переводила мятущийся взор на горящие в церкви свечи, потом на алтарь, на высокие подсвечники по обеим от алтаря сторонам.
Множество мыслей роились в златокудрой голове Катрин, и молодая женщина пыталась уцепиться за хоть одну из них.
Но одно Катрин уяснила для себя точно, что любым способом, какой только будет в её распоряжении, она не даст обречь любимого человека и отца её сына на бытие живым мертвецом.
Сейчас Арно де Монсальви исчезнет с лица земли с такой же непреложностью, как если бы голова его упала под топором палача. Он превратится в безымянного узника, отверженного всеми, станет жалким подобием человека, страдающего за замкнутыми вратами, которые никогда не отворятся перед ним. А она… она станет вдовой! Негодование душило ее.
Перед мысленным взором Катрин восставали картины недавнего прошлого, события которого и привели к столь скорбному для всех исходу.
Особенно для её супруга.
Ла Тремуйль! Толстая фигура камергера вдруг возникла перед глазами Катрин, пробудив в её душе свирепую жажду мести. Она не знала, оправится ли когда-нибудь от жестокого удара, но этот человек, виновник всех их несчастий, который преследовал их безжалостно и неумолимо, должен заплатить, и очень дорого заплатить, за сегодняшнюю пока что не свершённую мессу. Иначе ей самой не суждено умереть спокойно.
Но, если же так случится, что путь мести приведёт Катрин к печальному финалу, на виселицу или на плаху, на костёр, перед отбыванием в мир мёртвых Катрин всё же устроит всё так, чтобы всех повинных в страданиях её и Арно недругов затащить в Ад, улыбаясь, с собою.
Пока же продолжалась безумная по своей бесстрастной жестокости месса, и Катрин в мыслях своих крыла себя руганью последними словами, ненавидя себя за бессилие придумать выход из положения.

Одного только сейчас хотела Катрин — пресечь это сумасшествие, когда живого человека отпевают, будто усопшего, обрекают его на существование в забвении и общественном страхе перед ним, в презрении, вырвать любимого человека из рук — обрекающих его на смерть, что Катрин в своё время пыталась сделать для Мишеля. Для того самого Мишеля, брата Арно, кого так хотела отбить от озверевшей и беснующейся толпы.
Смутная, злая мысль поразила сознание и душу Катрин, что вновь повторяется давняя тяжёлая история.
С одной лишь разницей, что в ту пору Катрин была незнатная девочка тринадцати лет, которая ничего не смогла бы противопоставить остервенелой толпе, растерзавшей Мишеля.
Но ведь она более не та незнатная и слабая девочка, рождённая на свет в лавке ювелира Гоше Легуа на мосту Менял — отныне она графиня де Монсальви, одна из первых дам Оверни, больше не беспомощный ребёнок.

Пусть теперь рядом с Катрин нет рассудительного, хитроумного и отважного Барнабе-ракушечника, и нет рядом с ней весёлого и безрассудно смеющегося в лицо опасностям друга детства Ландри — с его изобретательностью и лукавством…
Очень хорошо в этот момент её бы понял ставший близким другом нормандец Готье, прекрасно понимавший и поддерживающий молодую женщину, преданно о ней заботившийся, случись Катрин поведать ему всё то, что её терзает.
Молодая женщина решила всё сделать самой, не перекладывая эту ответственность на других.
Катрин всё равно не собиралась отступать от задуманного — любыми способами, доступными ей и не вредящими другим, отнять Арно у отпевающего его священника, схватить за руку, увлечь за собой, что угодно, но только не обречённое смирение перед вершащимся злом!
«Я не сумела спасти Мишеля, так не дам погубить его брата и моего мужа!» — порождённая отчаянием, эта дерзкая мысль крепко угнездилась в сознании Катрин, старательно делающей вид, что ей очень плохо. Молодая женщина раскачивалась из стороны в сторону, позволяя громким всхлипываниям и вскрикам срываться с её губ, кусала пальцы рук — чтобы все думали, будто она старается удержаться от истерики и слёз, тогда как сама Катрин не собиралась покорно плакать, забившись в угол, как убитая горем вдова.
Она вообще не намеревалась становиться вдовой.
— Нет, нет, нет, нет! Вы не сможете, вы не посмеете! Он ведь ещё жив, его можно спасти! — взвыла Катрин, как волчица, попавшая в капкан, и загнанная злыми псами, чем вызвала к себе всеобщее внимание, сочувствующие перешёптывания, обращённые на неё полные тревоги взгляды, даже возмущённый таким поведением Катрин в церкви священник прервал заупокойные песнопения по Арно де Монсальви.

Больше всего на свете сам молодой человек хотел бы броситься к жене, которая обессиленно сползла со скамьи на каменные плиты церкви и закрывала ладонями лицо, плечи и всё тело Катрин дрожали от рыданий.
Он хотел поднять её на ноги с холодных плит, сказать нечто утешающее и вселить бодрость, обнять. Но несчастному, обречённому на смерть при жизни, было отказано даже в этой единственной крупинке радости.
То, что так хотел сделать для своей жены сам Арно, если бы не страх передать Катрин свою фатальную болезнь, сделал для неё капитан Кеннеди.
Хью поднял за плечи Катрин, прячущую лицо в ладонях, родственным жестом привлёк её к себе, утешающе гладил её спину и плечи, уговаривал Катрин держаться храбро и быть сильной вопреки всему, обещал оказывать поддержку и просил прекратить плакать.
Шотландец чувствовал себя неловко в ситуации, когда надо утешать женщину в состоянии тяжелейшего душевного потрясения.
Изабель де Монсальви ласково, со скорбной нежностью увещевала Катрин вспомнить о том, что она дворянка, что она пример для своих подданных, должна быть сильной и стойкой хотя бы ради себя и маленького Мишеля, который сейчас недовольно кряхтел на руках у Сары.
Но уговоры на Катрин никак не действовали. Сама же виновница сорванной мессы спрятала лицо на груди у Хью Кеннеди и позволяла себе то, что ей так хотелось сделать — без всякого стеснения и без оглядки на чужое мнение о ней, рыдала на всю церковь.
— Катрин, бедная моя девочка, это горе оказалось ужасно непосильно для неё, — слетели с уст старшей госпожи де Монсальви исполненные сопереживания слова. Пожилая дама покачала головой.
— Госпожа Изабелла, вам и Катрин нужна будет моя помощь? Или мне лучше выйти с маленьким Мишелем на улицу? — в нерешительности отозвалась Сара, с Мишелем на руках, сделав несколько шагов в сторону рыдающей Катрин и успокаивающего её Кеннеди.
— Сара, я справлюсь сама. Тебе лучше выйти с Мишелем на свежий воздух, — твёрдо отдала Изабель распоряжение цыганке.
Сара не заставила себя упрашивать это распоряжение выполнять и с Мишелем вышла на улицу.
— Готье, прошу, останься с ней! Не оставляй одну в таком состоянии! — неожиданно для всех, выкрикнул в мольбе до сего момента в глубине души оплакивающий все свои рухнувшие надежды на счастье, по-прежнему коленопреклонённый Арно, пристально глядя на прискорбно молчащего гиганта-нормандца. — Ты знаешь сам, что мне в этом теперь отказано… — чуть тише прозвучали из его уст болезненные для сердца и разума слова.
Готье, стараясь удержать слёзы, покорно кивнул, молча ответив согласием на просьбу графа.
— Я понимаю, что подобное очень тяжело вынести, но дадут ли мне сегодня закончить то, для чего я здесь и нахожусь? — робко подал голос пожилой священник.
Но со всех сторон на него неодобрительно зашикали и упрекнули в том, что у него нет сердца, раз его ни капли не тронули рыдания и безмерная душевная боль жены Арно де Монсальви — которого ещё даже не успели отпеть.
Хью Кеннеди всё это время не переставал по-родственному обнимать Катрин, гладить её плечи и спину, уговаривать её взять себя в руки и крепиться, только теперь он гладил Катрин по голове — покуда в этой самой голове Катрин лихорадочно созревали планы, как действеннее всего сорвать эту бредовую заупокойную мессу.
Пока же Кеннеди утешал молодую женщину так, как умел, при этом стараясь и не переступить грани приличий, и выразить несчастной всю полноту человеческого участия, руки Катрин незаметно и проворно шарили по поясу Хью, к которому крепились ножны с оружием шотландца.
Вот Катрин сумела завладеть ножнами Хью с его клеймором, причём незаметно для самого мужчины.
Крепко держа оружие за рукоять, она в ту же секунду мгновенно оттолкнула Кеннеди от себя плечом, вырвавшись из объятия, и бросилась опрометью к алтарю, где уже Арно пытался удержать свою челюсть от знакомства с плитами церкви при виде такой картины.
Всё произошло настолько быстро, что никто даже не успел остановить Катрин, и не сразу Хью Кеннеди понял, что Катрин завладела его оружием.
Как фурия, Катрин рванулась к алтарю, с превеликим злорадством по обеим от алтаря сторонам свалила на пол высокие подсвечники с зажжёнными в них свечами, которые моментально потухли.
— Катрин, ты что натворила!.. Катрин… — хватался за голову и не понимал ничего во всём происходящем Арно, поражённо переводя взгляд чёрных глаз с жены на опрокинутые ею подсвечники.
— Госпожа Катрин, я бы сейчас наложил на вас епитимью за святотатство в церкви, в доме Господнем, если бы не знал, в каком горе вы сейчас пребываете! — пытался урезонить Катрин священник.
— Плевала я на епитимью, вам ясно?! Думали, я позволю всем спокойно похоронить заживо моего мужа? — обнажив клеймор, Катрин двинулась на попятившегося от неё в испуге священника. Но святому отцу нечего было бояться за свою жизнь — Катрин только отобрала у него кадило и бросила на пол.
— Катрин, дочка, я тебя прошу — успокойся, будь благоразумной! — просила Катрин госпожа Изабель, молитвенно сложив руки. — Хотя я понимаю, что пережитые горе и боль помутили твой разум!
— При всём уважении и теплоте к вам, матушка, мой рассудок как раз-таки ясен, — твёрдо возразила Катрин, загораживая собой Арно, по-прежнему не выпуская из рук украденный у капитана Кеннеди клеймор. — С чего вы все решили, что Арно болен именно проказой?
— Но Катрин, ведь так оно и есть… я сам у себя это заподозрил, дал себя осмотреть Саре, матушка знает… — с обречённой и грустной покорностью пытался Арно вернуть Катрин, как он считал, на тропу благоразумия.
— А с чего, любовь моя, ты взял, что болен проказой? Ты как это определил? Что-то я не припомню, чтобы ты заканчивал факультет медицины хотя бы в той же Сорбонне и получил патент доктора, как и не припомню докторского образования и патента за твоей матушкой и Сарой! — рассерженно, на грани ярости, парировала Катрин.
— Дочь моя одумайтесь! Вашему супругу не помочь, а вы только подвергаете себя риску! Мессир Арно поступает правильно, уходя подальше от здоровых людей со своим недугом. Поймите его тревогу о вас и вашем сыне! — взывал к молодой женщине кюре.
— Никто не должен и не хочет быть в одиночестве! — возразила Катрин дерзко, метнув на кюре преисполненный упрямого негодования взгляд потемневших фиалковых глаз. — Насколько я поняла, медицинских факультетов тут никто не заканчивал. Так откуда вам знать, что у моего мужа именно проказа? Вы все тут достаточно осведомлённые в медицине, чтобы с уверенностью ставить такие диагнозы, способные раз и навсегда сломать человеку жизнь? В таких вопросах ошибка в постановке диагноза может очень дорого стоить… А мне она может стоить мужа и отца моему сыну!
— Катрин, детка, горе тебя ослепило, ты поэтому сейчас готова уцепиться даже за самую крохотную соломинку, — с грустным сочувствием проронила мадам Изабель.
— Катрин, пожалуйста, прислушайся к разумным советам, не подвергай себя и Мишеля опасности, находясь со мной! Я не хочу, чтобы эта зараза коснулась тебя, нашего ребёнка, всех дорогих нам людей… — стоя на коленях, Арно умолял жену отступиться, мучимый кошмаром в его воображении, как проказа медленно подтачивает Катрин и Мишеля день за днём, превращая в ошмётки человека. Он бы и хотел схватить её за подол чёрного платья, обнять её ноги, взять за руки, но не сделал того, чего так хотел — из опасений обречь дорогую ему женщину и своего ребёнка на мучительное существование.
— Арно, пожалуйста, начни уже использовать голову, чтобы ею думать, а не только чтобы в неё кушать! Да когда ты уже восстановишь сожжённые мосты с логикой и здравым смыслом, в конце-то концов?! — взорвавшись этой гневной тирадой, Катрин вручила клеймор подошедшему её успокоить Хью Кеннеди. Правда, потом она приблизилась к мужу, вопреки его протестам, и за плечи резко подняла с каменных плит. — Мне, что же, кадилом тебе по голове заехать, чтобы в голове у тебя всё по местам встало?! Проказой болен, говоришь?! Тогда почему я до сих пор от тебя не заразилась? Почему не заразился Мишель? Подхватить эту болезнь можно при тесном контакте, между прочим.
— Катрин, умоляю, послушай, — пытался утихомирить её Арно, только Катрин от попыток её утихомирить распалялась ещё больше.
— Да люди добрые! Нет у моего мужа никакой проказы! Мы с ним спали вместе, во всех смыслах этого слова, до и после рождения Мишеля, причём часто! Прости, Всевышний, за такие подробности в святом месте… — виновато Катрин перекрестилась и вздохнула, поймав на себе шокированный взгляд кюре. — Арно нередко занимался нашим сыном, когда у него находилось свободное время от решения всех свалившихся забот. Если бы он правда был болен проказой, то от него бы заразились и я, и наш сынишка Мишель. Вы вот над этим лучше поломайте головы! Раз вы боитесь присутствия моего супруга среди вас, пускай достоверно неизвестно — болен он или нет, я увезу его…
— Катрин, куда же вы собрались увезти мессира Арно? — подал голос молчавший до сей поры и поражённый всем увиденным Готье.
— В Кордову, Готье. К прекрасному врачу, который некогда спас ему жизнь, и стал нам обоим хорошим другом — к Абу Аль Хайру, вот! Всегда можно найти решение — если содержимое головы использовать по прямому назначению! — с этими словами Катрин сердито глянула в сторону Арно, который норовил отойти куда-нибудь подальше от Катрин и от людей, чтобы не заразить.
Однако намерение его решительно пресекла Катрин — рванувшаяся к нему и схватившая за руку, таща за собой к выходу под ужаснувшиеся взгляды собравшихся на отпевание людей и священника, и вопреки протестам самого Арно — который тщетно пытался высвободить свою руку от цепкой хватки Катрин.
— Катрин, я сказал, отпусти! Немедленно! Сумасшедшая! Ты совсем не думаешь ни о себе, ни о Мишеле! Со мной уже всё кончено, прошу тебя, одумайся! Я не смогу вынести, если моя болезнь передастся тебе и Мишелю… — умолял Монсальви жену гневно и с обречённостью напополам, всё же вырвав из её хватки свою руку. — Оставь меня.
— Мне всё же тебя по сумасбродной голове кадилом треснуть?! — в яростном тоне Катрин не было ни единого намёка на то, что она будет покладистой и уступит мужу, послушавшись его.
— Мадам де Монсальви, вы находитесь в доме Божьем! На сегодня вы достаточно сотворили святотатств, довольно, — отчеканил сурово священник. — Вспомните о вашем долге исполнять волю супруга.
— Когда супруг сам себя губит, причём напрасно, это правило отмирает! Арно очень много пережил, мы все вынесли немало. Пережитые тяготы вымотали душу ему и всем нам. У моего мужа нет проказы. А в лепрозории, куда вы его хотите отправить, он вместо мнимой болезни рискует подцепить настоящую. — Катрин возражала на слова священника уже спокойнее.
— Катрин, хватит. Ты сегодня совершила достаточно безумств. Я не хочу, чтобы твоя сумасбродность стала причиной мучительной смерти твоей и нашего ребёнка, кого-либо из наших близких. Катрин, довольно, прошу тебя… — измученно и устало умолял Арно жену, отступая к алтарю спиной вперёд.
— Ты куда это собрался? Я так просто не успокоюсь, пока не узнаю, чем ты болен, и как это лечить! Вернись сейчас же! — Катрин стремительно подошла к Арно, обеими руками схватила его за плечо и почти что потащила его за собой к выходу из церкви. Супруг отчаянно сопротивлялся, требовал одуматься и перестать подвергать себя риску схватить заразу.
Его поддержали несколько человек из дворян и священник, молившие Катрин взять себя в руки и отнестись с уважением к решению супруга.
— С удовольствием посмотрю, как вытянутся ваши лица, когда я привезу в Овернь моего мужа полностью здоровым и живым! — с разъярённым упрямством бросила Катрин эти слова в лица всем этим людям, буквально таща мужа следом за собой. Сопротивляться этому урагану по имени «Катрин» у него оставалось мало сил.
Изабель Монсальви — и та уже не надеялась призвать невестку к тому, чтобы та взяла себя в руки и не устраивала на публику сцен.
Даже Арно немного присмирел и уже почти не противился тому, что жена тащила его прочь из церкви и, когда они переступили порог — от церкви, где сегодня его должны были отпевать.
Стоявшие по краям дороги крестьяне, мимо которых Катрин решительно уводила мужа за собой, шептались друг с другом:
— Вы видели? Нет, вы видели это? Как госпожа Катрин не боится заразы?
— Она же сама себя обречёт на мучительную смерть…
— Наверно, нужно быть совсем безрассудной, чтобы так поступать… она сорвала заупокойную мессу…
— Она отважная и любящая жена, но её поступок — сумасшествие!..
— И вовсе это не безрассудство, и не безумие! — возразил женский старушечий голос из толпы. — Эта женщина — святая, она не отвернулась от любимого человека, вопреки всему!

Тем временем Катрин, названная «святая» устами старушки из толпы крестьян, ускорив шаг, спешила увести супруга как можно дальше от церкви, направив стопы к деревянной и грубо сколоченной скамье под старым тополем, где расположилась отдохнуть с маленьким Мишелем Сара.
Мадам Изабель и Готье с трудом поспевали за ней, даже Арно немного спотыкался, не всегда поспевая за темпом ходьбы мятежной супруги, которая ради него плюнула с высоты на все людские предрассудки и на все те пересуды — которые непременно будут мусолить на всю Овернь после того, что Катрин устроила в церкви.
Арно, как ни старался, всё же не смог припомнить каких-либо случаев в истории, когда женщина срывала отпевание своего живого серьёзно заболевшего мужа и буквально с оружием была готова отбивать у тех, кто обрекает его на смерть, а после похищала с его же отпевания.
И, какие бы страшные мысли Арно сейчас ни одолевали, он не мог не признавать перед самим собой, что отчаянная храбрость Катрин и её стремление спасти его жизнь вопреки общественному мнению, считающего его персону заочно трупом, вызывает в нём восхищение и трепет.

Когда же Катрин дошла до дерева, где на скамье сидела Сара и убаюкивала Мишеля, Арно мягко высвободился от Катрин и отошёл немного подальше, всё же не покидая своего места, снял с себя плащ и постелил на траву, сев на него. Поджал к груди колени и обхватил себя за плечи, в полной прострации глядя вдаль прямо перед собой.
Готье присел на скамью рядом с Сарой и понимающе переглянулся с цыганкой, словно хотел без слов сказать: «Да уж, насыщенный выдался день. Вот уж от кого — а от госпожи Катрин я не ожидал, что она сорвёт заупокойную мессу в церкви».
— По приходе домой я обрадую Фортюна. Бедняга заперся в кордегардии, не в силах вынести мысли, что его господина досрочно запишут в покойники, — тихонько проговорил нормандец. — Фортюна точно обрадуется, что госпожа Катрин пресекла этот кошмар.
— Ты прав, Готье, и ты даже не представляешь, как сильно, — шёпотом согласилась с ним Сара, опасаясь разбудить только начавшего дремать Мишеля.
Изабель де Монсальви присела рядом с Сарой и Готье молча, осмысляя всё только что произошедшее в церкви, и бросала полные острого сопереживания и боли взгляды на одиноко сидящего поодаль от всех сына.
— Сара, Готье, матушка… Я возьму для Арно и для всех нас что-нибудь поесть. Готье, если мой муж вознамерится вернуться в церковь на собственное отпевание — разрешаю тебе его связать, — с невесёлой иронией проронила Катрин, направляясь к маленькому рыночку в нескольких туазах от того места, где она оставила Сару, Готье и Арно с Мишелем и свекровью.
«Надеюсь, на рынке я смогу найти что-нибудь, подкрепить силы нам всем», — размышляла молодая женщина, почти бегом держа путь к маленькому рынку.
Ей поистине повезло. На рынке ей удалось по довольно небольшой цене купить на всех орехово-изюмной смеси, немного яблок и сушёного инжира, ржаной хлеб, даже корзину — куда она уместила купленные продукты. В маленьком трактире она приобрела свежепожаренное мясо барашка, которое ей завернули в бумагу. На всю компанию Катрин прикупила деревянные тарелки и маленькие кружки с молоком в большой бутылке, закрытой деревянной пробкой.
Этого, как надеялась молодая женщина, должно будет хватить на всех пятерых.

Совершенно довольная удавшимся походом за съестным, Катрин вернулась к тому месту, где оставила своих близких дожидаться её. Сара и Готье по очереди нянчили маленького Мишеля, который выражал своё недовольство долгим отсутствием с ним мамы тем, что проверял на прочность свои лёгкие и уши бабушки и отца с Сарой и Готье.
Мадам де Монсальви-старшая старалась унять своего внука, баюкала колыбельными, укачивала, очень тихо и ласково с ним говорила, бережно прижимала к себе завёрнутого в пелёнки малыша. Несмотря на всеобщие ласку и внимание, на чистые и сухие пелёнки, Мишель не переставал выражать своё неудовольствие в громом крике и плаче.

Арно больше не делал попыток сбежать обратно на собственное отпевание, которое было сорвано коварным планом Катрин с истерикой и хищением чужого оружия, пришедшим ей в голову спонтанно. Только теперь молодой мужчина с горечью и тоской смотрел на то, как его мама, Сара и Готье занимаются заботами о Мишеле.
Для Арно, считающего себя безнадёжно и необратимо больным проказой, стало настоящей пыткой, мукой Тантала то, что он не может взять на руки и успокоить своего ребёнка, осторожно прижать к себе, не может обнять родную мать и близких друзей, никогда больше не сможет быть рядом с Катрин и жить с ней отпущенные ему годы на земле как супруг… Если он не хочет передать жене и сыну, родной матери и близким друзьям свой страшный недуг.
Только об одном он молча, про себя, молился — пусть ему не суждено жить среди дорогих его сердцу людей, лишь бы у них всё складывалось благополучно, даже если он никогда не сможет быть рядом с ними.

«Лучше мне поставить крест на себе, похоронить живьём себя — чем утянуть любимых и дорогих людей за собой!» — так размышлял Арно, всё ещё не избавившись от своего состояния апатии и прострации.

— Мои дорогие, у меня хорошие новости! Я купила нам всем немного вкусностей — подкрепить силы! — ободряюще воскликнула Катрин, усаживаясь на скамью рядом со свекровью, качающей на руках Мишеля.
Пожилая дама никак не могла оторвать взгляд от своего внука, восторгалась тем, какой он красивый, какие у него не по-детски серьёзные голубые глаза, какие чудные волосы цвета золота — как у Катрин или как у покойного тёзки и дяди маленького Мишеля.
— Матушка, Мишелем займусь я. Вам нужно поесть, — Катрин тем временем раздала всем тарелки с кружками. Кружки наполнила молоком и разложила по тарелкам еду. — Арно, хватит там в одиночестве сидеть. Иди поесть со всеми, — сменились оттенки ласковой кротости спокойной и заботливой властностью.
— Ты это сейчас так пошутила неудачно? Хочешь, чтобы я всех вас заразил? — отозвался горько со своего места Арно, метнув на Катрин болезненно грустный взгляд.
— Катрин, моя девочка, я пока позабочусь о Мишеле, а ты поешь по-человечески и вправь мозги на место моему сыну, — предложила свекровь свою помощь Катрин с малышом.
— Мама! И вы туда же! — скорбно возмутился Арно.
— Поговори мне тут! Всю душу мне и своей жене вымотал! Жена сказала твоя — лечиться, значит, лечиться. Никаких лепрозориев! Катрин чаще слушай. С логикой из вас двоих всё хорошо лишь у неё, — буркнула Изабелла, качая на руках немного уставшего капризничать Мишеля.
Катрин всё же высвободила из плена платья грудь и приложила к ней забранного у свекрови ребёнка.
Малыш принялся жадно пить молоко из груди матери, серьёзно взирая на неё своими большими голубыми глазами, иногда он довольно кряхтел, щупал крошечной ручкой грудь Катрин и этой же ручкой тянулся к её лицу.
Катрин склонялась чуть ниже к Мишелю, ласково с ним говорила, бережно касалась губами его маленькой головёнки — покрытой золотыми волосиками, уже начинающими виться.
— Мой маленький, какое же ты чудо, какой ты красивый, моё счастье, — шептала она с нежностью сынишке, выпустившему её сосок, и теперь Мишель жалобно похныкивал, трогая Катрин ладошкой за грудь. — А, так ты не наелся, мой бедняжечка? Аппетиты у тебя непомерные? — с ироничной нежностью шептала Катрин сыну, приложив к другой груди, и удобно его устроив для кормления.
Желания своего сына Катрин поняла правильно, так что малыш Мишель, захвативший сосок матери, больше не имел причин быть недовольным, продолжая свою трапезу. И по-прежнему его не по-детски серьёзные голубые глаза внимательно изучали склонённое над ним лицо ласково улыбающейся ему Катрин.
— Сынок, ты бы, правда, прислушался к своей жене, — закончив со своей порцией съестного, Изабель сложила деревянную посуду в корзину и подошла к сыну, намереваясь ласково потрепать его разлохмаченные ветром чёрные волосы.
Но Арно только пугливо отшатнулся от матери и отсел подальше, с тоской качая головой, раздражённо смахнув с ресниц слёзы.
— Мама, нет. Не хочу, чтобы вы, Катрин и Мишель, или кто-нибудь ещё от меня подцепили эту заразу, — проговорил Арно, упрямо поджав тонкие губы, и уткнулся лбом в колени.
— Арно, сын мой, ведь неизвестно достоверно — проказа у тебя или нет. Вставай, поешь с нами. Катрин бы очень хотела, как и я, чтобы ты нормально поел, — с вкрадчивой материнской нежностью упрашивала Изабель сына. — Вот свозит тебя Катрин к тому врачу, он тебя осмотрит, назначит лечение, и ты живой, здоровый, вернёшься к нам всем домой…
— Я ни в чём не уверен, мама. Потому не буду никем из вас рисковать понапрасну. Как это может не понимать Катрин?.. Я поем, но отдельно от вас… — согласился морально убитый граф на эту уступку.
— Хватит отщепенца из себя делать, иди и поешь с нами, Арно. Пожалуйста, хватит наводить напрасную панику на себя и других. Вот увидишь, Абу тебя быстро вылечит. Так ещё ты вернёшься в Овернь со мной отдохнувший, полный сил, абсолютно здоровый. Заодно обогатишься новыми впечатлениями, — мягко уговаривала Катрин мужа, передавая закончившего кушать Мишеля на руки успевшей поесть и сложить посуду в корзину Саре, а сама тем временем оправила своё платье — после кормления ребёнка.
— Разумеется, поеду с тобой к нашему другу Абу. Ты, если что решила для себя — из тебя это никакими тяжёлыми предметами не выбьешь, — невесело уступил Арно. — Теперь я понял, почему всем клинкам и кораблям дают женские имена. Наверно, ты бы меня из лепрозория смогла достать…
— Бери выше — из преисподней. Знаешь, Арно, похищать тебя с твоего отпевания намного легче, чем потом тебя похищать из лепрозория, — промурлыкала Катрин в ответ мужу, попутно опустошая стремительно свою кружку молока и тарелку со съестным. — Пришлось бы потратить время на наблюдения, на подкуп ухаживающих за больными людей — чтобы узнать, где тебе выделили место для сна… Драгоценное время на твоё лечение утекало бы, подобно песку сквозь пальцы, а ты бы вместо твоей мнимой проказы зарабатывал там проказу настоящую…
— Отчаянная и храбрая женщина досталась мне в невестки, конечно, — пусть Изабель Монсальви выражала напускное недовольство, но ни от чьего слуха не укрылось то, с каким уважением и восхищением пожилая графиня говорит о Катрин. — Никак не могла ожидать того, что Катрин сегодня сотворила в церкви — сорвала мессу, закатив истерику, и украв оружие офицера…
— И тем самым спасла мужа от самой страшной ошибки в его жизни, — дополнила Сара, умиляясь Мишелю, которого убаюкивала.
— Сильные мужчины не могли на это решиться — похитить мессира Арно с его же отпевания, а наша хрупкая и физически слабая госпожа Катрин — решилась, глазом не моргнув! Вот это женщины во французских провинциях! — согласился с Сарой Готье, помогающий ей заниматься Мишелем.
— И я прекрасно понимаю тебя, сын мой, почему ты связал свою жизнь с такой женщиной, — адресовала госпожа Изабель ласково-кроткую улыбку невестке и сыну. — Сегодня Катрин явила мне свою ранее неизвестную сторону… И я бы не смогла принять в качестве невестки и названной дочери никакой другой женщины, кроме неё, — Изабель покинула своё место, где пыталась уговорить сына поесть вместе со всеми.
Пожилая дама подошла к Катрин, крепко приникла губами к её голове, сокрытой вдовьей вуалью.
Всхлипнув от такой теплоты внезапного откровения, Катрин не сдержала слёз, благодарно улыбнувшись свекрови. Руки молодой женщины сплелись с руками пожилой дамы, покрытыми морщинами.
— Матушка и отец у тебя наверняка золотые люди. Вырастили дочь такой доброй, храброй и достойной женщиной, — промолвила Изабель невестке.
— Да, вы правы, матушка. К сожалению, я лишилась моего отца в тринадцать… кабошьенские бунты в Париже, отец был за Арманьяков… больно вспоминать, — Катрин помотала головой и зажмурила глаза, будто прогоняя из памяти мрачные картины. — А вот мама моя живёт в Бургундии у своего брата, моего дяди. Нам пришлось туда бежать после всех парижских событий. И мама у меня очень хорошая и добрая женщина.
— Наверно, характер как у тебя? — без злобы, по-доброму и тепло подначила пожилая дама де Монсальви Катрин.
— Тут вы ошиблись, мама. Я выросла неуправляемой, не так родители хотели меня воспитать. Нрав у моей матушки будет мягче моего, — отшутилась в такой же манере Катрин.
Изабель напоследок поцеловала Катрин в лоб и удалилась к Готье с Сарой, которые нянчили Мишеля.
— Арно, тебе особое приглашение нужно? Иди, поешь, — заявила непреклонно Катрин, взяв полную еды тарелку и кружку молока, которые предназначались для мужа. — Ты же знаешь, я от тебя не отстану, — с тёплой иронией, которая ничуть не скрывала её беспокойства о супруге, вырвалось у неё.
— Ты же не отступишься, верно я понял? — устало сорвалось с губ Арно, хоть губы его тронула ироничная улыбка, грусть из чёрных глаз не делась никуда.
— Ты всё понял правильно. А теперь поешь. Пустой желудок — плохой советчик, и голова тоже пустая, — Катрин хотела дать мужу в руки тарелку и кружку, но Арно только в страхе отполз от жены подальше, достав из-под себя плащ, и набросив на плечи, будто хотел так стать невидимым для Катрин, упрямо придвигающейся ближе к нему.
— Катрин, что в словах «не рискуй собой» представляет для тебя сложность? — выпалил Монсальви, избегая встречаться своим измученным взглядом чёрных глаз с уверенным и властным, но полным острого сопереживания взглядом фиалковых глаз Катрин.
— Хорошо, я оставлю твоё молоко и еду вот здесь, — в знак того, что уступает, Катрин поставила тарелку и кружку наземь. — Теперь ты сделаешь то, что я так от тебя хочу?
— Хорошо, пожалуй, насчёт пустого желудка и пустой головы ты права, — согласился с супругой Арно, взяв тарелку съестного и кружку молока.
Пусть ему кусок в горло не лез от всех свалившихся за последнее время тяжёлых потрясений и переживаний, Арно заставил себя опустошить тарелку и выпить всё молоко в кружке.
Катрин оказалась права, после подкрепления сил уже не так сильно терзали его разум пугающие картины. Вовсе и не таким бредовым теперь ему казался план Катрин ехать в Кордову к Абу…
— Скажи, как ты сейчас? — участливо и мягко обратилась Катрин к мужу с вопросом.
— Знаешь, намного лучше, нежели было в моменты отпевания, которое ты же и сорвала, — признался Арно с благодарностью и задумчивостью.
— Вот видишь, любимый, как полезно дружить с логикой. Всегда пригодится и совсем не больно. Труден только первый шаг. А ты развёл панику без разбирательств и нагнал паники на меня, на твою маму, на наших близких друзей, на всю Овернь. Да ещё и долго скрывал от меня, что с тобой происходит, заставил поверить в сущий бред — будто променял меня на другую, чтобы вызвать к тебе ненависть…
— Скажи, ты на меня за это зла даже сейчас? — отозвался Арно вполголоса, пожираемый стыдом и страхом, боясь получить от жены подтверждение всем его догадкам.
— Злости уже нет. Но ты мог мне всё рассказать с самого начала. Словами через рот. Арно, твоя огромная беда, что ты пока что не особо часто к этому способу прибегаешь, а надо бы. В самом деле, не отвернулась бы я от тебя ничуть из-за какой-то там болезни, и уж точно бы не стала покорно сидеть, сложа руки, искала бы тебе хороших врачей, — совершенно без злости, искренне и тепло ответила Катрин.
— И я правда у тебя не вызываю отвращения и отторжения таким… — Арно поёжился, будто от морозного ветра в спину и в лицо. — Разбитым, недозволенно слабым, совсем не тем, каким должен быть мужчина, особенно моего положения?
— Все мы порой бываем, как бы это сказать точнее?.. Не на коне, вот. Слабыми и уязвимыми случается быть всем. И в такие моменты нам нужна опора, крепкая рука, которая подхватит и не даст упасть, кто поддержит, а вовсе не добивание сапогами по рёбрам. Я клялась тебе в этом у алтаря, и отступать от своих клятв у меня желания нет, — с решимостью и непримиримостью заявила Катрин, упрямо и дерзко взглянув на Арно.
И от молодого мужчины не укрылось, какими лихими, хитренькими огоньками, и вместе с тем преданной любовью светились обращённые на него глаза супруги.
— Вот в нашей семье на одного рыцаря стало больше. Помимо меня и в будущем Мишеля. Только доспехи тебе подходящие заказать не успел, — отпустил Арно в сторону Катрин доброжелательную шутку.
Свои опустошённые тарелку и кружку он положил в корзину и вернулся обратно к Катрин. Но избегал сидеть от неё слишком близко.
— А женщины, помимо нашей бедной Девы Жанны, бывают рыцарями? — откликнулась с робким теплом и грустью Катрин.
— Ты про Алиенору Аквитанскую почитай или про Клиссонскую львицу Жанну, много интересного для себя найдёшь, — тонко намекнул Арно жене на то, как можно увлекательно провести досуг. — То есть, я правда тебе не кажусь ничтожеством в моём нынешнем состоянии? — никак не унимался Арно, тревожно глядя на Катрин, желая получить ещё одно подтверждение, что она от него не отвернётся.
— Нет, конечно же. Тебе сейчас больше всего нужно тепло близких людей, поддержка, и любящие тебя люди уж точно не отвернутся — видя, что ты в беде. Я в их числе. В самом деле, не ушла же я от тебя после всей истории в Орлеане, — добавила она чуть тише.
— Вспоминать прошлого себя противно и стыдно, — пробормотал молодой человек, потянувшись по старой привычке нежно провести рукой по щеке Катрин, но тут же в испуге одёрнул себя, боясь подвергнуть опасности её жизнь и здоровье.
— Главное, что ты выводы сделал правильные. Словами через рот надо чаще разговаривать и людей до конца выслушивать. Пойдём домой вместе, — Катрин произнесла последнюю часть фразы таким тоном, не оставляющим места для возражений. Подхватив с земли корзину с пустой посудой, Катрин поправила своё платье после сидения на земле. — Ты идёшь?
— Да, конечно… Ты очень сильна в убеждении. Обещаю клятвенно не сбегать на собственное отпевание, — нашлось у Арно сил тепло подначить жену. Поднявшись с земли, он отряхнул плащ от приставшей к нему травы, и с надеждой во взоре чёрных глаз, с исполненной светлой благодарности улыбкой, смотрел на Катрин.
— Готье, тебе я доверяю проводить обратно в Карлат мадам Изабель и Сару, со спокойной душой доверяю тебе Мишеля, — эти слова Катрин уже обратила к своему другу.
— Я не подведу, госпожа Катрин. С ними не случится ничего, — заверил Готье молодую женщину, улыбнувшись ей.
Вместе они, мадам Изабель и Готье с Сарой, оставили скамью и проследовали в сторону замка, маленького Мишеля нёс на своих крепких руках Готье.
Арно и Катрин шли за мадам Изабель, Сарой и Готье, бережно и надёжно несущим на руках Мишеля, но чуть поодаль. Катрин шла немного позади мужа, чтобы иметь возможность за ним следить.
Всё равно в душе молодой женщины угнездился страх, что, стоит ей ослабить бдительность — и муж снова побежит в церковь сдаваться тому кюре на собственное отпевание, чего Катрин, разумеется, допустить никак не могла.
— Катрин, я вот думал… — несмело начал Арно. — С тобой бесполезно спорить, раз ты решила вытащить меня к Абу лечиться. Ты меня, правда, что, из Ада способна достать. И я отправлюсь с тобой к Абу в Кордову, как ты настаиваешь, но…
— Ты договаривай, любимый. Я тебя слушаю. Что ты хотел сказать? — отозвалась Катрин миролюбиво.
— Я думал о том, кому поручить заботу о моей матушке и о нашем сыне, кто позаботится о них, и чтобы Готье с Сарой тоже были в безопасности, кому можно доверить временное управление делами в Монсальви, за Карлатом приглядит Бернар-младший — в этом я уверен… — перечислял Арно причины своих забот, обременявших его разум, загибая пальцы.
— Я тоже об этом думала. У меня даже были кое-какие идеи. И я хотела послать за моей матушкой Жакеттой с дядей Матье — вряд ли бы они отказались от возможности помочь твоей маме заботиться о Мишеле в наше отсутствие. Что же до того, кому передать заботу о Мишеле и твоей маме, кто бы присмотрел за делами в Монсальви… — Катрин на несколько мгновений задумалась, покусывая ноготок мизинца. На лбу молодой женщины пролегли морщинки, выдававшие серьёзные раздумья. И тут внезапно её осенило: — Идея! Точно! Как так я сразу не подумала про друзей нашей семьи, кто от нас не открестился… Бернар-младший д’Арманьяк, и Сатурнен с Донасьеной, и Готье будет им помогать… Я уверена, что и Ксантрай будет в этом участвовать по мере возможностей…
— А вот идеи в твою голову пришли очень хорошие, я бы даже сказал — прекрасные. Потому что могу этим людям со спокойной душой доверить нашего ребёнка, родную мать и мой родной край, — охотно признал Монсальви правоту жены. — При всём желании мы бы не нашли кого-то другого лучше всех названных тобой…
— Арно, я давно тебе хотела сказать, — начала Катрин, но что-то её заставило запнуться на полу-фразе.
— Ты договаривай, смелее, — откликнулся Арно, стараясь поспевать за идущими впереди матерью, Сарой и Готье, который на ходу развлекал Мишеля пока что непонятными младенцу разговорами.
— Да, я только с мыслями соберусь, — Катрин прибавила шагу, поравнявшись с мужем. — Подожди немного, я устала… — проговорила она тихонько, что только супруг мог бы её расслышать.
Арно в удивлении замер, гадая, что же ещё хотела ему сказать Катрин.
— Я знаю, как тебя мучит невозможность пока что быть ко мне физически ближе… Вообще я это хотела тебе отдать после отпевания, но потом я отказалась мириться с этим безумием и святотатством, соврала молебен… В общем, вот, — неловко срывались эти слова с губ смущённой Катрин, а сама же молодая женщина снимала с головы свою чёрную вуаль.
К небывалому ошеломлению Арно, вместе с этой чёрной вуалью снялась ещё и приличная длина лавины из золотых и густых волос, надёжно к вуали прикреплённая.
Катрин стояла перед ним, прямая и несгибаемая в чёрном строгом платье, столь сильная и решительная при её телесной хрупкости и стройном стане, так одаривающая его преисполненной нежности улыбкой, не отводящая тёплого взгляда фиалковых глаз.
Только теперь некогда длинные волосы цвета золота едва достигали уровня подбородка Катрин.
Снятую с головы вуаль, к которой она давно приделала свои волосы, Катрин без тени сожаления на лице треугольником протягивала мужу.
— Катрин, боже мой… ты зачем это сделала с собою? — вырвалось у него с сожалением, однако дар из рук Катрин он поспешил моментально выхватить, аккуратно сложить и зарыться в него лицом. — И тебе не жаль было обрезать такие прекрасные волосы?
— Нет, нисколько! И я бы снова это сделала, будь возможность повторить! Я стала уродливой в твоих глазах, да? — с грустью Катрин взглянула в лицо потрясённому Арно, который теперь прижимал к груди столь ценный, врученный ему, дар.
— Катрин, смотри чаще в зеркало. Тебя обрей наголо и одень в мешок из-под муки — ты всё равно будешь прекрасна. Кто бы там тебе что ни сказал. И для меня ты уродиной никогда не станешь. Тема закрыта, — отрезал Арно непримиримо, чем вселил радость и облегчение в сердце Катрин. — Тем более что ты гораздо большее, чем просто красивое личико и фигура…
— Я так счастлива это слышать от тебя, — тихо, но с робкой признательностью, с теплотой, только и смогла сказать Катрин.
— Сегодня ты спасла меня от страшных последствий моей опрометчивости. Я ведь едва не умер для всех в той церкви. Ты одна, и ещё моя мама с нашими друзьями, не побоялись заразы. Никогда не переставали видеть во мне человека — даже если другие меня давно похоронили… Ты же наплевала на всё — даже на мнение других о тебе, закатила истерику, привлекла к себе всеобщее внимание, соврала заупокойную мессу, украла оружие у Хью Кеннеди и буквально силой вырвала меня из той церкви… Спасибо, Катрин! Ты… Знаешь, наверно, мой ангел-хранитель позаботился о том, чтобы столкнуть меня с тобой, — в горячем восхищении шептал Монсальви, крепко обнимая подарок от Катрин, за неимением возможности пока что обнять покрепче саму дарительницу.
— Арно, запомни крепко-накрепко, что я тебе скажу. Тебе нельзя ставить на себе крест, пока не перестало биться твоё сердце. Выхода нет только из гроба. Пока мы живы, будет жива и надежда, — заявила Катрин со всей решительностью и пылкостью. — Ты должен бороться за своё здоровье, за свою жизнь. За то, чтобы быть рядом со своей семьёй. Так покажем вместе нашему сыну достойный пример, всё в наших руках — потому нельзя их опускать!
— Всеми конечностями за! — страстно выразил своё одобрение Арно, воодушевлённый полными уверенности и жара словами жены.
Катрин шла рядышком, посматривала на мужа, который осторожно убрал за пазуху её вуаль с прикреплёнными к ней волосами молодой женщины, и находила в себе силы улыбаться, преисполненная решимости вылечить супруга и вернуть живым, полностью исцелённым дорогим для них обоих людям.
«Ага, так я и отдала своего мужа, отца моего сына, какой-то там болезни! Я его и Латремуйше-то не отдала, так что даже Смерть пусть руки уберёт!» — подобные мысли, точно Катрин была полководцем перед важным боем, одолевали простоволосую и остриженную голову молодой женщины.

***
А где-то в Оверни, в той самой церкви, где должна была состояться заупокойная месса по живому человеку, чьё сердце в груди не остановилось, и тело не стыло в могиле, пожилой священник молился о спасении мятущейся и «грешной» души помутившейся рассудком от горя графини Катрин де Монсальви, моля Господа о прощении для неё — за устроенное ею в церкви…

В кругу семьи
13 июня 2020 г., 01:00
       К концу июля Катрин, Арно и Абу смогли благополучно добраться до Оверни и получить в Карлате долгожданный отдых от всех проведённых в дороге дней, помимо тёплого и радушного приёма.
Госпожа Изабель нисколько не испытывала предубеждённости к кордовскому доктору Абу Аль Хайру из-за его верования и традиций, которых он придерживался.
Мадам де Монсальви питала к нему большую благодарность за то, что врач выяснил, чем на самом деле был болен её сын, смог его успешно вылечить, и поэтому сейчас единственный оставшийся в живых ребёнок пожилой дамы находится дома с семьёй и не рискует своим здоровьем с жизнью в лепрозории. Этого Изабелле было более чем достаточно, чтобы сердечно относиться к общему другу своего сына и невестки.
Этого же принципа придерживались горячо обрадованные возвращением Арно и Катрин живыми и здоровыми Сара, Готье и гасконец Фортюна.
Непомерное счастье супруги Монсальви испытали, увидев спустя многие месяцы разлуки снова всех своих близких, в особенности малыша Мишеля — хорошо себя чувствующего на ручках у Сары.
Иногда Мишель недовольным хныканьем требовал у Сары опустить его на пол, чтобы немного поползать или пытаться стоять, держась за ноги цыганки, и Сара шла ему навстречу, бдительно следя за мальчиком.
Правда, в столь дивный день возвращения домой супругов Монсальви суждено было произойти одному довольно забавному случаю, хоть и неприятному для Арно.
Узнав от Абу и безмерно радостной Катрин, что никакой проказы у Арно никогда и не было, а болен он был какой-то пустяковой заразой с трудно произносимым названием, и которую даже нельзя подцепить от одного к другому, госпожа де Монсальви-старшая сильно побелела на лицо.
Потом ей пришлось успокаивать своё волнение, глубоко вдыхая и выдыхая. На смену этому пришёл гнев, давая волю которому пожилая дама уже вознамеривалась схватить Арно за ухо и наградить его подзатыльником — под лейтмотив возмущений самого Арно, считающего себя вышедшим из возраста, когда подобные воспитательные меры к месту.
— Всю душу ты вымотал своей мнимой проказой мне и Катрин! Я чуть разрыв сердца не заработала, Катрин бедную удар едва не хватил! Бессовестный болван! — горячо возмущалась обычно воздержанная в проявлении эмоций и чинная Изабель. — Язык отвалился бы у тебя, скажи ты нам сразу о том, что чем-то заболел? Нет же — разыгрывал трагедию на четыре акта!
— Матушка, оставьте вы моего мужа. Арно за это получил от меня уже в Испании, когда ему поставили вообще другой диагноз, — Катрин решительно встала между мужем и свекровью, привлекла к себе Изабель и обняла, расцеловав в щёки и гладя успокаивающе по спине. — Будет вам, мама. Ведь всё же хорошо.
— Так мне обидно, что мы время теряли, и что по тебе всё это очень больно ударило, девочка моя, — делилась болезненным для неё пожилая дама с невесткой. — Я и злюсь очень на Арно, что он сразу не говорил, молчал как шпион на пытках, и в то же время я счастлива, что ты вернула в семью моего сына здоровым и живым…
— Катрин не врёт, мадам де Монсальви. Лично ваших сына с невесткой утихомиривал, — бросил как бы, между прочим, для сглаживания ситуации Абу, что помогло — заставив всех свидетелей и участников разыгравшейся сцены издать короткие смешки.

За время отсутствия родителей дома Мишель заметно подрос, весь его облик говорил о том, что за малышом во время отсутствия его родителей был самый тщательный уход. Голубые глаза Мишеля радостно блестели, на круглых щёчках здоровый румянец, и крепенький вид говорит о том, что малыш питается хорошо.
Из крошечного младенца с золотыми вьющимися волосиками на голове, который с любопытством взирал своими огромными голубыми глазами на всё его окружающее и имел привычку громкими криками с плачем требовать постоянного присутствия рядом с ним мамы, мальчик превратился в милого парнишечку — уже умеющего ползать. При этом делающего попытки ходить, держась за мебель или за стены.
Эти новые умения Мишеля побуждали его бабушку, Сару и Готье быть более бдительными и посменно следить, чтобы Мишель с его энергией и неугомонностью не набил себе шишек и не залез, куда не надо, не упал с лестницы.
Нового жильца и гостя замка Карлат — Абу Аль Хайра — маленький Мишель де Монсальви рассматривал с огромным любопытством, из-за необычного восточного одеяния и тюрбана на голове, ведь раньше Мишелю не доводилось видеть людей своего окружения в такой одежде.
Мальчонка нисколько не испытывал страха перед незнакомым ему человеком, когда Абу взял его к себе на руки из рук Катрин.
Скорее наоборот — Мишель слегка потрогал ручками лицо врача, норовил стащить и получше рассмотреть тюрбан с его головы. Но Мишелю не удалось то, что он так хотел — его забрала к себе на руки обратно его мама.
— Славный ты молодой человек, Мишель. До чего красивый ребёнок, — ласково, что обычно не было свойственно ироничной натуре медика, Абу говорил малышу, который уже вовсю крепко обнимал за шею прижимающую его нежно к себе Катрин. — Сходство с отцом хоть отдалённо, но есть, а вот золотые волосы явно унаследовал от матери. Ну, что, Мишель? Мама твоя сказала, что привезёт отца домой здоровым и живым? Мама и привезла. Вырастешь — скажи ей спасибо, — свои слова Абу сопроводил тем, что легонько потрепал по густым волосам цвета золота Мишеля.
— А Мишелю об этом никто в нашем доме забыть не даст. И мама у него прекрасная, добрый друг Абу. Лучше матери пожелать он не сможет, — присоединилась к разговору Изабелла, с мягкостью во взгляде чёрных глаз поглядывая на своих невестку и внука. — И то, что вы помогли моей милой Катрин спасти моего единственного сына, никогда не забуду я. Спасибо, что сняли тяжесть с моего сердца. — После этих слов, к великому изумлению всех, Изабелла обняла Абу, на короткое время задержав в крепких объятиях.
— Катрин, я понимаю — ты по Мишелю соскучилась безумно, — тихонько проговорил Арно, подойдя к жене, которая никак не могла налюбоваться на её с мужем подросшего сына. — Но дай мне хоть немного его на руках подержать… Можно подумать, что Мишель — только твой сын, — с напускным недовольством, впрочем, не сумев утаить в голосе теплоты, попросил молодой человек, мягко массируя одной рукой шею чуть рассмеявшейся его словам Катрин.
— Так, Арно, ты ревнуешь ко мне нашего ребёнка? — в шутку упрекнула Катрин супруга. — Я сама ещё вдоволь на нашего сына не нагляделась. Боже, это так ужасно — подолгу не видеть своих детей, не видеть, как они растут… — прокрались в голос Катрин ноты сожаления.
— Да, точнее не скажешь. Мишель, как я и твоя мама без тебя скучали, ты уж прости нас за долгое отсутствие, — Арно ласково потрепал сына по волосам, поцеловав в щёки и в макушку, в зажатые кулачки сына.
— Мой милый, ты рад, что я и твой папа вернулись? Мой родной, мы оба так скучали по тебе, — нежно шептала Катрин на ушко сыну, пылко приникала губами к его макушке, бережно прижимала его к себе, точно хотела спрятать ребёнка от всего мира.
Мишель склонил головку к груди мамы, губы расплылись в полубеззубой улыбке. Арно гладил по голове сына, легонько щекотал — чему Мишель смеялся, строил ребёнку смешные рожицы или играл с ним в игру «где наш малыш» — когда сынишка обращал на него внимание.
Мишель искренне смеялся, широко улыбаясь, когда отец то закрывал ладонями своё лицо, то вновь убирал свои руки, играя с Мишелем, будто бы ищет его. Ребёнок вертелся на руках Катрин, протягивая к отцу маленькие ручки, просясь к нему.
— Ну, у меня на руках посидел, иди теперь к папе, — Катрин передала сына в руки мужу, прислонившись к стене, и с улыбкой наблюдая за тем, как довольный Арно, поспешивший поскорее забрать у неё Мишеля, бережно прижал к себе ребёнка.
— Наконец-то мне дали взять на руки моего же сына, — проговорил Арно, всматриваясь в личико Мишеля, нежно трепля его за щёки и целуя в лоб. Малыш внимательно изучал лицо Арно, немного подёргал его за отросшие чёрные волосы, слегка потянул за уши и нос.
— Каким же ты растёшь славным, мой хороший, ты больше пошёл в твою маму и твоего дядю. И слава богу — я в детстве был то ещё бедствие, — с гордостью говорил Арно сыну, расхаживая с ним на руках туда-сюда, не удаляясь далеко от своих домочадцев и друзей.
… Таким был первый день приезда Катрин, Арно и Абу в Карлат…

Остальные дни, шедшие после этого, были полны для жителей замка Карлат спокойствием и мирным семейным уютом.
Абу, которого его друзья вытащили в Овернь из Кордовы, совершенно не жалел о том, что пришлось незапланированно покидать привычные и родные места. Возможности проводить медицинские исследования и практиковать лечение больных у него были в избытке.
Кордовский медик знал, что в Европе с медициной дела обстоят очень нелегко. У простого крестьянства в Европе дела с медицинской помощью обстояли ещё плачевнее. Так что без поля деятельности Абу Аль Хайр не остался.
К тому же Катрин в компании Арно упросила врача, чтобы Абу не отказал Арно в помощи — распространять знания о медицине среди простого населения, что могло бы позволить людям лучше заботиться о своём здоровье, научиться распознавать и лечить множество разных болезней, повышать уровень медицинской грамотности.
Еле-еле справившись со своим шоком, что импульсивного и любящего сражения графа Монсальви вдруг увлекла медицина, Абу не смог отказать в помощи такого рода. Тем более что для Катрин тоже медицина стала любимой сферой интересов.
«Подменили этих двоих или нет, но приятно, что они понимают важность развития врачебного дела», — решил про себя Абу.
Таким образом, у простых жителей этих мест в обычном укладе их жизни из нелёгкой ежедневной работы ради пропитания и домашнего труда, из заботы о домашней скотине появилось нечто новое — бесплатное освоение медицинских знаний во время общих сборов во внутреннем дворе замка Карлат два раза в неделю.
Вся эта новая бурная деятельность вносила больше оживления в неспешные и мирные дни для обитателей замка.
Всё остальное свободное время супругов Монсальви почти без остатка принадлежало маленькому Мишелю. Малыш первые дни возвращения домой родителей почти что не слезал с их рук.
Даже вопреки мягким предупреждениям от Сары и Изабель Монсальви, что потом им будет очень трудно отучить Мишеля от рук.
Катрин с Арно словно хотели компенсировать во стократ Мишелю все эти месяцы, что их не было рядом с ним, по обоюдному желанию супругов Монсальви Мишеля брали спать в родительской кровати — к большому удовольствию ребёнка.
Ночью во сне малыш мог прижаться то к маме, то к папе, или же мог крутиться половину ночи в кровати, выбирая удобное положение для сна, раскинуться маленькой морской звёздочкой — выживая родителей к самым краям постели, и засыпая с улыбкой довольства на детском личике.
Не желая надолго расставаться с ребёнком даже тогда, когда Абу читал лекции по медицине в дни сборов простым людям, Катрин и Арно брали Мишеля с собой.
Вопреки опасениям родителей, что он будет плакать и капризничать, шуметь на лекциях, Мишель держался молодцом — приоткрыв рот, внимательно слушал, во все глаза глядя на кордовского врача, только иногда просился с колен матери на колени к отцу или наоборот.
Наверно, подобное поведение Мишеля можно было объяснить только тем, что ему в первую встречу понравился друг и гость папы с мамой, и Мишель захотел вести себя тихонько во время этих лекций, чтобы новый жилец замка Карлат чаще его хвалил.
А может быть, необычно спокойное поведение Мишеля на лекциях во внутреннем дворе было связано с тем, что Абу рассказывал что-то для малыша непонятное, но так увлекательно и с огоньком, что пропадало всякое желание шуметь.
К тому же Готье и Сара с мадам Изабель тоже были в числе тех, кто добровольно и с интересом посещал лекции доктора Абу Аль Хайра, так что Мишель не чувствовал себя в опасности — ведь рядом родители, его бабушка и две его няни.
И такое течение неспешных и тихих дней, в кругу своих друзей и семьи, более чем устраивало Катрин, позволяло отдохнуть душой от волнений и тревог последних месяцев.
С ней рядом её муж и ребёнок, её ставшая родной и близкой свекровь, Готье и Сара — преданные друзья и надёжная поддержка.

… Как и предугадала Катрин в день, когда похищала мужа с его собственного отпевания, лица местной знати изрядно вытянулись от бескрайнего изумления, когда они узрели своего сюзерена здоровым и живым, приехав в Карлат по приглашению — обсудить многие важные вопросы.
Разумеется, супруги Монсальви удостоились радостных поздравлений с успешным выздоровлением Арно, признали правоту Катрин — хотя в день несостоявшегося отпевания Арно сомневались, что в его случае можно что-то поделать.
Катрин спокойно выслушивала и благодарила за поздравления, скромно умалчивая о том, что она одна верила, что для её мужа не всё потеряно, и что он болен вовсе не проказой. Хотя выпалить всей овернской знати в лицо: «Я же вам говорила! И кто здесь сумасшедшая?», молодой женщине очень хотелось, но Катрин решила не портить приятный момент воздаяний должного её интуиции и логике.
И встреч таких с вассалами её мужа было немало в дальнейшем…
Арно с его вассалами закрывались в оружейной комнате и что-то долго обсуждали. Принимали участие в этих обсуждениях мадам Изабель, Фортюна, стража замка, даже Готье и Саре позволяли присутствовать с Абу и гасконцем Фортюна.
Катрин в эти обсуждения не посвящали, что заставляло нервничать молодую женщину, от которой не могло укрыться, что у всех участников обсуждений после того, как они покидали оружейную, на лицах не было и тени жизнелюбия — лишь мрачность.
Катрин пыталась забыться, полностью уйдя с головой в материнство и слушание лекций Абу по медицине в компании мужа, но она никак не могла отделаться от давящего как гранитной плитой ощущения, что от неё скрывают нечто очень важное — имеющее большое значение для благополучия её семьи с друзьями и не только.
Катрин делала попытки поговорить с Арно или с Изабель, вот только муж и свекровь под любым предлогом уходили от разговора — отделываясь объяснением, что обсуждали ситуацию с будущим урожаем. Желанием посвятить её в то, что обсуждалось за закрытыми дверьми оружейной, никто из них не горел.
— Катрин, детка, не обременяй себя тревожными мыслями. Ты дома, с тобой твоя семья и друзья. Отдыхай от всех драм и не беспокойся ни о чём, — советовала молодой женщине её свекровь, неунывающе и ласково улыбаясь ей.
Вот только Катрин не покидало предчувствие чего-то нехорошего, и что мать её мужа давит из себя улыбку ради её успокоения.
Катрин не сомневалась в том, что мадам Изабель успела искренне к ней прикипеть душой и сердцем, полюбить и принять как дочь, но она совершенно не была в восторге от сокрытия правды от неё, чтобы её пощадить.
Не удалось Катрин толком ничего добиться и от Арно, так что от мужа она слова не вытянула из того, о чём там идут обсуждения.
— Катрин, тебе не нужно себя ничем нагружать. Что тебе по возвращении домой не отдыхается? Если тебе нужно времени на себя побольше, попроси матушку, меня или Сару заняться Мишелем. Сама полежи и книжку почитай, погулять чаще выбирайся, — дождалась Катрин такого ответа от Арно на её вопросы.
— Арно, ты опять за старое? — скептически и недовольно Катрин нахмурила брови.
— Ты про что? — пару раз непонимающе похлопал густыми и длинными ресницами Арно, только он не учёл, что принятый им вид наивности не произведёт на Катрин желаемого для него впечатления.
— Я про то, что у тебя снова появились от меня секреты! И все молчат… А я нахожусь в подвешенном состоянии, что не прибавляет мне душевного спокойствия! — возмущённо поделилась Катрин.
— На этот раз ты правда напрасно беспокоишься. Будущие урожаи не обещают быть богатыми. Так что мы все думаем над мерами поддержки населения, но уже почти нашли хороший выход, — попытался Арно развеять беспокойство не купившейся на эту легенду жены.
— Ох, госпожа Катрин, да благополучно всё обстоит с урожаем, — проронил проходивший мимо и заставший эту сцену Фортюна. — Родриго Вилла-Андрадо объединился с разбойничьей семейкой д’Апшье, до вашего возвращения они тут занимались грабежами, разоряли земли. Сохранившие верность мессиру Монсальви вассалы объединились и немного им подпортили сладкую жизнь — они сейчас засели в логове Апшье. Мы обсуждали, как их оттуда выкурить, и к чему потом приговорить.
— Спасибо вам, Фортюна. Вы избавили меня от мучительной необходимости гадать и терзаться неопределённостью, — поблагодарила Катрин гасконца, справившись с шоком, который вызвали слова доброго малого. — Теперь, когда я знаю, какого рода перед нами стоит угроза, я смогу лучше представить способы её устранения, — Катрин улыбнулась и кивнула молодому человеку.
— Не стоит благодарности, госпожа Катрин. Я думал с самого начала, что лучше вам всё сразу рассказать. Вы уж не злитесь на ваших близких — они лишь хотели вас поберечь от знаний, которые множат муки, — чуть поклонившись на прощание сюзерену и его жене, Фортюна улыбнулся.
— Фортюна, находка для шпиона вы самая настоящая! — пробурчал досадливо Арно, проводив взглядом ушедшего по своим делам гасконца.
Катрин сердито прожигала взглядом сникшего и немного приунывшего Арно, который избегал встречаться с ней взглядом своих чёрных глаз.
— Арно, мы вроде бы уже обсуждали это, что не надо от меня скрывать правду — какой бы она ни была. Я понимаю желание твоё и остальных меня поберечь, но я в результате утаивания от меня правды сильнее тревожилась. У реальности хоть какие-то границы есть. У воображения их нет, — высказалась Катрин мягко, хотя всё же некоторые нотки упрямства и непреклонности в голос её вплетались.
— Катрин, прости. Ты права. Мы напрасно от тебя это скрыли. Надеюсь, в твоих глазах нас всех немного извиняет то, что мы стремились как лучше для тебя. Никто из нас не хотел, чтобы ты несла бремя… — подойдя ближе к Катрин, Арно, погладил её по щеке и заправил ей за ухо непослушную прядь, которая выбивалась из косы.
— Но я несла это бремя, Арно. Только не понимала, в чём дело, — Катрин взяла руки мужа в свои руки, в задумчивости поглаживая. — Вы боялись ранить меня правдой, только от неведения мне было ещё хуже, моё воображение оказалось страшнее любой правды…
— Катрин, милая, мы все работаем над этой проблемой. Тебе нечего переживать, — уверял Арно жену.
— Арно, так может быть, пора прекратить работать над проблемой и взяться за решение этой проблемы? — сорвалась с губ молодой женщины эта мысль, которая неожиданно поселилась в её голове.
— Катрин, ты что задумала? — недовольно нахмурившись, Арно с опаской покосился на жену. — Даже не думай собой рисковать, не суйся в то, что пахнет кровью!
— Не переживай, обойдусь без крови. И от проблемы я тебя избавлю.
— Катрин, я запрещаю, не суйся в это дело, которое не твоё! Ты не посмеешь!
— Арно, запомни уже, наконец. Я смею всё, — дерзкие слова слетели с губ Катрин, растянувшихся в улыбке.
Приподнявшись на носочках, она поцеловала в уголок губ ошеломлённого её словами мужа, погладив его лицо.
— Увидимся за обедом, любимый. Я пока буду в детской с Мишелем, — вдруг бросила Катрин беззаботно, удаляясь от Арно в сторону детской, и послав ему воздушный поцелуй.
Молодой мужчина, как будто ощутил на себе магию Горгоны, застыл поражённо на месте, не в силах вымолвить хоть что-то.
В голове Катрин начало зреть некое подобие плана, как бы она могла посодействовать, а то и стать движущей силой избавления от проблемы испанских наёмников Вилла-Андрадо и разбойничьего клана Апшье.

Выяснения и планы
17 июля 2020 г., 02:02
      Маленький Мишель де Монсальви лежал в родительской кровати, бережно укрытый одеялом. Два противоборствующих желания сейчас одолевали мальчика: поиграть ещё немного и заставить родителей взять его на руки, поиграть с ним, чтобы папа слегка подбрасывал его в воздух и ловил, а мама рассказала ещё какую-нибудь сказку.
С другой стороны, голубые глазки малыша слипались сами собой, Мишель уже откровенно клевал от усталости своим прелестным маленьким носиком, иногда мальчика тянуло зевать.
К тому же режущиеся зубы не добавляли ему нисколько спокойствия — бедный ребёнок практически не вынимал изо рта свои пальцы, похныкивая и всхлипывая от боли в дёснах.
Немного облегчила его страдания мазь на травах, безопасная при попадании в желудок, которую изготовили Абу и Сара. Во всяком случае, эта мазь помогала уменьшить боль в дёснах.
Арно сидел на краю кровати возле сына и тихонько, мягко с ним разговаривал, гладил его растрепавшиеся волосы, участливо говорил малышу, что скоро его мучения с зубами будут позади, и зато у него потом вырастут красивые и белые зубки.
Катрин лежала рядышком с сыном, успокаивающе гладила его густые светлые волосы, целовала в макушку и лоб, в щёки, напевала ему колыбельную песню.
— Баиньки, баиньки,
спи, усни, мой маленький…
Повернися на бочок,
под головку кулачок.
Сон в ручке держи,
что приснится — расскажи.
Баиньки, баиньки,
спи, усни, мой маленький…

Если крепкая стена —
будет верная жена.
А сухой приснится сук —
знать, изменит лучший друг.

Баиньки, баиньки,
спи, усни, мой маленький…
Повернися на бочок,
под головку кулачок.
Сон в ручке держи,
что приснится — расскажи.

Колыбельная и разговоры помогали склонить Мишеля ко сну, пусть он сам старался сну противиться.
— Кажется, уснул. Бедненький… сильно ему больно, видно, от того, что зубы лезут, — проронила Катрин, целуя на ночь сынишку.
— Ещё бы, прорезывание молочных зубов — нелёгкое испытание. Хорошо, мазь Мишелю помогла, от такой боли на стену полезешь, — согласился Арно с женой. — Катрин, мы не закончили наш разговор в церкви… Так делать, как сделала ты, ни черта не нормально.
— Снова поднимаешь эту тему? — устало выдохнула Катрин. — И будь добр отчитывать меня, если уж неймётся, на полтона тише — Мишель только уснул.
— Хорошо, извини, — уступил Арно, понизив голос до шёпота, как и жена. — Катрин, повторюсь снова — твой поступок был безрассуден, выманивать из логова бандитов и наёмников, имея в сопровождении только небольшой отряд рыцарей…
— Так я же все яблоки там отравила, которыми Андрадо с Апшье и их прихлебателями полакомились, — защищалась Катрин. — У меня всё было под контролем.
— А если бы яд не сразу подействовал? Что тогда? Ты понимаешь, какому риску себя подвергла сегодня? Хорошо, ты согласилась хотя бы охрану взять… — Арно перевёл дух и взлохматил свои волосы. — У меня слов нет, Катрин… твоё своеволие могло тебе и всем нам очень дорого стоить — тебя! — продолжал молодой человек шёпотом высказывать супруге своё негодование. — Каким местом вообще думала?!
— К твоему сведению, я голову использую не только для того, чтобы в неё кушать, но и для мыслительной деятельности! — сорвалась тоже на гневный шёпот Катрин, сердито глядя на мужа. — Да как ты смеешь так со мной разговаривать? Да, я использовала яд — недостойное воина оружие, нарушила рыцарский кодекс чести, зато окончательно прекратила бесчинства этой своры бешеных псин! Мой способ противоречит рыцарской морали, зато не противоречит здравому смыслу.
— К чёрту рыцарский кодекс и мораль! Меня волнует лишь то, что ты рисковала попасть в жуткий переплёт. И не забывай, что у меня есть право требовать от тебя отчёта в твоём поведении — мы женаты, Катрин. Ты всё решила сама, ничего не сказав мне… Я что, орден должен тебе за это вручить?! — так же шёпотом высказывал всё, что думал, Арно, скрестив разгневанный взгляд своих чёрных глаз с упрямым и дерзким взглядом фиалковых глаз Катрин.
— Обойдусь без ордена, хватит обычного человеческого «спасибо», — бросила ему Катрин, недовольно поджав губы.
— Спасибо тебе, Катрин. Мне было так «весело» копаться в том пепелище и молиться о том, чтобы там не оказалось твоего обгорелого трупа со следами насильственной смерти, — с грустным сарказмом и по-прежнему шёпотом выпалил Арно, скрестив руки на груди, прожигая взглядом жену.
Молодая женщина платила ему тем же.
— Зато я пресекла дальнейшие злодейства этих головорезов, и Овернь может вздохнуть с облегчением, — не сдавалась Катрин. — Да, я не посоветовалась с тобой. Так я же хотела тебе помочь. Сколько бы ты и наши вассалы выкуривали бандитов с наёмниками из логова Апшье? Недели? Месяцы? Я управилась за несколько часов.
— Правда твоя, — согласился уже уставший от всех драм этого дня Арно. — Только ответь, Катрин. Если ты всё решаешь за нас двоих, у меня за спиной, скрытничаешь, как тебе доверять?
— Никак, Арно. Это уже твоя свобода выбора, — Катрин покачала головой.
— Ты же ни капли не раскаиваешься в содеянном, Катрин. Ты похожа на вора, который сожалеет не о том, что украл, а только о том, что поймали. Представься возможность — снова бы так поступила, я прав? — Арно пристально глядел на молодую женщину, ожидая ответа.
Кто-то другой бы смутился под таким строгим взглядом, но только его жена к числу таких людей никак не принадлежала.
— Прав абсолютно, — согласилась Катрин. — Я сожалею лишь о том, что ты страшно терзался из-за меня. Но Андрадо с наёмниками и Апшье с бандитами я бы смогла убить снова, если бы пришлось. Да, я запачкала руки. Зато теперь больше никто не пострадает от этих деспотов, — непреклонность, сквозившая в голосе Катрин, не исчезла никуда.
— Хорошо семейную жизнь начинаем — с обмана…
— Справедливости ради скажу — обманывать в нашем браке не я первая начала, — буркнула сердито Катрин.
— Я о своих поступках сто раз пожалел. Наверно, защищать тебя, скрывая правду — плохая идея… — признал Арно, испытывая желание уже пойти с женой на мировую в этом споре.
— Верно. Я выдержу. Не трепетная дева из рыцарских романов, — мягко съехидничала Катрин, уже меняя гнев на милость. — Я хочу завтра поехать и посмотреть, в каком состоянии находится замок Апшье. Нужно оценить его благоустроенность. Со мной поедешь?
— Да, вместе поедем. За тобой глаз да глаз нужен. К тому же мне надо оценить, насколько этот замок пригоден для размещения в нём людей, какие в нём есть удобства, нужно ли сделать ремонт… — немного задумался о предстоящих задачах Арно.
— Это же надо было тебе затеять этот разговор перед сном, — мягко попеняла Катрин супругу.
— Не подозревал о новой грани твоей натуры как интриганки… — признание Арно прозвучало как смесь потрясения, неверия и даже какой-то доли восхищения. — Но ты не должна была так рисковать собой. Те убитые бандиты были злом во плоти.
— Арно, зло во плоти — это я с недосыпом в четыре утра. Это ты ещё со мной мало прожил, — поёрничала Катрин. — Ты проживёшь со мной долгую, счастливую и насыщенную жизнь…
— Надеюсь, мои нервы выживут, — доброжелательно поддел Арно жену, удостоившись от неё в качестве награды лёгкого тычка в бок.

Горя любимым делом
16 января 2023 г., 21:50
      Когда следующим днём после массового убийства бандитов Катрин и Арно с вооружённым эскортом поехали осматривать замок Апшье на пригодность для проживания в нём людей, они немало удивились, найдя замок в приличном состоянии. Как сказал Арно, эти скоты содержали замок в очень хорошем состоянии, что хоть сейчас запускай жить в него людей.
Поначалу слуги замка Апшье были напуганы тем, что в замок заявились мужчина и женщина с вооружёнными до зубов рыцарями, объявив замок своим.
Всё же многие из слуг прожили немало лет в этом замке, потому боялись, что новые хозяева замка Апшье выкинут их на улицу, но были успокоены словами Катрин, что замок переделают в госпиталь, а бывшая прислуга при желании может остаться и даже освоить профессию врача.
Предложенный молодой женщиной вариант понравился всем.
Так у Арно, безумно благодарного Катрин за такую возможность, появился в собственности бывший бандитский замок, который стараниями Арно и его жены с Абу Аль Хайром превратился в госпиталь — где смогли лечиться множество несчастных, у которых заподозрили проказу.
По желанию Арно заведение получило своё название «Госпиталь святой Катерины» — в честь покровительницы его жены и с намёком на то, кому он обязан этим госпиталем.
Так бывшее бандитское логово стало лечебным учреждением.
Катрин с Арно под руководством Абу самым ревностным образом постигали изучение науки врачевания и готовили новых специалистов. Супруги Монсальви проявляли утроенное рвение в изучении медицины, что не мог не отметить и не хвалить их друг Абу.
И нововведения Абу приносили свои положительные плоды, явившие себя в том, что люди благополучно излечивались по его методике. Также мавританский доктор делился своими наработками и с врачами в лепрозории — чтобы помочь тем несчастным, которые там заперты.
Всё же своё свободное от медицины время Арно и Катрин посвящали Мишелю, который рос очень непоседливым, смышлёным и любознательным ребёнком, родители с бабушкой и их близкие друзья души не чаяли в маленьком Мишеле.
Текло подобно песку сквозь пальцы время, начинание Катрин и Арно с Абу дарило свои положительные плоды — в Оверни резко снизилась заболеваемость, причём не только проказой.
Помня о том, как сам чуть не стал жильцом обители для прокажённых, Арно всей душой вовлёкся в свой госпиталь и в излечение людей от болезней. Особенно ратовал за то, чтобы за проказу не принимали то, что ею не является, и его с Катрин и Абу Аль Хайром стараниями удалось уберечь от страшной участи умереть для мира при жизни много людей.
Избранное супругами Монсальви дело дарило им душевное удовлетворение от осознания, что они помогают простым людям и делают для них доступнее хорошую медицину. Благодаря же Абу в Оверни возрос уровень медицинской грамотности. С подачи мавританского лекаря многие овернские крестьяне получили возможность изучать медицину, как и их господа.
Катрин продала все украшения, доставшиеся ей от первого мужа — покойного Гарена де Бразена, на вырученные деньги за её украшения медленно восставал из руин с притязаниями на прежнее великолепие замок Монсальви.
Так в полном единодушии и в любви к тому, что делают, всей душой горя любовью к медицине, Арно и Катрин вместе с их близкими прожили до 1433 года.
Одним дождливым сентябрьским днём в Карлат прибыл королевский гонец, привёзший письмо с официальным королевским помилованием и с восстановлением Арно в прежнем его положении, сопровождалось послание королевскими извинениями за все несправедливости, что Арно и его семье пришлось вытерпеть по вине Латремуя.
Гонец нашёл гостеприимный кров под крышей замка Карлат, прежде чем спустя два дня его отправили с провиантом назад.
При поддержке Катрин и Арно Абу Аль Хайр смог открыть медицинские курсы для всех желающих изучать врачебное дело.
И пусть Катрин не блистала при дворе, пусть Арно отошёл от военного дела, они чувствовали себя намного счастливее, живя в Оверни друг с другом и сыном, вместе с их близкими, занимаясь медициной.
Более тучи не сгущались над семьёй Монсальви, которая избрала для себя жизнь, уединённую от королевского двора, посвятив себя врачебному делу.

Конец.

Глава 4. Кампобассо и Кьяра
29 сентября 2015 г., 18:19
      Спящий Париж утопал в предрассветных сумерках. Добропорядочные горожане ещё не вставали со своих постелей, видя сны. Ущербная луна уже скрылась с небосвода, но солнце не взошло. Аврора пока не явила дремлющему городу свой лик.
Фьора пребывала в объятиях Морфея, обняв подушку и закутавшись в одеяло. На губах её блуждала улыбка, пушистые чёрные ресницы слегка подрагивали. Во сне Фьора видела живого отца. Вместе с ним, Иеронимой и сестрёнками она собирала грибы в лесу и рыбачила, сидя на берегу реки.
Франческо Бельтрами учил свою старшую дочь и наследницу стрелять по мишеням из пистолета, что получалось у неё с переменным успехом. Герцог хвалил и всячески подбадривал её. Фьоре снились праздники, устраиваемые отцом в честь дней рождений супруги и своих детей.
Когда-то в Бертене царили веселье и радость, замок поражал взгляд своим великолепием, но это было в невозвратном прошлом. Возможно, что спустя года ей удастся вернуть Бертену былые блеск и величие, на что она надеялась, но как при Франческо не будет никогда. На том месте в сердце Фьоры, которое занимал Франческо Бельтрами, теперь навеки осталась зияющая выжженная дыра. В своих снах Фьора находила спасение от безрадостной реальности, но сегодня её так и норовили вырвать из уютного царства грёз.
— Герцогиня де Бертен, просыпайтесь, — Матье принялся расталкивать Фьору, чтобы разбудить, но успеха это не принесло.
Девушка повернулась на другой бок спиной к нему.
— Господин велел мне разбудить вас. Проснитесь.
— Идите к дьяволу и дайте мне поспать! — зазвучали в голосе Фьоры нотки раздражения.
— Мне пойти к мессеру Филиппу и сказать, что вы не желаете выполнять его распоряжение?
— Да хоть к Римскому папе, — хмуро буркнула Фьора, накрыв голову подушкой.
— Пеняйте на себя, герцогиня, — покачав головой, Матье вышел из комнаты, направившись в кабинет Филиппа, где и застал его.
— Ну что, Матье, герцогиня проснулась? — спросил герцог своего мажордома, оторвавшись от бумаг.
— Ваша Светлость, — Матье переминался с ноги на ногу, — понимаете ли…
— Что-то не так?
— Герцогиня наотрез отказалась просыпаться, послав меня к дьяволу.
— Понятно, — Филипп отложил перо и закрыл крышкой чернильницу, — вы можете идти, Матье.
— Какие-либо распоряжения будут?
— Нет, никаких.
Чуть поклонившись, Матье вышел из кабинета и отправился по своим домашним делам.
Селонже оставил свой кабинет, слегка прикрыв дверь, и решительной поступью вошёл в комнату Фьоры.
Скрип открывшейся двери ничуть её не потревожил. Герцогиня спала сном праведницы. Распущенные чёрные волосы разметались по подушке, которую она обнимала. Овальное белое личико лучится умиротворением, щёки красит румянец. Рукав сорочки сполз, оголяя белое плечо. Пухлые губы растянуты в улыбке. Одеяло валялось в ногах у спящей безмятежным сном красавицы.
Филипп не мог не признать, что его оруженосец — чудесное создание природы. Во сне Фьора выглядела такой нежной и хрупкой. Только вот герцог не был намерен спускать юной прелестнице игнорирование его распоряжений.
— Фьора, просыпайтесь, — Филипп потряс её за плечо. — Сейчас же.
Но Фьора перевернулась на живот, показав сеньору свой затылок.
— Девушка, — посуровел голос бургундского рыцаря, — я непонятно выразился? Немедленно оторвитесь от кровати.
— Монсеньор, вам больше некого мучить, кроме меня? Дайте поспать! — отозвалась она сонно.
— Фьора, не вынуждайте меня выливать вам на голову ведро холодной воды, — мужчина попытался стащить упрямицу за ноги с кровати, но девушка обеими руками вцепилась в простынь. — Вы долго собираетесь испытывать моё терпение? — Филиппу всё-таки удалось отделить от кровати сонную и недовольно бормочущую Фьору. Он буквально подтащил её к шкафу, открыл дверцы, покопался в вещах и извлёк бежевые зауженные к низу штаны с белой рубашкой, отдав их в руки зевающей Фьоры.
— Чтоб оделись, позавтракали в столовой и явились в сад со шпагой. Даю вам пять минут. Раз в школе вас не научили толком драться, придётся мне заняться вашим обучением, — заявил герцог.
— Монсеньор, вы издеваетесь?! — Фьора махнула рукой в сторону часов на стене. — Сейчас только шесть утра! — всё ещё сонная, разбуженная столь бесцеремонным способом, девушка прожигала Селонже яростным взглядом серых глаз из-под нахмуренных бровей.
— Если вы думаете, что я позволю вам дерзить и своевольничать, Фьора, то глубоко ошибаетесь, — твёрдо отчеканил Филипп. — Я буду ждать вас в саду. Постарайтесь не мешкать, — Мужчина ушёл, оставив Фьору одну.
— Бу-бу-бу, злой монсеньор, — проговорила Бельтрами, сняв сорочку и убрав её в шкаф, одевшись в штаны с рубашкой и обувшись в чёрные сапоги. Не забыв, конечно, прихватить шпагу. Перед уходом Фьора привела постель в порядок.
В столовой она полакомилась гренками с сыром, запивая пищу грушевым компотом. Позавтракав, она вышла в сад, где её ждал герцог.
Последующие пять часов стали настоящей пыткой для не успевшей толком проснуться Фьоры. Поднять — подняли, а вот разбудить забыли. Герцог заставлял её оттачивать до совершенства каждый выпад и удар, от многочасового махания шпагой у Фьоры болели мышцы обеих рук — когда уставала правая, ей на смену приходила левая, которой ей было труднее действовать. А вот Филипп одинаково прекрасно сражался обеими руками, чему девушка позавидовала. Иногда Селонже и его оруженосец делали перерывы, правда, длящиеся одну-две минуты. На просьбу измотанной долгой тренировкой Фьоры пристрелить её, Филипп ответил, что свободу она получит не раньше истечения трёхлетнего срока её службы. Но в этот раз герцог не отзывался нелестным образом о боевых навыках девушки. Он даже похвалил её, сказав, что она уже лучше управляется с оружием. Похвала из уст сеньора оставила Бельтрами равнодушной, остатки злости за испорченный сон ещё не выветрились до конца.
— На сегодня всё, вы свободны, — Филипп убрал шпагу в ножны.
Фьора сделала то же самое, что и он.
— В вас нет ни капли жалости! — бросила Фьора в лицо своему сеньору это обвинение.
— Привыкайте, девушка. На поле боя вас никто жалеть не будет и ваши прекрасные глаза вам против врагов не помогут, — ответил ей Филипп.

До ванной комнаты на первом этаже, оформленной в серебристо-голубых тонах, с вделанным в полу небольшим бассейном, девушка добрела с трудом. Сняв с себя одежду и обувь, она погрузилась в воду по плечи. Вода была немного прохладной и, как подумала Фьора, в самый раз. Она сидела в бассейне, иногда ныряя ко дну, блаженствуя в прохладной воде, дарящей покой её разгорячённому от тренировки телу. Вдоволь накупавшись и смыв с себя усталость, она оделась и обулась, направившись в библиотеку, чтобы отвлечься за чтением какой-нибудь книги, но по пути пересеклась с Матье.
— Герцогиня, вам велели передать письмо, — мажордом вручил ей сложенную вдвое записку и удалился.
Фьора развернула послание и пробежала глазами то, что было написано:
"Здравствуй, моя милая Фьоретта. Мне необходимо серьёзно с тобой поговорить, это очень важно. Как получишь эту записку, приходи в трактир „Три сосны“. Я буду ждать тебя в восьмой комнате.

С наилучшими пожеланиями, твой верный друг
граф Никола
ди Кампобассо".

Фьора сложила записку вчетверо и убрала в карман штанов.

"Нельзя заставлять ждать господина графа", — думала она, выйдя из особняка, а потом и за ворота, и держа путь до назначенного места встречи. Фьора так спешила, что от быстрого бега у неё закололо в боку, но трактир „Три сосны“ она всё же отыскала, миновав пять кварталов. Это заведение с безвкусно разукрашенной вывеской особо ничем не отличалось от множества других трактиров Парижа. Фьора толкнула дверь и вошла в пропахшее запахами жаренной на огне еды и копотью помещение.
— Чего будет угодно вам, сударыня? — тут же подлетел к ней угодливого вида слуга.
— В восьмой комнате меня ждёт друг, — девушка заправила за ухо прядь чёрных волос.
— Я вас провожу, идите за мной.
Слуга с Фьорой поднялись наверх по витой деревянной лестнице. Он довёл её до дубовой двери с номером 8.
— Спасибо, — Фьора кивнула ему, повернула ручку и потянула на себя дверь, войдя в комнату.
Кампобассо стоял у окна и глядел на улицу. Чёрные курчавые волосы Никола уже начали седеть у висков, в уголках его чёрных глаз были морщины. Как-никак, капитану королевской гвардии шёл сороковой год. Но несмотря на годы, на него заглядывались женщины: смуглое квадратное лицо, прямой тонкий нос, высокие острые скулы и пухлые губы, пронзительные и глубоко посаженные чёрные глаза. Облачён он был в тёмно-зелёные штаны и камзол, на ногах коричневые сапоги.
— Добрый день, граф, — Фьора прошла до кровати и села на край.
— Здравствуй, Фьора, — Кола отошёл от окна и присел рядом с девушкой. — Хорошо, что ты пришла, моя милая. Хочу сказать, что ты расцвела — стала ещё прекраснее, чем раньше.
— Спасибо за комплимент, граф, — щёки Фьоры покраснели от смущения.
— За правду не благодарят.
— В письме вы сказали, что хотите со мной поговорить, — напомнила Фьора, — о чём же?
— Насколько мне известно, дитя, первый маршал взял тебя к себе оруженосцем, да или нет? — Никола выжидающе смотрел на неё.
— Да. В Мартенов день на церемонии герцог де Селонже назвал моё имя, — кротко промолвила Бельтрами.
— Ведь этот человек убил твоего отца… У тебя нет в голове догадок, почему в Мартенов день он выбрал именно тебя? — полюбопытствовал капитан.
— Нет, — Фьора недоуменно покачала головой, — наверно, остатки совести в одном месте зачесались…
— Совести? — сквозь смех хмыкнул Кампобассо. — Девочка моя, я сомневаюсь в наличии совести у герцога Селонже — люди вроде него совести не имеют. У меня есть подозрение, что он выбрал тебя лишь с одной целью — сделать своей любовницей, при твоей красоте это не удивительно.
— Да я скорее прострелю себе голову, чем с ним пересплю! — Фьора презрительно фыркнула. — А что, у него уже были в любовницах оруженосцы? — стало интересно ей.
— Да, была у него одна девушка пять лет назад… — Кампобассо вздохнул и почесал висок. — Такая же очаровательная и наивная красавица, как ты. С той лишь разницей, что она была голубоглазой блондинкой.
— Как же её звали?
— Беатрис де Ош. Её отец Жильбер де Ош принадлежал к старой знати, преданной королю Людовику, как и твой отец. Жаль бедную девочку…
— Что же с ней стало? — Фьора вся обратилась в слух.
— Два года они были вместе, герцог даже надел ей на руку обручальный браслет. Но потом Беатрис исчезла и по всей стране прокатилась весть о её гибели от рук неизвестного убийцы. Никто не знал, чем могла навлечь на себя несчастная чужую ненависть. Для меня не будет большим открытием, если она наскучила герцогу и он от неё избавился.
— Мой сеньор убил моего отца, — проговорила Фьора глухо, — значит ли это, что он мог убить свою невесту?
— Я не исключаю, что такое могло иметь место, — Кампобассо погладил свою собеседницу по голове, — мой тебе совет, дитя моё, старайся общаться с герцогом де Селонже как можно реже, не оставайся с ним наедине и уж тем более не пей спиртного, если он вдруг предложит. Поверь, твой сеньор не будет терзаться муками совести, если вздумает тебя обесчестить.
— Не сомневайтесь, граф, у меня хватит ума не поддаться его чарам и не стать ему любовницей, — заметила Фьора оскорблённо.
— Я лишь предостерёг тебя, что и должен был сделать. Будь со своим сеньором очень осторожна. Он такой, совратит и не заметит, как было в случае бедняжки Беатрис. — Никола встал со своего места, что следом сделала и Фьора. — Что-то я проголодался.
— Мне тоже есть захотелось, — словно подтверждая её слова, желудок Фьоры заурчал.
— Вот и славно, — Никола хлопнул девушку по плечу, — выходит, сегодня я буду обедать в прекрасной компании.

Вдвоём мужчина и его спутница вышли из комнаты, спустились вниз по лестнице на первый этаж и заняли свободный столик у окна. Подошедший к их столику слуга осведомился, чего они желают. Никола заказал себе свиную отбивную и бокал кьянти, Фьора — стакан молока и куриные котлеты. Пока их заказы готовились на кухне трактира, граф и юная герцогиня вели друг с другом разговоры. Вполголоса они порицали Карла Смелого и воздавали почести мёртвому Людовику XI, шутили. Кампобассо рассказывал девушке о её отце, каким он был до женитьбы на Мари де Бревай и до рождения Фьоры. В их задушевной беседе нашлось и место воспоминаниям о прошлом. Спустя не столь уж и долгое время принесли их заказ. Никола настоял на том, что платить за всё будет он, хотя у Фьоры имелись при себе деньги.

Утолив голод, Никола и Фьора тепло попрощались. Граф остался в трактире. Бельтрами же захотела погулять по городу. Первым делом она отослала с курьером в Бертен двести восемьдесят золотых экю, оставив себе на личные расходы лишь двадцать. Как рассудила Фьора, Иерониме и сестрёнкам, бедствующим в Бертене, эти деньги гораздо нужнее. Для людей вроде её сеньора подобная сумма мало что значила. Но для Фьоры и её семьи это были немалые деньги. На двести восемьдесят экю золотом Иеронима может купить тёплой одежды с обувью к зиме — для себя и девочек.
Предстоящей зимой вдова Франческо Бельтрами сможет позволить себе дрова для растопки камина. Она, Карла и Пьетра не будут мёрзнуть, когда наступят холода и близняшек не свалит в кровати простуда, что с ними из-за мерзлоты в Бертене случалось нередко. Мысль, что данные герцогом де Селонже деньги принесут пользу Иерониме с Карлой и Пьетрой, радовала Фьору.
Сколько Фьора помнила, Иеронима была одинаково строга с ней и со своими родными дочерьми, но старшая дочь герцога Бертенского всегда считала Иерониму своей матерью и любила её, ведь родную мать она знала только по рассказам отца.
"Всё равно я бы потратила эти деньги на всякую ерунду, а Иеронима найдёт им нужное применение", — думала Фьора, идя по мосту Понт-Неф и глядя прямо в одном направлении.
— Фьора! — окликнул её знакомый девичий голос.
Герцогиня Бертенская обернулась, на её лице отразилась радость — она увидела бегущую ей навстречу Кьяру, подобравшую юбки своего длинного платья цвета осенних листьев.
— Кьяра, моя дорогая, я так рада тебя видеть! — подойдя к подруге, Фьора крепко обняла её и чмокнула в щёку.
— И я рада, что встретила тебя. Посидим на перилах?
— Давай.
Две подруги уселись на перила моста подобно птицам, севшим на ветвь. Кьяра и Фьора болтали ногами от безделья, глядя на широкую голубую ленту Сены, неторопливо катившую свои воды. Золотой диск солнца проливал свет своих лучей на водную гладь, играя множеством бликов. Кьяра достала из кармана платья булку и разломила её на две части, дав вторую половинку Фьоре. Альбицци и Бельтрами отламывали по кусочку от своих половин булки и кидали выныривающим из воды рыбам. Вскоре от булки ничего не осталось — девушки всю её раскрошили.
— Ну что, Фьора, каков он? — нарушила тишину Кьяра
— Ты о ком?
— О твоём сеньоре, конечно! — Кьяра была само любопытство.
— Он сущий деспот! Ты можешь себе представить, Кьяра? Он поднял меня с кровати ни свет ни заря и заставил упражняться в фехтовании… Пять часов мой „добрый“ сеньор гонял меня по саду, а в ответ на мою просьбу пристрелить меня заявил, что свободу я получу не раньше трёх лет! — Фьора надула губы и скрестила руки на груди. — Солнце ещё не взошло, как в мою комнату сперва заявился его мажордом Матье, а потом и он сам! Поспать нормально не дали!
— А я вчера со своей сеньорой была на прогулке. Вот, посмотри, что она мне купила, — Кьяра продемонстрировала подруге украшавшее её средний палец левой руки серебряное кольцо с изумрудом. — Мы были на мосту Менял.
— Красивое, — с восхищением и лёгкой завистью прошептала Фьора, любуясь кольцом.
— Принцесса Мария очень добрая девушка и хорошо ко мне относится. Фьора, скажи, а герцог де Селонже не оказывал тебе знаков внимания? — Кьяра даже и не подозревала, как огорошила подругу этим вопросом.
— С чего бы, скажи на милость? — Фьора зевнула, прикрыв рот ладонью.
— Всё-таки он молодой мужчина двадцати девяти лет, а ты юная и прекрасная девушка… Я поверить не могу, что он остался равнодушным к твоему очарованию. Неужели твой сеньор даже не пытался взять тебя за руку? — тараторила Кьяра.
— Только не говори, что влюбилась в него! — Фьора зажала себе руками уши. — Мне Арно Сорель в "Мерсее" этим первым маршалом мозги все проел! Теперь ещё и ты…
— Но ведь герцог такой привлекательный мужчина, он невероятно красив… Он тебе ни капельки не нравится? — допытывалась Кьяра.
— Я его ненавижу так сильно, как только можно ненавидеть! Этот Иуда убил моего отца! — кричала Фьора, ощутив, как в горле застрял комок слёз. — Представься мне возможность, я убью его без всяких сожалений и скорее сброшусь с колокольни Нотр-дама вниз головой, чем стану герцогской шлюхой!
— Ты извини, если обидела, — потупилась Кьяра, опустив голову.
— Ничего страшного, — Фьора украдкой смахнула слезу, — я сегодня виделась с графом Кампобассо… Он рассказал мне о том, что пять лет назад у моего сеньора служила оруженосцем некая Беатрис де Ош. Кола считает, что Филипп причастен к её исчезновению и гибели… Не знаю, правда это или обычная сплетня…
— Вот это да! — вырвалось у Кьяры. — Ходят слухи, что герцог предпочитает любовь по-флорентийски.
— По-флорентийски? — переспросила Фьора. — Это как?
— С мужчинами.
— Кто тебе это сказал?
— Мой кузен и жених Бернардо Даванцати. Как думаешь, это может быть правдой?
— Мне кажется, что нет.
— А ты откуда знаешь?
— Внутреннее чутьё.
— Скорее всего, герцог сторонник однополых отношений, раз не пытался проявлять к тебе внимание. Странно, ведь ты такая красавица!
— Кьяра, рассказанное твоим женихом — ещё не повод записывать герцога в содомиты. — Фьора и сама не поняла, что заставило её заступиться за ненавидимого ею человека.
— Спорим, что твоему сеньору по вкусу юноши? — Кьяра протянула ей руку.
— Спорим, что Филиппу нравятся девушки и все слухи о его склонности к содомии — выдумки? — Фьора пожала протянутую ей руку. — Я докажу, что это всё враньё насчёт мужчин.
— Идёт, — согласилась Альбицци. — Не хочешь со мной прогуляться? — предложила Кьяра.
— С удовольствием, — откликнулась Фьора и спрыгнула с перил.
То же сделала и Кьяра.

Взявшись за руки, девушки неспешно гуляли по залитому солнцем Парижу: бродили по улочкам и вымощенным брусчаткой тротуарам, послушали мессу в Нотр-дам, где Фьора пожертвовала десять экю на благотворительные нужды. Посмотрели пьесу о Елене Троянской, устроенную прямо на соборной площади, так что две подруги насладились содержательным воплощением идеи автора и прекрасной игрой актёров. Фьора переживала свой восторг в себе, зато Кьяра всю дорогу до особняка герцога де Селонже бурно делилась с подругой впечатлениями. Бельтрами слушала её с рассеянной улыбкой на губах. Расцеловав друг дружку в обе щёки, девушки распрощались, договорившись встретиться завтра или в крайнем случае на выходных.
Время близилось к пяти вечера.
В дверях Фьора буквально нос к носу столкнулась со своим сеньором.
— О, Фьора, вы пришли. Матье говорил, что вы с кем-то виделись? — Филипп пребывал в явно хорошем настроении, о чём говорили весело поблёскивающие карие глаза и улыбка на тонких губах.
— Да, с графом Кампобассо. А что? — вдруг спросила она.
— Мой вам совет, Фьора, — стал тон Филиппа серьёзнее, — держитесь подальше от этого человека и не одаривайте своим доверием — оно может вернуться к вам ножом в спине.
— Надо же, монсеньор, Никола тоже советовал мне держаться от вас подальше, — девушка хихикнула.
— Фьора, это не смешно, — Селонже нахмурил брови, — вы ещё очень юны и наивны, а желающие этим воспользоваться всегда найдутся.
— Граф Кампобассо был другом моего отца и опекал меня всё то время, что я жила и училась в Париже, — выдавила из себя Фьора, стараясь скрыть раздражение в своём голосе. — Я знаю, что он меня не предаст.
— Порой корысть рядится в одежды заботы. Я ничуть не удивлюсь, если Кампобассо навешает лапши на ваши волчьи ушки, втянет вас в какое-нибудь сомнительное предприятие, а в случае провала отойдёт в сторону и на вас же всё свалит.
— Вы не смеете так говорить о нём! — глаза Фьоры загорелись гневом.
— Девушка, я смею всё.
— Вы не знаете графа, чтобы так о нём говорить!
— Ошибаетесь, — усмехнулся Филипп, глядя на Фьору как на избалованного и безответственного ребёнка, — я знаю дражайшего графа Кампобассо получше вашего. Когда узреете его оборотную сторону, плакаться ко мне не приходите.
— Не беспокойтесь, мне ваша жалость даром не нужна! — Фьора обиженно выпятила нижнюю губу. — Вы куда-то собирались, монсеньор? — спросила она уже спокойнее.
— Король даёт бал на следующей неделе в честь императора Фридриха и принца Максимилиана. Карлу Смелому потребовалась моя помощь в организации, хотя это не по моей части.
— Вы поздно придёте?
— Сам не знаю. Может и надолго задержусь, а может и нет. Чтобы пьяных пирушек не устраивали, — сделал герцог строгое внушение своему оруженосцу, переступив порог, — по крайней мере без меня.

Филипп спустился с крыльца по ступеням и направился в сторону конюшни. Фьора закрыла дверь и уединилась в библиотеке, а библиотека в особняке её сеньора была немаленькой. За чтением трагедий Софокла девушке удалось забыться. Грусть за судьбы Аякса и Эдипа немного вытесняли грусть о её собственной судьбе. Фьора ушла с головой в книгу и не заметила, что большие часы на стене показывали девять вечера.
Встав с мягкого дивана, лёжа на котором до этого читала, она поставила книгу на место и подошла к окну. Бельтрами всматривалась в сгустившуюся на улице тьму сквозь стекло, но своего сеньора не увидела. Скорее всего, он ещё не вернулся.
Пожав плечами, Фьора вышла из библиотеки и проследовала в свою комнату, где из повседневной одежды переоделась в полупрозрачный белый пеньюар, откопанный ею в шкафу.
На шею, запястья и грудь она брызнула немного духов с запахом белой сливы. Свои чёрные волосы Фьора распустила по плечам и, сочтя себя готовой, отправилась в спальню Филиппа. В комнате властвовал полумрак, поэтому ей не удалось во всех подробностях разглядеть обстановку. Очертания огромной кровати с синим пологом, письменного стола и стула со шкафом всё же различимы для глаза.
На ощупь Фьора добрела до кровати и присела на край, решив ждать прихода сюзерена. Тишину тёмной комнаты нарушало только тиканье часов. Фьора не смогла бы даже примерно сказать, сколько она просидела на кровати в комнате герцога, дожидаясь его.

Встав с кровати, девушка подошла к окну и раздвинула тяжёлые занавески. На улице царила тьма, но фонари пока не зажигали. Чтобы унять скуку, Фьора принялась мерить шагами спальню, но вскоре её одолели усталость и дремота. Фьора не выстояла в борьбе со своим желанием спать и прилегла на кровать, поджав ноги и положив руки под голову. Глаза её сомкнулись сами собой, а спустя каких-то три минуты она уже спала крепким сном, тихонько посапывая.
Даже чуть скрипнувшая открывшаяся дверь не нарушила её покоя. Фьора продолжала спать. Вошедшим человеком был Филипп, вернувшийся от короля лишь в одиннадцать вечера. Молодой человек зажёг свечи в канделябрах, в спальне сразу стало светлее — полумрак отступил. Кинув взгляд на кровать, мужчина не без удивления заметил лежащую на ней Фьору.
В воздухе витал аромат белой сливы.
"Интересно знать, что эта юная дама забыла в моей спальне", — думал Филипп, сев на край кровати и легонько погладив девушку по голове. Спящую герцогиню это нисколько не побеспокоило. Первый маршал невольно залюбовался её лицом с тонкими и нежными чертами, чуть подрагивающими веками и довольной улыбкой на губах. Сквозь белую ткань пеньюара просвечивали контуры стройного юного тела. Но Филипп быстро опомнился, принявшись трясти свою ночную гостью за плечо.
— Фьора, проснитесь же, вставайте, — понемногу ему удалось растолкать своего оруженосца.
— О, монсеньор, — Фьора полусела на кровати и зевнула, протирая кулачками глаза, — вы пришли…
— Я задержался во дворце немного дольше, чем планировал, — Филипп встал и помог встать с кровати ей. — Не думал, что вернувшись домой, застану в своей спальне вас. Позвольте узнать, что вы делаете в моей комнате и в моей кровати? — задал Селонже интересующий его вопрос.
— Я ждала вас, монсеньор, — ответила девушка с обезоруживающей прямотой, ласково улыбаясь ему.
— И зачем же, интересно?
— О, монсеньор, — проворковала Бельтрами, — наверно, я не смогу сказать вам что-нибудь новое… ведь вам не раз доводилось слышать от женщин, что вы невероятно умны, отважны и хороши собой, — Фьора взяла за руку ничего не понимающего Филиппа, нежно поглаживая его пальцы. — Вы такой притягательный мужчина…
Глаза Селонже были готовы на лоб полезть от изумления.
— Девушка, я всё хуже понимаю, что происходит, — герцог покачал головой.
— Ах, не понимаете? — Фьора прижала его руку к своей левой груди. — Чувствуете, как бьётся моё сердце? Оно бьётся лишь для вас! — воскликнула она с горячностью.
— Простите, Фьора, — Филипп мягко высвободил свою руку, — но у нас ничего не получится.
— Неужели я настолько некрасива? — зазвенел девичий голосок от обиды.
— Девушка, не говорите глупостей! — возмутился он. — Вы не просто красивы — вы прекрасны, восхитительны. Глядя на вас, даже монахи позабудут о своих обетах, — Филипп нежно провёл рукой по щеке Фьоры, — но вы не учли одно маленькое „но“.
— Это какое же? — отозвалась она.
— Я не сплю с оруженосцами — это пошло, — Филипп слегка улыбнулся.
— А может быть, в вашем вкусе не девушки, а юноши? — сорвалось у Фьоры с языка.
— Ну и кто поделился с вами этой сплетней? — Филипп беззлобно усмехнулся, чуть прищурив глаза.
— Одна моя знакомая из "Мерсея". Она поспорила, что вы любите мужчин, я — что вы любите женщин…
Селонже молчал первые несколько секунд, но зашёлся громким смехом, который ему было не под силу сдержать. Герцог буквально сгибался пополам в приступах неконтролируемого хохота, держась за живот.
— Выходит, что вы устроили это представление, чтобы более наглядно узнать о моих предпочтениях? — спросил он, отсмеявшись.
Фьора утвердительно кивнула, густо покраснев.
— Браво, девушка, — Филипп поаплодировал ей и криво улыбнулся, — я просто поражаюсь вашей изобретательности.
— Значит, не спите с оруженосцами? — Фьора скрестила руки на груди.
— Девушка, вас в таком юном возрасте постигла глухота? Я же сказал, что не сплю с оруженосцами и считаю это пошлым.
— Так Беатрис де Ош пять лет назад стала исключением из этого правила? — поддела Фьора ехидно своего сеньора. — И вы потом избавились от неё, когда она вам наскучила…
— Это не ваше дело! — прикрикнул Филипп на неё. — Не болтайте зря о том, чего не знаете… — проскользнула в его голосе горечь. — И вон из моей комнаты! — Он схватил Фьору за плечо и потащил к двери. Открыв дверь, герцог выставил девушку из спальни и с грохотом захлопнул эту самую дверь прямо у Фьоры перед носом.
Переполняемая смешанными чувствами, Фьора ушла в свою комнату. Лёжа в кровати, она долго ворочалась с боку на бок и не могла уснуть. Так вот девушка и провела ночь.

Глава 5. Предчувствие беды
26 февраля 2018 г., 19:29
      Этим утром Филипп сделал Фьоре небольшую поблажку, разбудив её не в шесть утра, а в половине девятого. Да и во время тренировки в саду он не предъявлял к ней жёстких требований. Сегодняшнее занятие было для Фьоры скорее в радость, чем в пытку. Герцог заслуженно отметил, что у девушки получается владеть шпагой немного лучше и не отпускал в адрес оруженосца язвительных комментариев. Фьора предложила пострелять по мишеням из пистолета. Её сеньор не мог не похвалить навыки Бельтрами в стрельбе — стреляла она намного лучше, чем фехтовала.
На протяжении четырёх часов, что длилась тренировка, Филипп ни единым словом и жестом не давал понять Фьоре, как его задели вчера её слова. Сама того не желая, она ударила по самому больному. Теперь же, на следующий день после вчерашней безобразной сцены, девушке было стыдно глядеть сюзерену в глаза, ясно читая в них печаль. Потерять Беатрис — самый страшный удар, какой только мог его постичь, что и случилось. Конечно же, не умеющая держать язык за зубами и думать, что говорить, девчонка не могла знать подлинной истории той разыгравшейся трагедии. Герцог не держал на неё зла, но упоминание о Беатрис вновь разбередило начавшие заживать раны.
Филипп отпустил Фьору немного раньше, чем вчера.
— Должен сказать, вы делаете успехи, Фьора, — Селонже убрал шпагу в ножны и отдал девушке её оружие, ранее выбитое у неё из рук.
— Мне приятно слышать такое от вас, — Бельтрами одарила рыцаря робкой улыбкой. — Спасибо, монсеньор. — Она убрала в ножны свою шпагу.
— Не стоит, Фьора. Можете идти. На сегодня занятия окончены.

Герцогиня устроилась на своей куртке под яблоневым деревом, занимаясь поеданием сочных жёлтых плодов и устремив в безоблачное небо взгляд серебристо-серых глаз.
«Фьора сегодня прекрасно поработала, если бы ещё не бросалась в атаку на горячую голову», — думал Филипп, добредя из сада до кабинета. Достал из серванта хрустальный бокал и бутылку бургундского, из которой налил себе в сосуд немного вина. Молодой человек надеялся в спиртном утопить скорбь и невесёлые мысли о своей покойной невесте. Филипп осушал бокал за бокалом, но напиток не помогал ему отвлечься от грустных дум и забыться. От немалого количества выпитого им вина он захмелел, меланхолия крепко вцепилась в него своими когтями. Взяв гитару в руки, рыцарь принялся лениво перебирать струны, извлекая из музыкального инструмента мелодичные звуки, что слегка развеяло тоску Селонже. Но уединение герцога нарушил звук открывшейся двери и показавшаяся в её проёме фигурка Фьоры, облачённая в красно-чёрное платье своих родовых цветов. На среднем пальце её правой руки сиял золотой перстень с рубином — семейная реликвия герцогов Бертенских. В руках девушки была большая тарелка, полная булочек с маком.
— Простите, что без стука, монсеньор, — Фьора чуть улыбнулась ему и, дойдя до стола, поставила на него тарелку. — Эти булочки я испекла для вас. — Она опустила глаза, не решаясь встретиться взглядом с ним.
— Неужели? — герцог приподнял бровь. — Сами пекли?
— Под руководством Матье. Вчера я повела себя как бесстыдная уличная девка и самым грубым образом затронула больную для вас тему. Пожалуйста, монсеньор, простите меня, — виновато прошелестела Фьора, склонив голову. — Я не умею держать язык за зубами и думать, прежде, чем сказать что-то. Поверьте, мне очень стыдно за вчерашнее.
— Оставим разговоры о неприятном, Фьора. Я не держу на вас обиды. — Филипп наигрывал на гитаре какой-то зажигательный испанский мотив, напевал песню своим низким голосом тёплого тембра с лёгкой хрипотцой.
Околдованная его игрой и пением, заворожённая Фьора присела на диван, затаив дыхание и не двигаясь, не решаясь издать ни звука. Голос мужчины пробирал её до дрожи в теле и приятно ласкал слух.
— Фьора, почему вы не едите булочки? — задал он ей вопрос, прервав своё занятие.
— Так я же пекла булочки для вас, монсеньор.
— А я хочу разделить их с вами, — герцог протянул одну ещё горячую булку Фьоре, которую она взяла обеими руками, а сам взял другую и откусил от неё кусок. — Очень даже вкусно, герцогиня.
— Спасибо. Рада, что вы находите мою стряпню съедобной. — Фьора за считанные минуты умяла свою булочку.
Селонже откусывал от своей по небольшому кусочку.
— Знаете, монсеньор, — начала Фьора, дожёвывая лакомство, — у вас чудесный голос и на гитаре вы играете превосходно.
— Благодарю за комплимент, мадемуазель.
— Вы ведь много песен знаете, да?
— Не очень много, но всё-таки немало.
— Вы не споёте ещё что-нибудь? Мне так нравится ваш голос…
— Ну, если таково желание дамы… — Филипп кивнул и улыбнулся ей. И вновь ловкие длинные пальцы коснулись струн, начав их перебирать и извлекая мелодию, но на этот раз она была медленной и спокойной. Молодой человек выбрал для исполнения песню Гильома де Машо «Douce dame jolie».
— Douce dame jolie,
Pour dieu ne pensés mie
Que nulle ait signorie
Seur moi fors vous seulement.
Qu’adès sans tricherie
Cherie
Vous ay et humblement.
Чаруя слух Фьоры, голос рыцаря излучал множество тонов. Герцог делал маленькие логические паузы там, где это необходимо, где-то понижал или повышал интонации. С приоткрытым от восхищения ртом девушка сидела, не шелохнувшись, на диване, положив руки на колени. Ни дать, ни взять — примерная ученица «Мерсея». Она попала под власть волшебства исполнения рыцарем старинной песни и не хотела от неё избавляться, ей нравилось слушать пение своего сюзерена. Со дня гибели отца Фьоры, Иеронима возненавидела всё, что так или иначе связано с увеселением — музыкой и танцами. Так что Фьора наслаждалась этим маленьким импровизированным концертом, закрыв глаза и мечтательно улыбаясь.
Филипп же самозабвенно предавался пению и не подозревал, какое удовольствие доставляет оруженосцу его исполнение:
— Tous les jours de ma vie
Servie
Sans villain pensement.

Helas! et je mendie
D’esperance et d’aïe;
Dans ma joie est fenie,
Se pité ne vous en prent.

Douce dame jolie…

Mais vo douce maistrie
Maistrie
Mon cuer si durement

Qu’elle le contralie
Et lie
En amour tellement

Qu’il n’a de riens envie
Fors d’estre en vo baillie;
Et se ne li ottrie
Vos cuers nul aligement.

Douce dame jolie…

Et quant ma maladie
Garie
Ne sera nullement

Sans vous, douce anemie,
Qui lie
Estes de mon tourment,

A jointes mains deprie
Vo cuer, puis qu’il m’oublie,
Que temprement m’ocie,
Car trop langui longuement.
Douce dame jolie…
Допев песню до конца, Филипп погладил гриф гитары, налил себе вина в бокал и осушил в несколько глотков.
— Фьора, можете взять из серванта бокал и налить себе вина, — сказал Филипп, играя уже другую мелодию.
— Спасибо, монсеньор, но я откажусь, — был её вежливый ответ.
— Вам не нравятся вина, мадемуазель Фьора? — Филиппа немного удивило то, что кому-то могут не нравиться вина его родной Бургундии, которые лично он находил превосходными.
— Нет, монсеньор, причина в другом, — Фьора потупила взор, — у меня нет никакого опыта в этом отношении, я никогда не пробовала никаких вин — вообще спиртного в рот ни капли не брала…
— Почему же?
— Иеронима, моя мачеха, всегда говорила, что распитие спиртных напитков — греховное занятие…
— Как ваша мачеха ещё монашеский клобук на вас не надела? — не сдержал мужчина усмешки.
— Она хотела это сделать из желания уберечь от соблазнов, — Фьора стиснула тоненькими пальчиками ткань платья, — но граф Кампобассо настоял, чтобы я училась в школе рыцарей.
— Мадам Иеронима настолько вас не любит?
— Вовсе нет, — возразила Фьора, — она неплохой человек и всегда относилась ко мне как к своим родным дочерям — Карле и Пьетре. Вот только Иеронима очень суровая, строгая и холодная женщина. Слышали бы вы и видели, какой скандал она устроила, когда я заявила ей о своём желании стать рыцарем. Почему-то Иеронима считает столицу гнездом греха и порока, а моя нравственность её очень заботит.
— Фьора, вы уже взрослая девушка и вашей мачехи здесь нет, — резонно заметил Филипп, — налейте себе вина и хватит так переживать из-за пустяков. Расслабьтесь.

Фьора кивнула, встала с дивана и достала из серванта бокал, налив себе вина и сев обратно на диван.
Вино она пила маленькими глоточками, желая растянуть подольше удовольствие от этого напитка, оставляющего во рту после себя терпкое послевкусие и приятно разогревающего кровь. Фьора впервые попробовала вино и ей оно очень понравилось, о чём говорили широкая улыбка на губах и зажмуренные от блаженства глаза. Девушка допила вино и поставила бокал на стол. Сейчас она испытывала какое-то особое, непривычное для неё ощущение, будто разум её существует отдельно от тела, Фьора ощущала лишь лёгкость. Серые глаза её блестели и щёки налились ярким румянцем.
— Каким вы находите вино, Фьора? — поинтересовался у неё Филипп, наигрывая на гитаре какую-то спокойную и неспешную мелодию.
— Оно невероятно вкусное, монсеньор! Никогда ничего изысканнее не пробовала! — поделилась Фьора впечатлениями. — Можно мне ещё? — глаза её глядели на него с доверчиво-вопросительным выражением.
— Думаю, пока лучше ограничиться одним бокалом. Я бы не советовал вам так много пить в первый раз — может стать плохо с непривычки.
— Как скажете, монсеньор, вам виднее, — согласилась с ним Фьора. — А вы ещё можете спеть что-нибудь?
— Да вы та ещё хитрая лисица — даром, что волк на гербе, — Селонже добродушно усмехнулся. — Я вас развлекал, теперь ваша очередь петь.
— Монсеньор, это шутка? — Фьора непонимающе смотрела на него.
— Я не шутил.
— Лучше не надо. Я сегодня не в голосе, да и вообще пою неважно, — отнекивалась девушка. — Мне медведь не то что на уши наступил, он на них танцевал.
— Поверьте, Фьора, меня вам стесняться не стоит. Окажите любезность, спойте что-нибудь. Пожалуйста, — голос его смягчился.
— Что ж, вы сами просили, — уступила Фьора. Набрав в диафрагму побольше воздуха, она запела одну из своих любимых песен:
— Растворялась я в нежности,
В ласке губ трепетала.
В поле снежной безбрежности
Исступленно рыдала.
Мне ль судьбе покориться,
Мне ль зачахнуть в тоске?
Приворотное зелье
Я варю в котелке

И упала я в ноги
Властелину ненастья,
Чтобы взял мою душу,
Дал короткое счастье,
Разделённую нежность,
Жар объятий твоих.
Тот единственный трепет,
Что один на двоих.
Единенье желаний,
Пониманье без слов,
Ток взаимных касаний,
Вдохновенье даров.

Колдовских прорицаний
Прорастает трава.
От безумных терзаний
Зашумит голова.
Приворотное зелье
Закипает в котле.
Мне за это не страшно
Кончить жизнь на костре.
Пусть в неистовом пламени
Сгину, стану золой,
Но не быть мне желанной
Даже этой ценой.

Заклинанья бессильны,
Жалок ведьмин дурман.
Приворотное зелье
Выливаю к чертям,
Приворотное зелье
Выливаю к чертям.
— Фьора, вы зря наговаривали на себя, — Филипп очнулся от забытья, в которое его погрузило пение девушки. — У вас очень красивый голос — звонкий, нежный и чистый, так приятно слушать.
— Правда? — она хихикнула, прикрыв рот ладошкой. — А Иеронима говорила, что моим голосом только в уборной «занято» кричать.
— Какого низкого мнения мадам Иеронима о ваших вокальных данных, — Филипп покачал головой. — Лично мне ваш голос нравится.
— Спасибо на добром слове. Мне стало вдруг интересно, монсеньор, каким вы были ещё мальчишкой и как проходило ваше детство?
— Фьора, спросите что-нибудь попроще, — отрезал он с неохотой, уплетая взятую с тарелки булочку.
Фьора последовала его примеру.
— Но мне правда очень интересно, — в глазах девушки читалась немая просьба.
— Я не люблю вспоминать об этом.
— Монсеньор, пожалуйста, — настаивала она, — расскажите.
— Если вы так желаете… — уступил Филипп, доев булочку. — Я родился в довольно знатной, богатой и влиятельной семье. Был единственным сыном Вивьен и Филиппа де Селонже. Как вы поняли, меня назвали в честь отца. Меня ни в чём не ограничивали, потому я рос упрямым, избалованным, капризным и вредным ребёнком. До сих пор удивляюсь, как отец с матерью в детстве меня не придушили. К тому же был очень хилым, слабым и часто болел. Так что в мои шансы стать рыцарем верила и поддерживала меня только моя няня и гувернантка Леонарда Мерсе. При всей любви ко мне, мои родители не верили, что у меня выйдет сделать карьеру на военном поприще. Приложил много усилий, не пропавших зря, дабы доказать отцу и матери, что они ошибаются. Последовал девизу своего рода «Против ветра». Ушло немало лет на это, но своей цели добился. — Филипп улыбнулся девушке левым уголком губ.
— Я никогда бы не подумала, что у вас всё было именно так. Мне казалось, вы как будто родились со шпагой в руке. Достойные уважения упорство и сила воли. — Восхищение впечатлённой Фьоры было неподдельным.
— Приятно это слышать. У вас очень красивый перстень, — обратил он внимание на украшение, — не видел его раньше.
— Это фамильная реликвия. Вам нравится? — Фьора протянула руку герцогу.
— Конечно. Вам идут рубины.
— Спасибо.
Их непринуждённую беседу оборвал стук в дверь, а потом и вошедший Матье.
— Ваша Светлость, герцогиня, — Матье отвесил поклон мужчине и девушке. — К герцогине де Бертен гости.
— Кто же это? — одновременно спросили Селонже и Бельтрами.
— Графиня Кьяра Альбицци. Она ждёт в гостиной.
— О боже мой, Кьяра! — радостно воскликнула Фьора, вскочив с дивана и пулей вылетев из кабинета.
— Фьора, подождите! — Филипп бросился за ней вдогонку, настигнув уже внизу ведущей на первый этаж лестницы. В гостиную они проследовали вдвоём.
Кьяра и впрямь была в гостиной. Девушка сидела на диване, попивая чай из кружки и отщипывая по одной ягодке от кисти винограда на тарелке. Одетая в длиннополое платье синего цвета в серо-белую клетку. Волосы затянуты в хвост такого же цвета лентой.
— Кьяра, дорогая моя, я так тебе рада! — Фьора бросилась обнимать вставшую с дивана Кьяру.
— Вижу, ты в прекрасном настроении, — Кьяра чмокнула подругу в щёку и мягко отстранила от себя. — Здравствуйте, герцог де Селонже, — адресовала она приветствие Филиппу.
— И вам доброго дня, графиня де Альбицци, — доброжелательно ответил молодой человек на её приветствие.
— Фьора, как тебе идея погулять по городу? — предложила Кьяра.
— Идея отличная, — Фьора почесала кончик носа, — если вы, конечно, отпустите меня, монсеньор, — обратилась она уже к рыцарю.
— Конечно, я вас отпускаю, Фьора. Погуляйте, развейтесь. — Филипп съел одну виноградину.
— Мне можно взять одного из ваших коней? — задала Фьора вопрос.
— Можно, разумеется, — разрешил рыцарь, — пойдёмте, дамы.
Селонже сопроводил девушек в конюшню и подозвал конюха — коренастого мужчину с отсутствующими волосами на крупной голове, державшейся на бычьей шее, велев тому седлать Гермеса.
— Гийом, ты лошадей накормил, вымыл, напоил? — осведомился герцог у конюха. — Стойла почистил?
— Само собой, Ваша Светлость, — кивнул Гийом, выводя из стойла уже осёдланного рыжего жеребца с длинной гривой и белой переносицей.
— Вот, мадемуазель Кьяра и мадемуазель Фьора, поедете на Гермесе. Нрав у него спокойный, так что взбрыкивать не будет и вас не сбросит. — Филипп ласково потрепал коня по крепкой шее.
Благородное животное довольно фыркнуло и потёрлось головой о плечо бургундца. Мужчина погладил длинную рыжую морду Гермеса и помог Фьоре забраться в седло, подсадив потом и Кьяру.
— Желаю вам хорошо повеселиться, синьорины.
— Спасибо, монсеньор. Спасибо, герцог де Селонже, — в одно время произнесли девушки, пустив коня тихим шагом, и выехали из конюшни, а затем и за ворота.
Филипп глядел вслед удаляющимся от особняка на коне Фьоре и Кьяре, провожая их взглядом.
— Надеюсь, одно сероглазое чудо в перьях никуда не вляпается, — проговорил Селонже, заходя в дом.
Закрывшись в своём кабинете, Филипп продолжил цедить в одиночестве бургундское вино, осушая бокал за бокалом, и играл на гитаре. Сегодня Фьоре удалось его удивить тем, что она дала своему вчерашнему поведению соответствующую оценку. Её вид был таким покаянным и взор стыдливо опущенных глаз таким кротким. Извинения принесены от всей души, искренне. Сегодняшняя посиделка с вином и маковыми булочками под звуки гитары прошла очень мирно.
Они оба приоткрыли друг другу завесы своих жизней. Филипп вспомнил тот холодный зимний день, когда он впервые встретил Фьору. Обращённый ею на него взгляд горел презрением и ненавистью, и эта ненависть казалась слишком недетской для ребёнка её возраста. Герцогу было неведомо, насколько постарела душа девочки, потерявшей отца. Такие раны остаются на сердце вечно и вряд ли когда-нибудь изгладятся.
Мысленно Филипп вернулся в день позавчерашний, когда Фьора, едва продрав глаза и явившись в его кабинет, вызвала своего сюзерена на дуэль. Естественно, обладая неважным опытом в ведении дуэлей, она потерпела поражение. Проживи Филипп тысячу лет, он и то не смог бы позабыть, какой ненавистью и желанием мести сверкали её глаза цвета грозовых туч. Она и он сошлись в неравной схватке, если брать во внимание их разный уровень владения оружием.
Против и за, её честь и его бесчестье. Как же давно размотал эту нить Всевышний. И только вино одно велело забыть об этом. Случись на то воля этой взбалмошной и самонадеянной девчонки из Бертена, гореть бы верно бургундцу на медленном огне. Филипп понимал, что ему никогда не найти другого врага, который бы так страстно и преданно ненавидел его, как собственная оруженосица. Филипп очень ценил в людях постоянство, особенно в любви. Но и постоянство в ненависти находило у него отклик.
Настроение его было хорошим, он пребывал в весёлом расположении духа. Мысли о чужой ненависти к нему до боли придавала особую остроту жизни.

«Ваши глаза так сверкают желаньем мести.
Против и за — ваша честь и моё бесчестье.
Как же давно размотали боги эту нить.
Только вино одно это велит забыть.
Когда б на то случилась ваша воля,
Гореть бы, верно, мне на медленном огне.
Вы ненавидите меня до боли —
И это весело вдвойне,
И это весело вдвойне».

Глава 6. Конь Филиппа, перстень Фьоры
29 декабря 2022 г., 23:54
      Фьора и Кьяра гуляли по вечернему Парижу, дышащему приятной и живительной прохладой. В небе кровавыми разводами алел закат, красный диск солнца почти скрывали облака. Какие-то люди спешили по своим делам, стайки мальчишек и девчонок носились с громким гиканьем друг за другом по улицам и мешались у других прохожих под ногами, прогуливались под руку влюблённые пары и родители гуляли со своими чадами.
Кьяра останавливалась чуть ли не у каждой лавки и с жадным интересом разглядывала товар. Фьора вела Гермеса под уздцы, то и дело окликая отстающую подругу.
— Кьяра, ты решила все лавки здесь обойти? — ведущая коня по мосту Менял Фьора огляделась в сторону Кьяры.
— Но тут столько всего интересного, что глаза разбегаются, — оправдывалась Альбицци, догнав подругу. — Я проголодалась. А ты?
— Немного.
— Ты знаешь, где можно вкусно поесть?
— В «Трёх соснах».
— Это далеко отсюда?
— Не очень.
— Пойдём туда?
— Пойдём.
До «Трёх сосен» девушки добрели за полтора часа. Коня Фьора привязала к коновязи в стене заведения. Войдя в помещение, подруги заняли столик поблизости от двери. Подошедший к столику слуга спросил, чего изволят юные посетительницы.
Альбицци и Бельтрами заказали по стакану чая и по тарелке куриного бульона. В ожидании своего заказа подруги обсуждали любимые произведения и литературные предпочтения, вспоминали о годах учёбы в «Мерсее» и о жизни до попадания в эту школу.
— Фьора, так кого предпочитает герцог де Селонже: мужчин или женщин? — вспомнила Кьяра о вчерашнем споре.
— Как я успела узнать, в его вкусе женщины. — Фьора закинула ногу на ногу. — Моё предположение, что герцог любит мужчин, он назвал сплетней. Я к нему в комнату пришла в своём белом полупрозрачном пеньюаре. Сказала, что моё сердце бьётся лишь для него. Филипп назвал меня красавицей, увидев которую даже монахи забудут о своих обетах. Погладил по щеке, но заявил мне, что у нас ничего не получится.
— Почему же? — стало любопытно Кьяре.
— Он не спит с оруженосцами и считает это пошлым. Стоило мне намекнуть о его причастности к гибели бедной Беатрис де Ош, он выгнал меня из спальни и захлопнул дверь прямо у меня перед носом.
— Выходит, я и Бернардо ошибались насчёт его склонности к юношам.
Их внимание отвлекли смеющиеся и чуток поднабравшиеся мужчины за столиком в центре зала, играющие в кости. Вскоре принесли заказы двух подруг. Успевшие проголодаться девушки за несколько минут опустошили свои тарелки и стаканы.
Кьяра подозвала слугу и заплатила за себя с Фьорой, хотя та возражала. Но на Альбицци её слова мало действовали.
Желая развеять скуку, подруги присоединились к играющим в кости мужчинам. Первое время Кьяра и Фьора сидели на приставленных стульях и просто наблюдали за игроками, ставящими на кон имеющиеся у них украшения и деньги. Когда ставить больше было нечего, в ход шли одежда и обувь.
Поддавшиеся тяге к риску то проигрывались в пух и прах, то вновь отыгрывали принадлежащие деньги и другие материальные ценности, а то и вообще выигрывали огромные суммы.
Красавицы недолго оставались лишь зрительницами и вступили в игру. Играли, правда, на интерес. Их опыт в этой игре был ничтожно мал. Соигроки объясняли девушкам все тонкости забавы и подбадривали, как могли.
— О, вы только посмотрите, какие люди! — послышался чей-то издевательский голос и смех. — Фьора Бельтрами и Кьяра Альбицци — дочь предателя и её нянька.
Девушки оглянулись назад и узрели рыжеволосого молодого человека, одетого в фиолетовые штаны и колет, голубые глаза которого насмешливо блестели. На губах надменная ухмылка. Это был Арно Сорель. В этот раз его прихлебателей с ним не было.
— Попридержи язык, Сорель, а то заболеешь, — прошипела Фьора.
— Это чем же? — нагло оскалился Арно.
— Переломом челюсти и треснутым черепом, — Фьора смерила Сореля презрительным взглядом.
— Фьора, не связывайся с этим напыщенным придурком, — заметив, что герцогиня собирается встать, Кьяра мягко надавила ей на плечо, заставив сесть обратно.
— Что это вы тут делаете? — лениво полюбопытствовал Арно.
— До твоего прихода спокойно играли в кости, болван, — язвительно бросила ему Кьяра.
— На что играли? — Арно разглядывал свои ногти.
— На интерес. Тебе что с того? — тон Фьоры не отличался дружелюбием.
— Игра на интерес — как же это убого! — посмеиваясь, воскликнул Арно. — Я должен был догадаться, что вы две трусливые курицы, боящиеся рисковать. Вам надо было изобразить на гербах куриц, а не волка с пантерой.
— Арно, смотри, договоришься ведь!.. — Фьора хотела вытащить шпагу из ножен, чтобы вколотить в глотку Сореля его оскорбление, но Кьяра успела перехватить её руку. — Не мешай, Кьяра. Я научу этого недоноска хорошим манерам!
— Когда тебе дарят подарок и ты не принимаешь его, то он принадлежит дарителю. То же самое и с оскорблением, — в словах Альбицци содержалось немало мудрости, и Фьора понимала это. Кьяра была права. Всего несколькими словами ей удалось усмирить гнев подруги.
— Ты права, Кьяра. — Фьора улыбнулась ей.
— Предлагаю вам, детишки, сыграть в кости по-настоящему, — Арно приставил стул к столу и сел, — или у вас кишка тонка?
— Что ж, Сорель, давай, сыграем, — Фьора улыбнулась правым уголком губ, — на что будем играть?
— Ставлю двадцать ливров золотом, — Арно небрежно бросил на стол кошель.
— Фьора, ты спятила?! — Кьяра отвесила Фьоре подзатыльник, услышав в ответ недовольное Фьорино «Эй!». — Не играй, не делай глупостей!
— Да уж, Альбицци, — покачал головой Арно, — волчица будет посмелее тебя.
— Фьора, пока не поздно — остановись! — уговаривала её Кьяра.
— Кьяра, не волнуйся, у меня всё под контролем, — заверила Фьора подругу, подмигнув ей.
— Готова, Бельтрами, или трусишь? — голубые глаза Арно насмешливо сверкнули.
— Фьора, одумайся, пока ещё не слишком поздно! — отговаривала подругу Кьяра.
Но на Фьору плохо подействовали уговоры подруги, когда уязвлено самолюбие и взыграла жажда утереть нос Арно как месть за школьные годы, что Арно с друзьями насмехался над ней.
Когда ставки сделаны и кости брошены на деревянную поверхность стола, пути назад нет.
Выпадает «шесть-пять» на игральных костях, громко поминает чёрта Фьора — она-то загадывала «два-три», радостно хлопает в ладони Арно и двигает к себе кошель Фьоры с её деньгами.
— Ну, что, Бельтрами? Побежишь в своё захолустье мачехе жаловаться? — лениво, будто играющий с мышью кот, проронил Арно.
— Не дождёшься! — зло процедила сквозь зубы Фьора. — Ставлю свой перстень.
— Фьора, ты идиотка, очнись! — рассерженно шептала ей на ухо Кьяра. — Это же реликвия твоей семьи!
— Значит, моё дело, как поступать с перстнем, Кьяра, — отмахивалась девушка от предостережений подруги. — Всё будет хорошо, Кьяра, — уверяла она Альбицци шёпотом. — Я смогу отыграться.
— Ох, Фьора, не нравится мне это, — проговорила Кьяра, пытаясь вытащить Фьору из-за стола, но та её не послушалась, оставшись сидеть.
— Бельтрами, так ты будешь отыгрываться, или уже сдалась? — подначивал Фьору Арно.
— Чёрта с два! — метнула Фьора гневный взгляд на юношу. — Ставлю «шесть-пять».
Вновь брошены на стол игральные кости, но Фортуна явно была сегодня не на стороне Фьоры — выпало «два-один», перстень постигла участь денег.
Напрасно Кьяра уговаривала Фьору бросить эту затею, Бельтрами не прислушивалась к разумным советам подруги, когда вскружили голову желание отыграться обратно у Арно Сореля и жажда поставить его на место.
Фьора попыталась отыграть назад деньги и перстень, сделав ставкой Гермеса — коня Филиппа, но и коня она проиграла.
— Не удивлюсь, если ты мошенничал, Сорель, и подменил костяшки! — вскричала Фьора, стукнув кулаком по столу.
— Умей принять поражение, соплячка! — выкрикнул Арно, тоже стукнув кулаком несчастный столик. — Тебе стоило послушать свою няньку и не лезть во взрослые игры, да и катилась бы ты лучше домой к мачехе, позорище провинциальное, — ядовито бросил оскорбление Арно в лицо Фьоре.
— Ну, всё! Тебе это с рук не сойдёт, обманщик! Дуэль, завтра в десять утра, выбирай место! — вырвалось у Фьоры яростное.
— Пустырь за монастырём Дешо. Только приходи без нянек и мачехи, Бельтрами, — произнёс Арно таким тоном, который не оставлял сомнений в его намерении прикончить Фьору на дуэли.
— Я-то приду. Ты смотри, не спрячься за спину своего отца, Арно Сорель, — напоследок обдав Арно презрительно-ненавидящим взглядом, Фьора резко встала из-за стола и направилась стремительным шагом к двери.
Кьяра удалилась следом за ней и подавленно молчала, мучаясь страхом за подругу.
Вдвоём они покинули заведение «Три сосны».
Всю дорогу до дома на улице Роз Фьора думала о том, как она объяснит Филиппу, что проиграла в кости его коня вместе со своими деньгами и перстнем, и о том, что ей нужно срочно привести в порядок все свои дела, прежде, чем принимать участие в дуэли, которая грозит оставить Бертен без старшей наследницы, поскольку Арно Сорель был одним из самых лучших учеников в «Мерсее» и лучше всех дисциплин он отточил фехтование со стрельбой…
В груди и животе у Фьоры поселилось ощущение холодной и скользкой пустоты, стоило ей подумать о том, что завтра она может и не выжить, и каким ударом это станет для Иеронимы с малышками Пьетрой и Карлой.

Маленькое хулиганство, пока нет проды
15 октября 2015 г., 08:34
Послушайте, Фьоретта!
Прекрасны вы как мама!
Нет, вы святы как папа!
И так же вы умны!
У вас такие кудри!
У вас глаза такие!
И ноги очень стройные,
(Волк, чистый волк!)
И верности полны!

А если вы отравите…
Ой! То есть не отравите
А если мы пошутим: —
Кто ж Фила насмешит?
Он вам седло большое
Ковёр и новый орден
В подарок сразу врУчит
А может быть вручИт!

И глупая Фьоретта…
И бедная Фьоретта…
Несчастная Фьоретта
С отравой пошутила…
И после этой шутки,
А может и не шутки
Бесплатный тур в Бастилию
Немедля получила!

Мораль у этой сказки,
А может и не сказки
Поймёт не только взрослый,
Но даже наш герой:

Когда пошлют в Бастилию
За баловство с отравой,
Сеньора позовите —
Уж он за вас горой.

На мотив песни «Кот пришёл назад»

У меня был эр*, он мне сильно надоел.
Я решила отравить его — он мозг мне весь проел.
Я в бокальчик его яд положила
И билетик в Бастилию в тот же день получила

Фьора: Я поняла, была глупа и неразумна.
Что эр Филипп человек…
Да, да, чести!
Что Кола — зло и король Карл…
Такие вести.
И да, всё это ведь не сон!
Филипп: Эээ… Девушка, а как же наш КАНОН?

*Эр — обращение к феодалу и своему сеньору в Талиге (в мире В.Камши)

Посвящение Фьоре
10 января 2016 г., 16:13
Трио: Никола Кампобассо, кардинал Бенедикт (Рено дю Амель) и Филипп де Селонже

Никола Кампобассо:
О, Фьора, ты подаришь мне блаженство
О, как обзаведусь маршальским жезлом,
Но забыть с Франческо дружбу, в грязь вся моя честь,
Ведь я такой из-за поста, какой я есть.
Филипп умрёт, дадут сей пост мне наконец,
Моё дитя, любил тебя я как отец.
Но тебя не вырву из палаческих сетей,
И не дороже ты мне двух моих детей,
Убей сеньора, смерть его ждёт твой герой,
Дуэтом, Фьора, дивно спелись мы с тобой.

Рено дю Амель (Бенедикт):
Вид источает мой всегда бесстрастье
Бенедикт — старой знати самый враг опасный.
И к посту я кардинала рвался из глубин,
Куда погружен после смерти был Мари.
И дю Амель, пожалуй, может быть смешон,
Живя мечтою и страдая всей душой.
Да, твоя мать, Фьора, мне была так дорога
Но под венец пошла с твоим отцом она.
Испорчу я твою карьеру на корню,
Стать рыцарем твои все шансы обнулю.

Филипп де Селонже:
Свет озарил мой письменный стол гладкий,
Да, смахиваю слёзы я украдкой.
Бред, хоть отравить пыталась подло ты меня,
Но всё же, Фьора, я давно простил тебя.
Жестоки были мы к друг другу и слепы.
Но от чего бывают люди так глупы?
Да, я утомился этой пошлою игрой.
Я весь в неволе чувств, орёл не молодой.
Кампобассо ведь задурил мозги тебе,
Не дам тебе я, Фьора, догнивать в тюрьме.

Втроём
Многих мужчин ведь ты единый идеал,
Мы возвели тебя одну на пьедестал.
И трое шепчут: «Фьора, скрась тоски мне дни».
А где-то тут ещё болтался де Коммин.
И после смерти мне не обрести покой,
Я душу Смелому продам за ночь с тобой.
Примечания:
По мотивам песни "Катари" Канцлера Ги

Глава 10. Возрождение из осколков
20 февраля 2023 г., 21:22
      Фьора по-прежнему не снимала своего траура по младшим сёстрам и мачехе, неизменно нося только чёрные одеяния. К горю утраты примешивалось чувство вины, что девушки не было рядом с дорогими ей людьми, когда их взяла болезнь, заботилась об Иерониме и Карле с Пьетрой Жаклин. Фьора не переставала в мыслях корить себя, что не она пыталась выходить мачеху и сестёр, Иерониму и девочек похоронили без неё. Девушка не могла себе простить, что она не была рядом с близкими в дни их болезни и смерти.
Возможно, если бы Фьора могла — она бы прочно засела в своей комнате и позволяла тяжёлым мыслям раздирать на части её измученный пережитой драмой разум, отгородилась бы от этого мира. Но герцог де Селонже и лучшая подруга Кьяра Альбицци не позволяли ей этого, вытаскивая в город на прогулки или выдёргивая Фьору на пикник под открытым небом на природе.
Филиппу и Кьяре было не лень всеми силами стараться помочь Фьоре справиться с её горем.
Их обоих заботило душевное состояние Фьоры, за которую они оба переживали, как бы чёрная меланхолия не поглотила девушку.

К большому сожалению Филиппа, выразить Фьоре сочувствие не забывал и граф Никола ди Кампобассо, приглашавший Фьору к себе в гости на обед или ужин. Филипп откровенно недолюбливал Никола, но не мог закрыть Фьору в её комнате, чтобы помешать её визитам в его дом.
Филиппа не покидало ощущение, что хорошим посещения Фьорой графа Кампобассо точно не кончатся, он постоянно предостерегал Фьору от общения с этим человеком, но Фьора не считала нужным прекращать общение с другом своего покойного отца.
Фьора не могла знать, что герцога де Селонже и графа ди Кампобассо давно связывает соперничество за пост первого маршала Франции, который так мечтал заполучить Никола, но это удалось его сопернику Филиппу. В сознании Фьоры всё выглядело так, что Филипп не переносит старую знать и представителей их семей, от того и требует от Фьоры прекратить её общение с Никола. Подобное отношение Филиппа к другу покойного отца Фьоры неприятно задевало герцогиню Бертенскую.
Но у неё не хватало духу выбросить из сердца симпатию к Филиппу, помня о том, что он для неё сделал, начиная с того дня как взял Фьору к себе на службу, когда умерли её мачеха и сёстры, и когда они вернулись в особняк на улице Роз. И Фьора не могла так просто забыть о том, что сюзерен продолжает для неё делать.

Однако же Фьора не желала слушать, когда Филипп предостерегал её от того, чтобы одаривать графа Кампобассо своим доверием и посещать его дом. Фьора как навещала покойного друга своего отца, так и продолжала.
Во время этих визитов Никола неизменно привечал Фьору, по-отечески с ней обращался, называя её «моё дитя» или «моя девочка», выражал готовность быть для неё опорой и поддержкой — когда Фьора после смерти мачехи и сестёр осталась совсем одна на свете. Не скупился на обещания вечной дружбы и преданности — которые когда-то связывали его с покойным Франческо, и которые он теперь питает к его дочери.
И Фьора верила каждому его слову, наслаждаясь родительской лаской и участием, которые Никола всегда щедро ей расточал в каждый визит Фьоры в его дом. Фьора думала, что здесь дело не только в преданной дружбе, которую Кампобассо питал к её покойному отцу, но и в том, что два сына Никола — Джованни и Анджело подались в кондотьеры и сейчас воевали где-то в Италии.
Как считала Фьора, Никола не только заботится о ней из добрых чувств к Франческо Бельтрами, но и пытается таким способом заглушить боль от расставания со своими сыновьями, которые вернутся, неизвестно, когда.
Потому Фьора была готова сколько угодно давать Никола возможность проливать на неё море родительской любви, по которой чувствовала сильный голод.
Родную маму Марию Бельтрами-де Бертен Фьора потеряла, едва родившись на свет. Её отец Франческо Бельтрами души не чаял во Фьоре и Карле с Пьетрой, он обожал своих дочерей и стремился бросить к их ногам всё самое лучшее, безмерно их баловал. Счастье кончилось, когда Фьоре исполнилось десять лет — её отец поднял восстание против короля Карла, объединив своих вассалов, но потерпел поражение и погиб на дуэли с герцогом де Селонже.
Мачеха Фьоры Иеронима Пацци хоть и любила свою приёмную дочь наравне с родными, никогда не баловала девочек и была к ним строга после гибели мужа, воспитывала в них смирение и покорность, приучала их к воздержанности во всём, пыталась привить им почитание католической веры. Но другой матери, которая была бы рядом с ней, заботилась и воспитывала, Фьора не знала, и со смертью Иеронимы Фьору не покидало чувство, что она лишилась матери во второй раз.
Девушка была готова много отдать, даже большую часть отпущенных ей лет жизни — лишь бы снова стать маленькой девочкой, которая жила под защитой любви своих родителей, играла с сестрёнками, бегала купаться на речку или носилась по округе с детьми крестьян.
Но это никак невозможно, и Фьора с горечью понимала, что дверь в беззаботное детство, когда отец был жив, закрыта для неё навсегда.
Поэтому Фьора даже не представляла, как она откажется от посещений графа Кампобассо, который помогает ей ненадолго забыться и не чувствовать себя сиротой.
И Фьора нередко обижалась на Филиппа, который порой высказывал свои мысли, что Никола лишь манипулирует Фьорой, тогда как подлинной отцовской теплоты у него к ней нет.
Но обижаться на Филиппа долго Фьора не могла — она не сможет так просто выбросить из головы, что её сюзерен в тяжёлое для неё время подставил ей своё плечо и заботился о ней вместе с её подругой Кьярой.
С течением времени боль Фьоры от утраты близких притупилась и уже ощущалась не так остро, понемногу Фьора училась снова жить, чему-то радоваться, искренне улыбаться — пусть медленно, но она потихоньку оттаивала после того горя, которое на неё обрушилось.
С наступлением августа 1476 года Фьора наконец-то сняла свой траур, пусть ещё не решившись вернуться к светской жизни. Этой новостью она осчастливила Кьяру и Филиппа, которые боролись всеми силами за то, чтобы вернуть Фьоре желание продолжать жить эту жизнь.
Видя, что Фьора немного оправилась от своей боли, Филипп вернулся к своим занятиям с Фьорой боевыми навыками, Фьора и не возражала.
Жизнь в особняке на улице Роз вновь вернулась в прежнее русло.

Глава 11. Одно предательство
4 марта 2023 г., 22:48
      Жаркие летние дни августа пролетали подобно чайкам. Желание жить вновь вернулось к Фьоре. Понемногу она оправлялась после постигшей её утраты, вновь училась чему-то радоваться. Например, радоваться времяпровождению с Кьярой во время ночёвок юной Альбицци в особняке на улице Роз, совместным вылазкам Кьяры и Фьоры искупаться в речке, прогулкам по городу и просмотру уличных представлений.
Филипп совершенствовал с Фьорой её боевые навыки, вытаскивал девушку на совместные пикники на природе, нередко составлял ей компанию в библиотеке — где Фьора нередко читала книги из его большой коллекции. Большое удовольствие Фьоре доставляло слушать, как её сюзерен вслух читает ей какое-либо произведение. Низкий голос Селонже с лёгкой хрипотцой она находила очень красивым, внушающим уют и спокойствие.
Фьора сама уже всё хуже и хуже понимала самое себя. Она ни на день не забывала, что должна воздать герцогу де Селонже за гибель с ним на дуэли её отца, должна отомстить убийце Франческо Бельтрами-де Бертен, как единственная живая наследница древнего и славного рода. Это её долг, если она считает себя дочерью своих родителей.
Но в то же время Фьора ловила себя на том, что чувствует к своему сюзерену тепло и нежность, благодарность за сделанное для неё, ей нравилось его присутствие рядом с ней, девушку тянуло к бургундцу с пугающей её силой, кровь в венах горела огнём — стоило рыцарю случайно прикоснуться к ней, даже молчать с ним ей было легко.
Не раз Фьора представляла перед мысленным взором, как Филипп привлекает её к себе, как его губы приникают в поцелуе к её губам, его руки блуждают по её телу… О таком Фьора читала в книгах, но не испытывала на себе, что ей очень хотелось пережить с Филиппом.
И Фьора презирала себя, ненавидела за то, что её непреодолимо влечёт к убийце её отца, ругала себя за то, что не может совладать с собой, горя любовью к злейшему врагу, которому должна мстить, пока бьётся её сердце в груди и бежит кровь по венам.
Филипп не догадывался о том, какая внутренняя битва развернулась в душе Фьоры между противоположными друг другу чувствами. Но и он не избежал ловушки, в которую его поймало когда-то почти забытое ощущение нежности и тепла к другому человеку, к женщине. Его ловушка носила имя Фьора, её чёрные волосы густым водопадом струились ниже талии, а серые глаза так походили на заволочённое тучами зимнее небо.
Филипп пребывал в плену пылкой любви к девушке, которая служит у него оруженосицей, живёт с ним под одной крышей, обладает пылким нравом и так прекрасна, и у него не было ни малейшего желания и сил разрушить этот плен.
Филипп не думал, что после Беатрис де Ош сможет так сильно полюбить кого-то ещё, но дерзкая и своевольная девчонка из почти что разорённого герцогства стала тем человеком, ради которого Филипп был готов броситься в любое пекло и к чьим ногам готов бросить целый мир, кто стала для него всем миром.
Не единожды он рисовал в своём сознании картины, как преподносит ей обручальный браслет, как священник читает над ними молитву, связывая церковным обрядом навсегда и воедино их жизни, как в спальне наедине он не спеша спускает с плеч Фьоры сорочку и оставляет поцелуи на шее Фьоры, спускаясь ниже к её ключице и груди.
Не было дня, чтобы Селонже не мечтал позволить себе ласку к Фьоре, а не просто водить её на развлекательные мероприятия, беседовать с ней, читать вместе книги в библиотеке и выбираться на пикники. Но каждый раз, стоило ему помыслить о чём-то большем, он мысленно одёргивал себя и напоминал себе же, что если он попытается Фьоре намекнуть на нечто большее, собственная оруженосица с негодованием его отвергнет, верная памяти своего убитого им отца.
Совместное существование с Фьорой под одной крышей было для Филиппа одновременно и пыткой, и Раем. Минул год, как Фьора живёт в его доме. Ещё два года её службы — и Филиппу предстоит посвящать её в рыцари, после этого ему придётся отпустить девушку от себя, как бы ни было Селонже мучительно думать об этом.
Про себя Филипп молился о том, чтобы время не утекало так быстро, чтобы эти оставшиеся два года службы Фьоры не пролетали так быстро, чтобы она была рядом.
Одно портило Филиппу радость жизни под одной крышей со своей несбыточной мечтой — Фьора не оставляла своих визитов в дом графа Кампобассо, от общения с которым Филипп неоднократно предостерегал свою оруженосицу.
— Монсеньор, а что у нас на ужин? — как-то раз спросила Фьора, вернувшись домой вечером в особняк на улице Роз после посиделок за чаем с пряниками у Никола и прогулки с Кьярой.
— А что, Кампобассо лапшой не угостил? — сорвалось с языка Филиппа ехидное высказывание.
— Монсеньор, как вы так можете говорить о графе Никола? Он хороший человек и любит меня! Он всегда был верным другом моего отца, прекратите уже о нём злословить! — вскипела Фьора, сердито прожигая Селонже взглядом своих серых глаз.
— Фьора, я ваш сюзерен, если вы ещё не забыли об этом. И мой долг научить вас не только быть рыцарем, но и заботиться о вашем благополучии, я отвечаю за вас. Если не перед вашими близкими, то перед своей совестью, — заметил Филипп без тени гнева, мягко положив свою руку на плечо Фьоры. — Вам всего семнадцать, вы пока что не умеете разбираться в людях, а желающие этим воспользоваться всегда найдутся. Неужели вы сами не понимаете, что граф Никола манипулирует вами, играет на ваших дочерних чувствах?
— Монсеньор, при всём к вам уважении, вы ошибаетесь. Граф Никола остался верен памяти моего отца и заботится обо мне из братской любви к своему погибшему товарищу. Он мне как отец, которого я потеряла. Когда я прихожу в гости к графу Кампобассо, то забываю о том, что я осталась круглой сиротой, что у меня никого из родных не осталось. Зачем вы порочите человека, который заботится обо мне как о своей родной дочери? — прозвучали горько слова Фьоры, взявшей руку Филиппа, которая ранее лежала на её плече, в свою.
— Потому что хочу уберечь вас от человека, которому вы нужны для каких-то его корыстных целей, потому что хочу защитить. Я это уже говорил. Никола вами играет, манипулирует вашим чувством привязанности к нему ради своей выгоды. Но вы как будто засунули в уши свечной воск подобно Одиссею, — горько усмехнувшись, Филипп покачал головой и погладил по волосам Фьору, надувшуюся подобно воробью на ветке дерева в сильные холода.
— Монсеньор, хочу только сказать вам, что вы ошибаетесь насчёт Никола. Когда я в десять лет поступила учиться в школу рыцарей, именно он опекал меня. Именно при его поддержке я поехала учиться в столицу. Граф Кампобассо заменил мне отца. И я была бы вам благодарна, если бы вы прекратили своё злословие про этого человека, — с непреклонностью и упрямством ответствовала Фьора, отшатнувшись от Филиппа.
— Может быть, в ту пору у графа Никола и были к вам какие-то добрые чувства, и я допускаю, что он мог вас любить, но я не уверен, что сейчас в нём не победила своекорыстность любовь к вам, Фьора, — не оставлял Филипп попыток достучаться до девушки.
— Я не хочу это слушать, монсеньор. Тема закрыта, — отрезала Фьора, убежав в свою комнату.
Попытка Филиппа убедить в своей правоте оруженосицу успехом не увенчалась, как бы он ни старался.
Одним сентябрьским днём с небес проливался такой сильный дождь, что Фьоре нечего было и думать о том, чтобы выбраться куда-то погулять с Кьярой. Даже пришлось отказаться от занятий боевой подготовкой под руководством Филиппа на свежем воздухе. Дождь как из ведра и размокшая земля во дворе никак не способствовали плодотворным упражнениям.
Но зато Фьора могла устроиться со всеми удобствами в кабинете Филиппа и вместе почитать какую-нибудь книгу из его богатой библиотеки. Что она и сделала.
Вдвоём молодой мужчина и девушка коротали время за чтением романа о Тристане и Изольде, читая друг другу вслух. Когда кто-то из них уставал читать, другой или другая его сменяли.
Филипп и Фьора, несмотря на скверную погоду за окном, наслаждались этим днём в компании друг друга и проводили время за чтением романа, в процессе чтения обсуждая прочитанное.
Как узнал Филипп, единственный персонаж в романе о Тристане и Изольде, который её не бесит, это служанка Бранжьена, которая всегда была верной Изольде, причём настолько, что легла вместо неё на брачное ложе с королём Марком, чтобы тот не узнал, что Изольда на момент их свадьбы не была девственницей.
Оба, Селонже и Бельтрами, сидели на диване в его кабинете и распивали бутылку бургундского вина, закусывая приготовленными Матье де Прамом булочками с сыром.
Филипп вслух читал книгу, а Фьора набралась смелости и прислонилась к Филиппу, наслаждаясь приятным звучанием его голоса и исходящим от него теплом.
Но идиллию их прервал стук в дверь, которая при открывании скрипнула, и на пороге показался Матье, держа в руках какой-то лист бумаги.
— Монсеньор герцог, прошу простить за то, что вас прерываю. Герцогиня де Бертен, вам письмо. Велено передать лично в руки, — Матье подошёл к Фьоре и вручил ей в руки бумагу.
Фьора поблагодарила Матье и встала, пройдясь по кабинету, читая послание, в котором говорилось:
«Здравствуй, дорогая Фьоретта. Надеюсь, ты ещё не забыла твоего верного и любящего тебя друга Никола. Моя дорогая девочка, срочная необходимость вынуждает меня отрывать тебя от твоих дел. Мне очень нужно с тобой поговорить. Приходи так быстро, как только можешь. Это очень важно. Крепко тебя обнимаю и желаю тебе всего самого наилучшего.
С бесконечным теплом и уважением,
Граф Никола ди Кампобассо».
Фьора сложила записку вчетверо и убрала в карман своих бридж.
— Монсеньор, граф Кампобассо просил срочно зайти к нему, это очень важно. Я пойду сегодня, — безапелляционно поставила Фьора перед фактом своего сюзерена, схватив одну булочку с подноса и поедая её на ходу.
Выйдя из кабинета, Фьора отправилась в прихожую, Филипп вышел следом за ней, крича вдогонку, что по такой погоде лучше никуда не ходить.
— Фьора, не может быть и речи о том, чтобы вы куда-то шли по такому дождю, оставайтесь дома! — Филипп схватил за руку Фьору, уже надевшую плащ и собиравшуюся переступать порог дома прямо в умываемый дождём Париж.
— Вы не имеете права меня насильно удерживать! Я навещу друга моего отца, дело очень срочное! — возразила Фьора, вырвавшись от Филиппа и убежав на улицу.
— Фьора, вернитесь сейчас же! Куда вы по такой погоде? — Филипп догнал девушку и схватил её за локоть.
Дождь понемногу унялся, и теперь лишь редкие капли срывались с неба.
— Монсеньор, скоро распогодится. Вам не стоит за меня переживать. Хочу вам напомнить, что хоть я ваша оруженосица, вы не можете мне запретить общаться с теми, с кем я хочу! — воскликнула недовольно Фьора, вскинув голову и побежав прочь от дома сюзерена.
За полтора часа она добралась до дома Никола Кампобассо. Постучав в двери его особняка, Фьора ждала, когда ей откроют. Впустила её внутрь подошедшая к двери открывать молодая служанка, она же и проводила Фьору до дверей кабинета своего хозяина, оставив после девушку одну.
Нерешительно потоптавшись у дверей кабинета Кампобассо, Фьора вздохнула и повернула ручку, потянув дверь на себя, после переступила порог.
— А, Фьоретта, здравствуй, — поприветствовал Никола вошедшую девушку, — я ждал тебя, дитя моё. Садись, — граф указал на кресло напротив его собственного.
Фьора присела, скрестив руки на груди.
— Вы приглашали меня, вот я и пришла. Рада видеть вас в добром здравии, — Фьора улыбнулась Никола.
— Фьора, моя дорогая, я позвал тебя по той простой причине, что дело очень серьёзное. Как ты знаешь, семья покойного светлейшего короля Людовика пребывает в ссылке, в Оверни… По милости узурпатора Карла, сжившего со свету своего брата.
— Да, мне это известно, — Фьора грустно улыбнулась и устремила взгляд своих больших серых глаз в окно. Одна прядь чёрных волос выбилась из причёски и девушка заправила её за ухо.
— Фьора, твой сюзерен замыслил уничтожить бывшую королеву Шарлотту, принцесс Жанну и Анну с принцем Карлом.
— Я поверить в это не могу, граф! — Фьора в ужасе зажала себе рот рукой. Девушка очень симпатизировала покойному королю Луи и эта симпатия распространилась на его семью, живущую в изгнании, поэтому её очень тревожило, что с ними будет.
— Но тебе придётся в это поверить, Фьора. У кардинала дю Амеля в кабинете я нашёл список смертников, где первыми значатся имена королевы с детьми. — Взяв со стола лист бумаги, Кампобассо протянул его Фьоре.
Девушка бегло проглядела написанное на листе бумаги, не веря прочитанному и пробегая текст глазами по второму и третьему разу. Увы, граф Кампобассо не шутил насчёт того, что в списке была указана семья покойного Людовика XI.
— Сама видишь, Фьора, до чего дошёл в своей жестокости твой сеньор, — Кола покачал головой и возвёл глаза к потолку, — не забывай, именно он застрелил на дуэли твоего отца…
В сознании Фьоры проносились ворохами события из прошлого. События семилетней давности. Гибель родного отца, тело которого с простреленной левой грудью, в крови, привезли на носилках Филипп и его люди. Малышки Пьетра и Карла, прячущиеся за спиной Иеронимы. Фьора, давшая клятву в десять лет отомстить за отца Филиппу. Нагрянувшие спустя неделю солдаты Карла Смелого, которые расхитили ценности в Бертене и уехали. Тяжесть сиротства, боль утраты…
— Фьора, хватит считать ворон, — прервал Кампобассо поток её воспоминаний.
— Я вас внимательно слушаю, граф, — Фьора села в кресле ровнее.
— Фьора, герцога де Селонже нужно остановить, причём немедленно. — Вынув из кармана своего колета какую-то прозрачную склянку с серым порошком, Никола отдал её в руки Фьоры. — Фьора, девочка моя, возможно именно в твоих руках находится судьба законных властителей Франции и всей страны. Не дай же своему бессердечному сеньору лишить страну её будущего.
— Что от меня требуется? — сразу перешла она к делу.
— Подсыпь этот порошок в вино герцогу. Отомсти за своего отца и спаси семью покойного короля Людовика. Довольно мессер де Селонже гневил небеса своими делами.
— Вы хотите, чтобы я его убила? — Фьора ощутила, как похолодело у неё в животе. Кровь прилила от лица к пропустившему удар сердцу. — Мне кажется, что убийство…
— Порой единственный выход, Фьора, — не дал ей закончить Кампобассо, — увы, с такими как мессер де Селонже решать всё словами бесполезно.
— Я сделаю это, — девушка вздохнула и спрятала склянку с ядом в карман своих бридж. — До свидания, граф. — Фьора встала с кресла и покинула кабинет.
Фьора покинула дом Никола и шла обратно домой на улицу Роз в полной растерянности и в расстроенных чувствах. У неё не вызывали сомнения слова графа Кампобассо, что герцог де Селонже готовит уничтожение близких покойного короля Людовика.
Как думала Фьора, если Филипп смог застрелить её отца, то и убить бывшую королеву с её родными у него поднимется рука. Фьора не теряла надежды, что Карл Смелый недолго продержится на троне, что однажды на троне Франции будет сидеть законный наследник Людовика — принц Карл.
Желание мести и стремление защитить семью покойного короля Людовика заглушило в душе Фьоры голос совести, шепчущей своей владелице, что убивать человека, который сделал тебе столько добра — настоящее вероломство, но Фьора ему не вняла.
Пусть к Филиппу в её сердце зародилась первая робкая любовь, Фьора решила, что сумеет принести её в жертву своей цели, всё равно ей нельзя любить того, кто убил её отца семь лет назад.
Придя домой, Фьора извинилась перед Филиппом, что вела себя с ним так дерзко и убегала в такой спешке, предложив возобновить чтения истории о Тристане и Изольде. Филипп не держал на неё зла и встретил её идею провести вместе досуг одобрительно.
Начатая бутылка вина была опустошена до половины и словно ждала Фьору, половина сырных булочек тоже была не тронута.
Пока Филипп читал вслух девушке роман, Фьора стояла около его рабочего стола спиной к сюзерену, распущенные волосы девушки заслоняли от Филиппа происходящее. Пользуясь этим, Фьора достала склянку с серым ядовитым порошком и высыпала в бокал Филиппа, в который налила вина, после она налила вино себе. Порошок в бокале Селонже быстро растворился.
Вернувшись на диван к Филиппу, она протянула ему бокал с растворённым порошком. Но, хоть Фьора приняла решение избавиться от Филиппа, на душе у неё скреблись кошки, Фьора ощущала себя словно перепачканной во всех сточных канавах города.
Она и хотела помешать Филиппу опустошать его бокал, хотела ему крикнуть, чтобы он не пил вина из своего бокала. Но в сознании Фьоры всплыли образ отца в крови и с дырой от пули в левой груди, да слова графа Кампобассо, что герцог де Селонже замыслил по приказу дю Амеля убить королеву Шарлотту и принцесс Анну с Жанной вместе с принцем Карлом, которые живут в ссылке.
И Фьора заставила голос совести заткнуться. Опустошив свой бокал, Филипп поставил его на свой стол и потёр горло, закашлявшись. Потом он схватился за горло.
— Фьора!.. что… здесь было?! — вырвалось у Филиппа сквозь кашель, он жадно хватал ртом воздух, рухнув на колени.
— То, что помешает вам дальше совершать ваши преступления. Вы не сможете больше никому навредить, — выдавила из себя Фьора сквозь слёзы, размазывая их по лицу.
— Подлая тварь! А я доверял вам, как последний идиот — доверял! — выкрикнул Филипп, упав на пол, сжавшись всем телом и схватившись за живот, не переставая хватать ртом воздух. Незаметно он открыл тайник в своём кольце и съел какое-то зёрнышко.
— Ваша Милость, что тут у вас произошло? — раздался вопрос вошедшего в кабинет Филиппа и немало встревоженного Матье де Прама.
— Она… пыталась отравить… меня! — еле выдавил из себя Филипп, тяжело дыша и покрываясь испариной.
Дальше всё произошло настолько быстро, что Фьора даже не сумела вовремя среагировать. В считанные секунды Матье очутился рядом с Фьорой и оглушил её ударом кулака, и больше девушка в своём беспамятстве не помнила ничего…
Очнулась Фьора уже в тёмном подвале среди груды старых и позабытых вещей, в полутьме — свет робко проникал через стёкла в слуховом оконце. Голова звенела как пустая бочка. Ощупав свою голову, Фьора даже нашла на ней шишку. Наверное, от кулака Матье де Прама…
Кое-как поднявшись на ноги, хотя голова её кружилась, Фьора прошлась по своему узилищу, но особо расхаживаться здесь в маленьком помещении она не могла.
Внезапно до слуха Фьоры донеслись звуки кованых сапог по вымощенному дорогой плиткой полу, замок на двери её темницы лязгнул, и вместе с Матье де Прамом зашло человека три в лёгких доспехах и ливрее королевской гвардии.
— Вот эта отравительница, Фьора Бельтрами-де Бертен. Мой господин год назад взял её себе в оруженосцы. Кто же знал, что девчонка так ему за доброту отплатит?.. — относился вопрос Матье к категории риторических.
— Ну, а вы, мессир де Прам, почём знаете, что она отравила вашего господина? — спросил молодой светловолосый гвардеец.
— Хотелось бы тоже узнать, — вторил товарищу гвардеец с каштановыми волосами и пышными усами.
— Мой господин сам мне сказал, что она пыталась его отравить, — прозвучал ответ Матье. — Я тогда её оглушил и запер здесь. Вот это я нашёл в её карманах, — с этими словами Матье передал пустую склянку, в которой был споенный Филиппу яд, рыжеволосому гвардейцу, который принялся внимательно изучать улику.
— А как сейчас ваш господин? — поинтересовался немолодой рыжеволосый гвардеец, подозрительно косясь на перепуганную и словно окаменевшую Фьору.
— Сейчас возле него сиделка. Мой господин совсем плох. Я боюсь, что он может не пережить эту ночь, — печально проронил Матье, опустив голову. — И всё из-за этой дряни! — Матье хотел кинуться с кулаками на Фьору, но его остановил рыжеволосый гвардеец.
Двое других служителей порядка тем временем скрутили Фьору, вопреки её попыткам сопротивляться, и связали ей руки крепкой верёвкой. Но она молчала и ничего не говорила, только плакала, всхлипывала и шмыгала носом, прекрасно понимая, что оправдания ей не помогут.
Матье вышел из подвала, поднявшись по ступенькам. Гвардейцы грубо выволокли Фьору из подвала, а затем и из дома. Доведя девушку до закрытой повозки, запряжённой шестёркой лошадей, гвардейцы открыли дверцу повозки, втолкнули в неё Фьору и закрыли за девушкой дверцу.
Повозка неслась по парижским дорогам до каменного тюремного здания Бастилии.
Первое, что с Фьорой не преминули сделать, это отобрать у неё обувь и одежду, выдав ей грубое рубище. Пока Фьора вынужденно переодевалась в то, что ей дали, ей пришлось вытерпеть в свою сторону немало сальных взглядов и выслушать много сомнительных похабных комплиментов её красоте, которая всё равно зачахнет в стенах тюрьмы.
После её потащили в допросную, где выбивали из неё признательные показания. Но с Фьорой тюремщикам даже стараться не пришлось — девушка мгновенно созналась во всём, в чём её обвиняли, не выдержав избиений, от которых болело всё тело, и, испугавшись угрозы, что её запрут в камере с мужчинами, которые точно не откажут себе в таком удовольствии как дармовая девка…
Но лишь одно не смогли вытащить из Фьоры её тюремщики — как бы её ни запугивали, как бы ни избивали, Фьора не выдала графа Кампобассо, заявляя, что действовала одна.
Заточили девушку в сырой и холодной тюремной камере, где из всех удобств была лишь охапка соломы, источающая скверный запах, и ведро для справления нужды. Плесень сочилась с потолка и стен камеры, сновали туда-сюда крысы, от чего Фьоре было ещё противнее здесь находиться.
Поесть ей дали кусок чёрствого хлеба и кружку холодной воды. Воду Фьора выпила, но была так угнетена морально всем произошедшим, что разделила свой хлеб с обитающими в её камере крысами.
Так потянулись для Фьоры долгие и однообразные дни в тюрьме. Каждый день ей приносили раз в сутки поесть кусок хлеба и кружку воды. Каждый день её таскали на допросы, где насилием и угрозами пытались вытащить новые сведения — после которых на теле Фьоры места живого не было от синяков и кровоподтёков, но поняв, что из Фьоры больше ничего не вытащить, прекратили таскать её на допросы спустя два месяца.
Существование Фьоры в тюрьме было мучительно для девушки. От запаха собственного немытого тела давно стало тошно, тогда как Фьора привыкла к различным маслам и розовому мылу в доме своего сюзерена. Стены тюремной камеры, казалось, сужались вокруг неё и грозили раздавить.

Как узнала Фьора позже, по подозрению в попытке отравить Филиппа де Селонже в Бастилии также содержался граф Никола Кампобассо — это Фьоре довелось узнать, подслушав разговор двух стражников, когда её вели в камеру после крайнего допроса.
К большому сожалению для Фьоры, у неё не было никакой возможности поговорить с Никола хоть немного, расспросить — как с ним обращаются, сказать несколько ободряющих слов и поддержать, хотя сама Фьора сильно нуждалась в поддержке и словах ободрения. У неё не было надежды, что она выберется из Бастилии, не было надежды остаться в живых.
Над Фьорой ещё не было суда, но девушку не покидала мысль, что её не ждёт ничего, кроме эшафота на Гревской площади.
Наступил декабрь, принеся с собой пробирающие до костей зимние холода, от которых у Фьоры зуб на зуб не попадал. Не спасало даже то, что Фьора куталась в солому, надеясь спастись от холода тюремной камеры.
Всё, что Фьоре оставалось в её положении — это оплакивать свою порушенную своими руками жизнь, убитую и поруганную ею любовь, свои надежды и мечты… всё она утратила, ничего не осталось…
Так желавшая отомстить за своего отца и спасти семью покойного короля Людовика, сейчас Фьора ожидает суда над ней в тюрьме. Даже никаких свиданий ей не разрешали. Наверняка единственным человеком, кто вообще станет скорбеть о Фьоре, когда её казнят за убийство своего сюзерена, будет Кьяра Альбицци.
Никого из родных у Фьоры не осталось, и всё её немногое состояние, скорее всего, перейдёт в руки короля Карла Смелого…
Фьора много бы отдала сейчас за то, чтобы снова стать ребёнком, снова жить с отцом, Иеронимой и сестричками, чтобы не знать никаких забот и тревог, чтобы купаться в любви и заботе своих родителей.
За большое счастье девушка сейчас бы посчитала хотя бы одно короткое свидание с Кьярой — поделиться с ней тяжестью на сердце, поплакать у неё на плече, а не в одиночестве — зарывшись в пахнущую гнилью солому.
Но даже в этом ей было отказано.
Вот уже три месяца она узница Бастилии — за то, что отравила собственного сюзерена. У Фьоры не было сомнений в том, что Филипп мёртв. После такого, как думала девушка, не выживают.
В тот злополучный день Фьора высыпала в бокал вина Филиппа весь порошок из склянки, данной ей графом Кампобассо.
Пребывание в тюрьме очень дурно сказалось не только на душе Фьоры, отняв у неё мужество и надежду, но и на её телесном здоровье: всё чаще Фьору стал мучить сильный и буквально раздирающий грудь кашель, от которого боль отдавала даже в лопатки.
От постоянного недоедания Фьора очень сильно ослабла и еле находила силы на то, чтобы встать со своей кучи соломы по утрам.
Под глазами её обозначились тёмные круги, лицо сильно похудевшей Фьоры осунулось и было бледно, словно девушку достали из гроба.
Сейчас Фьора без сил лежала на своей куче соломы и уныло взирала на низкий потолок её камеры. Упади ей сейчас на голову небосвод, Фьоре казалось, что она бы не дрогнула.
Но из её апатии Фьору вырвал лязг замка её камеры, дверь открылась, и молодой стражник переступил порог.
— Бельтрами, к тебе посетитель, — сообщил он ей.
От неожиданности Фьора резко подскочила и села на своём ложе.
— Кто ко мне пришёл? Неужели Кьяра? — сорвались с губ Фьоры слова, исполненные робкой надежды.
— Ну, здравствуйте, Фьора, — раздался знакомый голос, и порог камеры Фьоры переступил человек, которого она уж точно не ждала увидеть.
— Мессир де Селонже… — прошептала Фьора, не веря своим глазам и перекрестившись.
— Подумать только, девушка… До чего вы докатились, — горько проронил Филипп, скрестив руки на груди и смерив Фьору суровым взглядом светло-карих глаз.

Глава 14. Новая жизнь
10 марта 2023 г., 22:52
      Дни после возвращения Фьоры в особняк на улице Роз потянулись длинной чередой.
Матье де Прам, помня приказ своего господина, всегда был учтив и вежлив с Фьорой, приготовленная для неё еда всегда была неизменно вкусная и сытная, комнату Фьоры Матье всегда убирал самым тщательным образом, всегда Матье на совесть нагревал воду Фьоре раз в два дня – чтобы она могла помыться, но стоило Фьоре отвернуться в сторону — как Матье сверлил её таким злым взглядом, словно хотел испепелить на месте. Или сколотить для Фьоры эшафот прямо на месте и привести свой приговор в исполнение.
Но Матье слишком уважал своего господина, чтобы дать Фьоре понять, что он на самом деле к ней испытывает, и сама Фьора понимала, что мажордом её сюзерена и любимого мужчины питает к ней умело скрытую антипатию.
Фьора не могла осуждать доброго малого за то, что он её тихо ненавидит — она и сама ненавидела себя за свой подлый поступок, хотя за все дни после её возвращения домой ни слова упрёка и осуждения не сорвалось с губ Филиппа.
Молодой человек остался верен своему намерению продолжать жить так, словно покушения на его жизнь со стороны Фьоры не было, он и правда не держал зла на девушку, совершенно искренне её простив, вот только Фьора не могла простить себя и упрекала себя же за совершённое. Филипп же общался с ней так, словно и не было того предательства осенью 1476 года.
Каждый день Филипп первым делом заваривал для Фьоры лекарственные травы и смешивал порошки, которые покупал для неё у аптекаря по памятке, данной врачиней Бастилии.
Каждый день он лично приносил Фьоре лекарства в постель и внимательно следил, чтобы Фьора выпила всё до последней капли. Лечение помогало, кашель отступал и переставал терзать Фьору. Она ощущала себя уже намного лучше и уверенно шла на поправку.
Потом Филипп распоряжался насчёт завтрака, и сам же относил Фьоре прямо в постель приготовленные Матье блюда. Фьора с аппетитом сметала всё подчистую — память о том, как она страдала от голода на одном куске хлеба и кружке воды в сутки в тюрьме, была ещё слишком свежа. Понемногу щёки Фьоры вновь округлялись и на её лицо возвращались краски, девичья фигура переставала быть такой тощей.
Благодаря мази, которую Филипп купил у того же аптекаря, заживали синяки и кровоподтёки на теле Фьоры.
Фьора боялась привыкать к тому, что теперь она вновь спит на мягкой перине и на чистом постельном белье, не дрожит от зимних холодов в камере, и в её комнате всегда жарко затоплен камин. Боялась привыкать к тому, что Филипп всегда находит время посидеть с ней и поговорить — как бы сильно ни нагружали его по службе.
Даже если у Филиппа был смотр войск, заседание совета, он всегда находил время прийти к Фьоре и побеседовать с ней, узнать, как у неё дела, поцеловать в макушку или в кончик носа, почитать ей стихи Джованни Боккаччо или Франческо Петрарки с Данте Алигьери. Подаренный Филиппом том поэзии Беатрис де Диа встретил у Фьоры восторженный отклик.
Иногда прикроватный столик Фьоры украшала ваза с букетом роз или белых лилий — Филипп заботился о том, чтобы Фьоре было комфортно и уютно в месте её недельного заточения.
Хоть Фьоре было неловко и стыдно глядеть в глаза Филиппу после всего, что она ему причинила, но всегда в каждый его визит в её комнату всё существо девушки охватывала радость, она чувствовала себя снова живой. Часто в разговоре Фьора любила прикоснуться к руке Филиппа, а он перехватывал её запястья и прикасался губами к её ладоням.
Их взгляды встречались, излучая тепло и нежность, когда они смотрели друг на друга, и теперь Фьора больше не боялась признаваться самой себе в том, что любит Филиппа и он дорог ей даже больше, чем собственная жизнь.
Наконец-то она не чувствовала вины перед покойным отцом за то, что полюбила своего бывшего смертельного врага.
Фьора могла только надеяться на то, что душа её отца оттуда, где он сейчас, всё видит и найдёт в себе силы простить Фьору за то, что она любит Филиппа и больше никогда не предаст своей любви к нему.
Филипп же был счастлив обществом Фьоры, любил беседовать с ней о любимых литературных произведениях и о жизни, он мог часами просиживать на краешке кровати Фьоры и слушать её рассказы о том, какими детскими радостями она жила в Бертене. Чем больше он узнавал о ней, тем ближе и дороже она становилась для него.
Фьора тоже любила слушать истории Филиппа из его жизни — по крайней мере, Филипп рассказывал ей только те истории, которые не оскорбили бы целомудрия Фьоры.
Филипп обладал таким даром рассказчика, что Фьоре казалось, что она словно сама принимала участие во всех его историях вместе с ним, и чем больше Фьора узнавала о своём сюзерене и возлюбленном, тем больше он становился ей дорог и близок.
Омрачали жизнь Фьоре, помимо безжалостно разъедающего сердце чувства вины и стыда, ночные кошмары о том, что с ней было в тюрьме: как её таскали на допросы и избивали, чтобы получить признательные показания; как держали на полуголодном пайке из куска хлеба и кружки воды в сутки; как она, одетая лишь в грубое рубище, мёрзла до костей в своей тюремной камере и делила свою кучу соломы с крысами; как стражники угрожали отдать её на потеху томящимся в тюрьме мужчинам — просто закрыть её с ними в камере… Фьора благодарила судьбу, что им не пришло в голову воплотить свою угрозу в действие…
От своих сновидений Фьора просыпалась в криках, слезах и холодном поту. В такие моменты Филипп был с ней рядом, закутывал в плед и брал на руки, тихонько укачивая, шептал ей нечто успокаивающее и утирал слёзы, гладил по голове и спине. Чтобы успокоить Фьору, Филипп напевал тихонько старинную песню, которую Фьора успела полюбить в его исполнении:
— Славлю тот день, когда встретился с нею,
Околдовавшей и дух мой, и тело.
В мыслях её неустанно лелею,
Ею захвачен мой разум всецело.
С ней меня слили на все времена
Нежность её, доброта, красота,
Алые, с милой улыбкой, уста.
Сердце моё навсегда покорилось
Ей, наделённой во всём совершенством,
Если б для нас эта жизнь озарилась
Тем, что мне кажется высшим блаженством!
Радость давала мне только она,
Нежность её, доброта, красота.
Алые, с милой улыбкой, уста.
Это помогало Фьоре успокоиться и прийти в себя. Фьора просила Филиппа остаться с ней и не оставлять её одну, и он исполнял её просьбу, осторожно укладывая её на кровать, ложась рядом с ней и крепко обнимая.
Близость любимого человека и его спокойная, уверенная и ласковая сила внушала ей чувство безопасности, уюта и тепла, рядом с ним кошмары не преследовали Фьору. Она знала, что Филипп будет с ней рядом — особенно в моменты, когда она в нём нуждается, всегда будет её оберегать и защищать. Фьора знала, что может ему довериться и положиться на него.
Раз Фьору не мучили кошмары только тогда, когда она спит с ним в обнимку, Филипп стал ночевать в комнате Фьоры. К её радости.
Каждую ночь она и Филипп желали друг другу приятных снов, они вместе ложились спать, Филипп ближе притягивал Фьору к себе, крепко обнимая, и зарывался лицом в мягкий шёлк угольно-чёрных волос Фьоры. Больше он ничего себе с ней не позволял сверх этого.
И ночь для Фьоры проходила в полном спокойствии, без ночных кошмаров. Губы её трогала счастливая улыбка.
Кьяра преданно навещала Фьору всю неделю, что Филипп прописал ей постельный режим. Юная Альбицци всегда приносила для Фьоры что-нибудь из сладостей, которые они вместе уплетали с чаем, рассказывала Фьоре о событиях придворной жизни и делилась своими впечатлениями от просмотра мистерий на улицах, болтала с Фьорой о жизни.
В один из своих визитов Кьяра принесла Фьоре кексы с начинкой из изюма и грецких орехов. Матье подал в комнату Фьоры чаю для двух подруг.
— Фьора, расскажи, как ты себя чувствуешь? У тебя всё хорошо? — искренне беспокоилась Кьяра за подругу, беря руку Фьоры в свою руку.
— Спасибо, Кьяра. Я чувствую себя намного лучше. Прихожу в себя. Филипп так обо мне заботится, что тут по-любому пойдёшь на поправку, — роняла Фьора с тёплым ехидством.
— Ты зовёшь своего сеньора по имени? Не монсеньором? — немного удивилась Кьяра.
— О, Кьяра… между нами столько всего произошло… Всё со мной случившееся помогло мне лучше понять себя. Понять, что я люблю Филиппа, что он дорог мне. А он дорожит мной и любит меня. Наконец-то я могу не врать себе. Я счастлива, Кьяра. Я люблю и любима, и это один и тот же мужчина, — восторженно делилась Фьора с подругой, сияя радостью.
— Вот это новость! Фьора, если твоя любовь с герцогом де Селонже взаимна, я могу быть только счастлива за тебя! — обрадованно воскликнула Кьяра. — У меня было предчувствие, что твой сеньор любит тебя. То, что он просил за тебя короля Карла, ещё сильнее укрепило меня в моей догадке. Тебя не терзает, что твоя любовь к мессиру Филиппу вступила в противоборство с местью за отца?
— А нет никакого противоборства между любовью и местью, Кьяра, — ответила Фьора подруге. — Филипп спас мне жизнь, благодаря ему я на свободе, он любит, поддерживает меня и заботится обо мне, хотя я ничем такого не заслуживаю. Я счастлива с ним. Я так рада, что теперь свободна от моей былой ненависти к нему. Только ты и Филипп по-настоящему любите меня и заботитесь обо мне.
— А что друг твоего отца граф Кампобассо? — осторожно поинтересовалась Кьяра.
— Я буду тебе благодарна, если ты никогда не будешь мне напоминать об этом человеке. Он использовал меня, чтобы отравить Филиппа ради поста первого маршала, предал меня в самые тяжёлые моменты жизни. Граф Кампобассо никогда меня не любил. Я бы много отдала, чтобы в моей жизни не было того позорного отравления, — проговорила Фьора, покраснев от стыда и опустив голову. — Так что я всегда буду помнить, как бывший враг спас мне жизнь и протянул руку, а друг покойного отца бросил в беде. Хотя я не стоила того, чтобы Филипп вытаскивал меня из этого болота.
— Я больше никогда тебе не напомню об этом подлом человеке. Но я не согласна с тобой, что ты не заслуживаешь заступничества мессира Филиппа и того, что он спас тебе жизнь. Твой сюзерен очень хороший и добрый человек, он по-настоящему тебя любит. И если он решил, что ты заслуживаешь его защиты и хорошего отношения, значит, он прав, — с мягкостью и теплотой убеждала Кьяра свою подругу. — А какой сегодня день, ты не знаешь? — вдруг задумалась Кьяра.
— Погоди-ка… Сегодня же воскресенье! Неделя прошла, значит, сегодня кончится мой постельный режим! Наконец-то свобода! — ликующе воскликнула Фьора и засмеялась.
— И кто тебя обрёк на этот постельный режим? Врачи? — ехидно полюбопытствовала Кьяра, радуясь, что видит подругу такой весёлой.
— Нет, не врачи. Филипп решил, что неделю мне лучше провести в постели. До того, как меня забрали из тюрьмы, меня мучил сильный кашель. Филипп боялся, что мне станет хуже, но я очень уверенно иду на поправку, — ответила Фьора подруге, съев один кекс.
— А у твоего сеньора случайно нет такого же по характеру брата-близнеца? Одна моя кузина как раз на выданье, — шутливо поинтересовалась Кьяра, уплетая кексы вместе с Фьорой.
— Нет, Филипп — единственный ребёнок у своих родителей, — ответила подруге Фьора с тёплой иронией.
— Видно, не судьба, — Кьяра хихикнула и съела ещё один кекс, запив его чаем.
Фьора последовала её примеру.
Вместе девушки смели до крошки все кексы и выпили весь чай, оживлённо болтая.
Вечером Кьяра тепло попрощалась с Фьорой, расцеловав её в обе щёки, и вернулась в особняк своей сеньоры принцессы Марии.
Фьора, счастливая и довольная от того, что очень хорошо провела время с Кьярой, полусидела в своей постели и читала стихи Беатрис де Диа, которые ей подарил Филипп. Девушка с головой ушла в чтение и не замечала ничего вокруг себя, отдавшись красоте строк давно жившей поэтессы.
От её занятия Фьору отвлёк скрип двери. Порог её комнаты переступил Филипп.
— Фьора, ты выглядишь очень хорошо, глаза блестят, на щёках здоровый румянец. Как же ты прекрасна, — Филипп прошёл до кровати Фьоры и сел на край, только руки он держал за спиной.
— Филипп, ко мне сегодня приходила Кьяра, мы очень хорошо провели время. Ты прав, мне и впрямь гораздо лучше, чем было раньше. А что ты прячешь за спиной? — не сдержала любопытства Фьора, отложив на прикроватный столик книгу.
— Всё-то тебе надо знать, любопытная лисичка, — ласково произнёс Филипп, улыбнувшись Фьоре. — Ну, не буду тебя томить, — Филипп передал в руки Фьоры чёрный футляр, в котором, скорее всего, был какой-то сюрприз. — Открой. Это тебе.
— Ты приготовил этот сюрприз для меня? Спасибо! — обрадованно воскликнула Фьора, открыв футляр… и тут же удивлённо глядя то на Филиппа, то на серебряный браслет с сапфировыми розочками. — Это браслет?.. Филипп, он такой красивый…
— Маленькое уточнение — обручальный браслет. Фьора, я люблю тебя и хочу связать с тобой мою жизнь, пока не разлучит смерть. Хочу прожить с тобой всю жизнь в любви и верности. Я прошу у тебя твоей руки, — выпалил на одном дыхании Филипп, в волнении глядя на Фьору, не сводя с неё горящего взгляда карих глаз.
— Я не ждала, что ты попросишь моей руки… Я даже мечтать о таком боялась, — искренне поделилась Фьора со своим сеньором, обратив на него взгляд серых глаз, подёрнутых слезами радости.
— Фьора, ты станешь моей женой? Я клянусь любить только тебя одну и всю жизнь быть тебе верным, быть опорой и поддержкой. Ты согласна? — по-прежнему не отводил Филипп взгляда от Фьоры, ожидая её ответа и нежно касаясь её ладони, лежащей поверх одеяла.
— Да, я стану твоей женой. Во всём мире не будет жены более верной и любящей. Я согласна, — проронила Фьора, утирая льющиеся слёзы из глаз и улыбаясь возлюбленному.
— Мы назначим свадьбу на любой день, какой ты захочешь. Кьяру на нашу свадьбу пригласим обязательно, — Филипп поцеловал Фьору в висок и надел ей на руку обручальный браслет, застегнув замочек.
— Я хочу как можно скорее! — воодушевлённо воскликнула Фьора, прижав руку Филиппа к своей груди.
— Кто я такой, чтобы спорить с будущей герцогиней де Селонже? — ласково усмехнувшись, Филипп бережно провёл ладонью по щеке Фьоры.
Склонившись ближе к своей невесте, Филипп прилёг рядом с ней и с нежностью прильнул к губам Фьоры, вкладывая в поцелуй весь трепет, всю глубину своих чувств к ней, словно скрепляя поцелуем их помолвку.
Фьора, закрыв от удовольствия глаза, отдавалась этому ощущению волшебного сна, наслаждалась этой сладостью необычной ласки, кровь в её венах зажглась огнём, сердце в груди отбивало ускоренные ритмы.
Слишком сильной оказалась власть над Фьорой этой неведомой силы, которой она с удовольствием подчинилась. Сладко закружилась голова и разлилась по её телу истома.
Фьору одурманил его запах чистой кожи, свежей травы после дождя, ветром дальних странствий, немного дорогими духами и лошадьми…
Фьора с упоением отдавалась поцелую и объятию своего будущего мужа, разомлев от ласки. Сердца Филиппа и его невесты бились в унисон друг другу.
Она будто пребывала во сне или пьяна…
Мягко чуть отстранившись от Фьоры, Филипп нежно обвёл указательным пальцем черты родного и любимого лица.
— Это станет ещё одним моим любимым занятием наедине с тобой, — тихо прошептала Фьора на ухо Филиппу, ласково усмехнувшись.
— После нашей свадьбы ты откроешь для себя ещё одно приятное занятие наедине, — проронил Филипп с ласковым ехидством, запечатлев поцелуй на полуприкрытых губах Фьоры, крепко к нему прильнувшей.

Глава 15. В свои права вступила жизнь
11 марта 2023 г., 22:50
      Миновала неделя, как Фьора вернулась домой, и кончился её постельный режим, который Филипп для неё устроил, боясь, что ей станет хуже. Но опасения Селонже не оправдались — Фьора быстро и уверенно шла на поправку, кашель наконец-то от неё отвязался, и теперь Фьора располагала большей свободой, чем неделю назад.
Филипп приглашал лекаря, и он подтвердил, что выздоровление Фьоры проходит на ура, разрешив девушке вставать с постели и даже гулять на свежем воздухе.
Фьора несказанно радовалась такому исходу, откровенно устав от недельного бездействия и пребывания в кровати. Филипп же перестал терзать себя опасениями, что девушке может стать хуже.

С упоением Фьора пользовалась своей свободой перемещения — выбиралась вместе с Филиппом на романтические пикники, которые он для неё устраивал на природе, вместе они нередко смотрели представления уличных артистов, устраивали отдых на берегу речки за ловлей рыбы. Нередко Фьора навещала Кьяру, принося ей что-нибудь из сладостей, и сеньора Кьяры — принцесса Мария оказалась настолько добра, что разрешала Фьоре и Кьяре устраивать ночёвки и девичьи посиделки в её особняке.
Филипп тоже ничего не имел против того, чтобы Кьяра оставалась ночевать у Фьоры, всячески заботясь о том, чтобы Кьяре всегда оказывали в его доме самый лучший приём. Селонже очень нравилась Кьяра как очень хороший человек, как преданная и любящая подруга, которая всей душой любит его невесту как сестру.
И Филиппа радовало, что судьба послала Фьоре такую прекрасную подругу. В свою очередь Кьяра тоже очень тепло относилась к Филиппу. Юной Альбицци для этого было достаточно того, что Филипп не бросил в беде Фьору, что Фьора с ним счастлива, а Филипп искренне любит её и заботится о ней.

В один из визитов Кьяры в гости к Фьоре и Филиппу Бельтрами обмолвилась по секрету с подругой, что Филипп попросил её руки, и теперь они помолвлены. Разумеется, Фьора не могла не пригласить Кьяру на свою свадьбу.
Кьяра, выражая свою безмерную радость, что Фьора скоро выходит замуж за любимого человека, обещала непременно быть на её свадьбе и выразила готовность помогать с подготовкой.
Что до подготовки к свадьбе, Филипп решил всю тяжесть предпраздничной суеты вывезти на себе и Матье де Праме, а Фьоре оставить занятие быть счастливой невестой и ни о чём не тревожиться.
Кьяра добровольно попросилась помогать с организацией праздника — вместе с Фьорой Кьяра посетила суконную лавку и помогла Фьоре выбрать ткань для её будущего свадебного платья. Девушки остановили свой выбор на бархатной материи синего цвета, прикупив также мех для отделки рукавов и горловины.
Филипп и Фьора запланировали свою свадьбу и уже договорились со священником Нотр-Дама о венчании в Рождество, поэтому Кьяра и Фьора благоразумно решили, что платье Фьоры должно быть не только красивым, но и тёплым.
Помимо ткани на платье и меха для отделки, Кьяра и Фьора купили тёплую ткань для пошива плаща. Ткани девушки отнесли в лавку портного, заплатив заранее за работу. За какие-то четыре дня всё было готово, и на руках у Фьоры уже было готовое платье из синего бархата с меховой оторочкой и тёплый плащ.
Филипп же позаботился об украшениях для Фьоры в день свадьбы, купив серебряный гарнитур с сапфирами — браслет, головной обруч в виде лавровой ветви и колье.
Матье готовил блюда и украшал дом к этому знаменательному событию.

Филипп хотел устраивать празднество городского масштаба, но любящая покой и уединение Фьора смогла его убедить устроить скромную свадьбу в присутствии только самых близких друзей, и Филипп охотно пошёл на эту уступку своей будущей жене, если ей становится неуютно от одной только мысли о шумном торжестве на весь город.
Ближе к двадцать третьему числу декабря всё уже было готово: красиво наряжен особняк в честь грядущего Рождества и свадьбы, готовы блюда и закуски, пошиты платье и плащ для Фьоры.
Подготовка к предстоящему торжеству отняла немало сил у Кьяры, Филиппа и Матье, но Кьяра и Филипп испытывали чувство радостного облегчения, что справились за такой короткий срок.
Что до Матье, то он примирился с тем, что его господин женится на Фьоре, что скоро она станет здесь госпожой.
— Герцогиня де Бертен, скоро вы станете здесь хозяйкой. Я не могу вам врать. Я ничуть не рад тому, что мой господин женится на вас, но не могу этому помешать. Я только прошу вас не разбивать сердце моего господина, который всей душой вас любит, — высказал Фьоре Матье всё, что скрывал в своём сердце.
— Матье, ты можешь быть спокоен. Я не стану отыгрываться на тебе за попадание в Бастилию, когда стану здесь госпожой. Тогда ты поступил справедливо, пусть это привело к страшным последствиям для меня. Но ты можешь быть уверен, что я по-настоящему люблю Филиппа и верна ему всем существом. Я обещаю быть ему верной и любящей женой, — успокоила Фьора мажордома своего жениха.
— Для меня главное, чтобы мой господин был счастлив. И если он видит своё счастье только рядом с вами, герцогиня де Бертен, кто я такой, чтобы ему мешать?.. — окончательно смирился Матье с предстоящими переменами в доме и в жизни своего хозяина.

Сочельник, двадцать четвёртое декабря 1476 года, выдался сначала богатым на снег, который белоснежным покрывалом окутал Париж ночью, а затем днём голубой небосвод украсил золотой диск солнца.
Фьоре и Филиппу нанесла визит Кьяра, принеся в качестве угощения к чаю булочки с маком и мёдом. Матье подал троице в гостиную горячий чай с мятой и ушёл по своим хозяйственным делам.
Фьора, Филипп и Кьяра в своё удовольствие уплетали булочки с чаем, оживлённо беседовали о планах на жизнь, шутили, радовались совместному времяпровождению и предвкушали завтрашний счастливый день, который навсегда свяжет узами законного брака Фьору и Филиппа.
Фьора выражала радостное нетерпение, и ей хотелось, чтобы Рождество и день её свадьбы одновременно наступили быстрее. Филипп предлагал своей невесте любую страну на выбор, куда хотел бы свозить её в свадебное путешествие. Душа Фьоры лежала к Италии, особенно к Флоренции — родине одного из её любимых авторов. Кьяра советовала Фьоре и Филиппу обязательно посетить Лигурию, которая славится своим тёплым климатом, или в Лукку — где хорошие водные курорты.
За всё время, что длились их посиделки, были съедены все булочки и выпит весь чай.
Правда, ближе к трём часам дня Кьяра должна была идти домой. Фьора изъявила желание немного полежать в своей комнате и почитать труды Беатрис де Диа или «Роман о Лисе».
Филипп решил зайти в конюшню и проведать лошадей. В заботах об этих великолепных и благородных животных Селонже думал о том, как круто переменилась в лучшую сторону его жизнь, что раньше была пресна как вчерашний хлеб.
После трагической гибели любимой женщины — Беатрис де Ош Филипп не допускал мысли о том, что когда-нибудь сможет безоглядно и пылко любить кого-нибудь снова.
Годы молчаливого ада без надежды и веры в лучшее, годы поиска смерти в стычках и дуэлях — которые Филипп сам провоцировал со своими соперниками, но Господь словно проклял его (как тогда казалось Филиппу) и не спешил идти навстречу Филиппу в том, чего ему так хотелось. Годы пьянства в попытках залить алкоголем горечь и боль утраты жены с нерождённым ребёнком…
Но теперь Филипп даже был благодарен судьбе, что ему не удалось дать себя убить в одной из многочисленных дуэлей, ведь тогда он не смог бы быть с Фьорой, она не стала бы его невестой.
Сияние её серых как зимнее небо глаз, свет доброй улыбки запали ему в душу, и теперь Селонже не видел для себя дороги назад. Уже завтра Фьора станет его законной женой перед Богом и людьми, впереди у них будет вся жизнь — чтобы прожить её счастливо и любить друг друга.

Но тут от хода его мыслей Филиппа отвлёк какой-то шорох в охапке сена. Немного удивившись, Филипп решил посмотреть, что или кто там шуршит, и извлёк из сенной кучи маленького котёнка примерно в возрасте полутора месяцев на вид дымчато-белого окраса.
Пушистый малыш попытался убежать от чужака, который его потревожил, но Филипп надёжно и бережно удержал хвостатого, нежно прижав к груди.
— А кто это у нас тут такой хороший? Ты мой серенький, ты мой беленький, — ласково разговаривал с котёнком Филипп, почёсывая ему за ушками и гладя по головке. — Это откуда же ты такой красивый взялся? Мой хороший мальчик… так, а ты вообще мальчик? — вдруг слегка озадачился рыцарь, заглянув котёнку под хвост. — Да, мальчик. Ты, чудо в шерсти. Как ты попал сюда, малыш? — продолжал мужчина ласково разговаривать с четвероногим малышом, удобнее устроив его у себя на руках.
Котёнок пригрелся и больше не делал попыток сбегать.
— Филипп, а я тебя искала! — раздался на всю конюшню звонкий и радостный голос Фьоры, подошедшей к держащему котёнка на руках Филиппу. — Ой, а откуда здесь этот малыш? — приятно удивилась Фьора хвостатому компаньону своего возлюбленного, улыбаясь и гладя котёнка по головке. — Мальчик или девочка?
— Я и сам не знаю, откуда он тут взялся. Может, приблудился или кто-то подкинул. Говорят, что приблудившиеся коты — к счастью. Мальчик это, Фьора, — ответил Филипп, с улыбкой наблюдая за тем, как Фьора гладит котёнка и бережно прикасается к его маленькому носику указательным пальцем.
Котёнок лизнул её палец, вызвав у Фьоры умиление.
— И что ты будешь с ним делать? — беззаботно спросила Фьора.
— Утоплю, — бросил Филипп.
— Что? — не поверила Фьора услышанному, поражённо воззрившись на Филиппа.
— Назову Никола Кампобассо и утоплю, — проронил Филипп, не переставая гладить котёнка, почёсывая ему за ушками.
Пушистик расслабился и довольно мурлыкал на руках у Филиппа.
— А, я поняла, что ты шутишь. Ты не способен на такую жестокость к беззащитному созданию, — Фьора тихонько рассмеялась и шутливо пихнула Филиппа в бок.
— Боже мой, что я слышу… Ты выступила моим адвокатом? Разглядела добрую душу под маской чудовища? — тепло подначивал Филипп ласково усмехнувшуюся невесту.
— Не смей называть себя чудовищем даже в шутку. Для меня ты самый замечательный и добрый человек, и я люблю тебя. — Фьора приподнялась на носочках и запечатлела поцелуй на щеке Филиппа. — Филипп, а подари котёнка мне. Я буду поить его сливками, сошью для него подушечку…
— Я тоже люблю тебя. Не вижу никаких причин, почему этот котёнок не должен жить с нами. Вот, держи, родная. Он твой, — осторожно Филипп отделил от себя котёнка и передал на руки Фьоре.
Радостно улыбаясь, Фьора нежно прижала котёнка к своей груди, целуя его в серую макушку. Глаза девушки светились благодарным теплом.
— И как же ты его назовёшь? — спросил Филипп.
— Я назову его Лучик. Когда я была маленькой, в замке Бертен жил уже старенький рыжий кот — тоже по имени Лучик. Ещё моя мама была жива, когда отец принёс его с улицы. Так и жил он в замке. Я сшила для Лучика большую подушку, на которой он путешествовал в корзине, когда я выносила его погулять… Умер котик от старости, все его очень любили… — с тёплой ностальгической улыбкой делилась Фьора кусочком своих детских воспоминаний.
— Фьора, ты счастлива, что теперь у тебя есть домашний любимец? — поинтересовался Филипп у девушки, зайдя ей за спину и обняв, целуя в макушку.
— Даже очень, — ответила ему Фьора с нежной кротостью. — Добро пожаловать в нашу семью, мой маленький, — были обращены эти проникнутые лаской слова уже к новому жильцу особняка на улице Роз.

Глава 16. Собор на Рождество
13 марта 2023 г., 22:49
      Утро светлого праздника Рождества, двадцать пятого декабря, порадовало парижан видами запорошённого снегом города, что придавало шумному Парижу с его неуёмной энергией сходства с иллюстрацией из детских книг сказок.
Город и впрямь имел сказочный вид. Выпавший снег скрыл все неровности на дорогах и грязь, укутал белым покрывалом деревья и кусты цветов, лежал на крышах домов и лавок с церквями. Снег, укутавший город, переливался под солнцем мириадами бликов.
Прекрасный в своём зимнем убранстве Париж можно было сравнить с невестой.
Запряжённая шестёркой лошадей, которыми ловко правил кучер, карета везла Фьору и Филиппа расчищенными от снега дорогами до собора Нотр-Дам. Всю дорогу мужчина и его будущая жена не могли налюбоваться из окон кареты видами города.
Фьора была облачена в своё свадебное платье из синего бархата с меховой оторочкой и плащ, на правой руке красовались браслеты, декольте украшало колье, а на голову был надет обруч в виде лавровой ветви. В день своей свадьбы девушка захотела непременно надеть подарок жениха. На ноги её были обуты сапоги.
Филипп выбрал из своих самых лучших вещей в этот торжественный день чёрный пурпуэн и чёрные штаны с сапогами такого же цвета, поверх пурпуэна мужчина надел тёплый плащ.
С ними в карете ехали Кьяра, одетая в тёплый плащ, бордовое бархатное платье и сапоги.
Вместе с Кьярой в карете были одетые в свои самые лучшие наряды Филипп де Коммин, Филипп де Кревкер и Агнолло де Нарди. Фьора не имела ничего против того, чтобы на её торжестве с возлюбленным были его друзья.
Матье де Прам остался дома заниматься хозяйством и присматривать за Лучиком, к которому сразу почувствовал расположение, и которого с самого утра напоил молоком и накормил отварной курочкой. Фьора хотела бы взять котёнка с собой на собственное венчание, но побоялась, что Лучик может испугаться скопления людей в соборе, убежать и потеряться, поэтому девушка оставила своего любимца дома под присмотром бдительных очей Матье де Прама.
— Фьора, милая, ты только полюбуйся, как Париж нарядился к нашей свадьбе, — произнёс ласково Филипп, поднеся руку невесты к своим губам.
Фьора даже не надевала перчаток, торопясь как можно скорее вручить свою руку возлюбленному.
— Этот город похож на новобрачную даже больше меня, — обронила Фьора, мягко рассмеявшись. — Я не могу поверить, что этот день настал.
— Всё равно этот город при всём его заснеженном великолепии уступает в красоте вам, Фьора, — с доброжелательностью и учтиво прозвучали слова светловолосого Филиппа де Коммина.
— Правильные слова, Коммин, — поддержал товарища Филипп де Кревкер. — С красивой девушкой надлежит говорить только о ней.
— Тем более в день её свадьбы, — вторил своим товарищам Агнолло де Нарди. — Вы счастливы, что выходите замуж, Фьора?
— Благодарю вас всех за добрые слова, господа. Я выхожу замуж за любимого человека и любима им. О чём мне жалеть в такой прекрасный день? Так что я очень счастлива, — ответила с тёплой искренностью Фьора, нисколько не кривя душой, и улыбаясь.
— Фьора, я так рада за тебя и мессира Филиппа. Мне сложно представить более красивую пару, чем вы. Я всей душой вам желаю, чтобы вы прожили счастливо всю вашу жизнь, — от всей души пожелала Кьяра подруге и её будущему мужу.
— Кьяра, я так тебе благодарна за поддержку и тепло, — поблагодарила Фьора подругу.
— Спасибо вам за вашу доброту, графиня Альбицци. Я рад, что вы подруга Фьоры, — выразил Селонже благодарность Кьяре.
Карета остановилась перед соборной площадью. Филипп де Кревкер, Филипп де Коммин и Агнолло де Нарди вышли наружу. Агнолло помог выйти Кьяре. Селонже вышел из кареты и помог выйти невесте.
Все вместе они преодолели расстояние, которое отделяло их от ступеней собора Нотр-Дам, по которым они поднялись, и вошли внутрь.
Собор встретил их светом сотен свечей и запахом ладана, который источали курильницы и кадила в руках служек. Святые, увековеченные в мраморных статуях и на витражах больших высоких стрельчатых окон, лица королей прошлого с барельефов строго взирали на происходящее. Струящийся сквозь цветные витражи солнечный свет рождал множество бликов.
Слышался радостный перезвон колоколов.
В этот волнующий для неё день, переступая порог собора, Фьора думала о своём отце. Мог ли почивший Франческо Бельтрами-де Бертен, погибший на дуэли с Филиппом де Селонже, знать о том, что его старшая дочка спустя года свяжет свою жизнь с человеком, который лишил отца её с сёстрами и оставил вдовой её мачеху? Но этот человек дважды спас Фьоре жизнь и на коленях вымаливал у короля помилование для Фьоры…
Фьора была свободна от ненависти и жажды мести Филиппу за гибель отца. Ни минуты она не забывала о том, что Филипп в моменты опасности для Фьоры кончить жизнь на эшафоте простил ей содеянное зло, протянул руку и вырвал из клешней неумолимой и бесстрастной машины французского правосудия, спас ей жизнь, решив перечеркнуть былое и не тащить прошлое в их новую жизнь.
Единожды Фьора уже поплатилась за то, что предала свою любовь ради мести и лживых речей бесчестного интригана. Больше она подобного не совершит, дав себе твёрдое обещание всегда быть верной и любящей женой Филиппу. Скорее умереть, но никогда не предавать любви и доверия к ней мужа.
Всё, на что Фьора сейчас надеялась, это на то, что душа отца сможет её простить и не будет проклинать на том свете.
От главного алтаря, расположенного в середине центрального нефа, по обеим сторонам от которого — алтарная преграда, на которой в скульптурном исполнении запечатлены сцены из Евангелия, навстречу Фьоре и Филиппу с их друзьями направился пожилой священник в белом стихаре невысокого роста, с совершенно лысой головой и поблёкшими голубыми глазами. Подойдя к ним, она приветственно улыбнулся.
— А, я ждал вас, герцог де Селонже и герцогиня де Бертен, — сказал священнослужитель. — Я так рад, что венчаю вас, да ещё в такой светлый праздник. Пойдёмте со мной, дети мои, — велел священник Фьоре и Филиппу, пройдя к алтарю. Мужчина и девушка проследовали за ним.
Филипп де Коммин, Кьяра Альбицци, Филипп де Кревкер и Агнолло де Нарди сели на скамью в первом ряду, чтобы не упустить ни одной детали сегодняшнего венчания.
В этот важный для неё с Филиппом день Фьора и её жених были окружены своими преданными друзьями, пусть свадьба по просьбе Фьоры происходила без излишней пышности, но никогда ещё Фьора не чувствовала себя на вершине блаженства.
Она выходила замуж за человека, которого любила всем существом, ради кого без страха бросилась бы в огонь и воду, с кем хотела прожить все отпущенные ей годы на этой земле, на чей гордый профиль она иногда бросала взгляды и улыбалась своим радостным мыслям.
Священник велел Фьоре и Филиппу преклонить колени перед алтарём, что мужчина и девушка сделали, принявшись читать над ними молитву.
Рядом со священником маленький певчий покачивал кадильницей, оставляющей после себя в воздухе аромат ладана.
— Благословен Господь наш, собравший нас всех здесь в радостный и светлый праздник Рождества Христова, чтобы соединить узами законного брака двух любящих друг друга детей Его, — промолвил священник, с теплотой глядя на держащихся за руки и по-прежнему коленопреклонённых Фьору и Филиппа.
Де Кревкер, де Коммин, де Нарди и Кьяра встали со скамьи и тоже склонили колени по примеру новобрачных.
Сама церемония не была особенно длинной. Сначала Филипп твёрдым голосом повторил следом за священником:
— Я, Филипп, беру тебя, Фьора, в свои законные супруги, дабы ты стала возлюбленной спутницей моей в горе и в радости, в здравии и в болезни, ныне и навечно, пока не разлучит нас смерть.
Затем настал черёд Фьоры приносить брачную клятву, и она тоже произнесла:
— Я, Фьора, беру тебя, Филипп… — но тут голос её от волнения сел и дрогнул, и девушка закончила свою клятву чуть слышно: — беру тебя, Филипп, в свои законные супруги, дабы ты стал возлюбленным спутником моим в горе и в радости, в здравии и в болезни, ныне и навечно, пока не разлучит нас смерть… — по щекам Фьоры катились слёзы, но то не были слёзы горя — сердце новобрачной изнемогало от радости.
Священник, взяв Фьору за правую руку, вложил её в ладонь Филиппу, который тут же решительно и бережно её сжал своими огрубевшими от обращения с оружием пальцами.
— Ogo conjungo vos in matrimonium, in nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen. Господь вас благослови, дети мои, — произнёс священник звучным голосом.
Филипп и Фьора одновременно произнесли «Amen». Селонже взял за руки Фьору и нежно прикоснулся губами к её тонким пальцам. Глаза Фьоры блестели от слёз, но на губах расцвела подобно цветам по весне улыбка, это была вершина её счастья.
По велению священника они встали с колен. Их друзья сделали то же самое.
Послышались тихие всхлипывания — это Кьяра еле сдерживала себя, чтобы не заплакать от радости за подругу.
Священник поднялся к алтарю, чтобы отслужить мессу.
Фьора, Филипп и их друзья в молчаливом благоговении выслушали божественную литургию, не шелохнувшись.
Когда же месса окончилась, священник пригласил Фьору и Филиппа с их друзьями в ризницу, пропахшую ладаном и воском, чтобы новобрачные и их друзья оставили свои имена в церковной книге записей и подписались.
Филипп де Селонже расписался с такой радостной энергичностью, что даже заскрипело гусиное перо, затем он протянул перо Фьоре, улыбаясь ей с ласковой усмешкой.
— Ну, что, любимая, знаешь теперь, как тебя зовут? — тепло подначил Селонже свою юную жену.
Фьора тихонько рассмеялась и взяла перо, обмакнув его в чернильницу. В книге записей Фьора со всем усердием и старанием, чуть высунув кончик язычка, впервые в своей жизни вывела: «Фьора де Селонже».
Гордость волной захлестнула юную герцогиню де Селонже, и щёки её разрумянились от восторга и волнения. Она дала себе клятву с честью и достоинством носить старинное имя, вручённое ей сегодня супругом.
Фьора была готова лечь костьми, но не опорочить чести имени, которое отныне носит.
Кьяра, Филипп де Коммин, Филипп де Кревкер и Агнолло де Нарди наперебой поздравляли мужа и жену, обнимая их, желая им счастливой и благополучной семейной жизни, прочили крепкий брак и детей.
Попрощавшись со священником, молодожёны и их друзья покинули собор и устроились в карете, кучер подгонял лошадей, и до дома они все добрались довольно быстро.
В особняке на улице Роз всех уже ждали праздничные блюда и дорогие вина, Филипп и Фьора с их друзьями радостно болтали и веселились, звучали пожелания счастливой и беззаботной жизни новобрачным, даже Матье де Прам не глядел букой, а маленький котёнок Лучик — который крутился под ногами гостей, даже снискал себе симпатии всех приглашённых и успел побывать у каждого на ручках. Потом Матье де Прам унёс кошачьего малыша в кухню, где дал ему попить молочка и поесть варёной курочки.
До позднего вечера продолжались свадебные посиделки, после Агнолло де Нарди с Филиппом де Коммином и Филиппом де Кревкером покинули дом герцога де Селонже — объясняя это тем, что хотят дать супругам возможность побыть наедине.
Кьяра осталась с ночёвкой в доме герцога и герцогини де Селонже, где ей отвели самую просторную гостевую спальную, в которой Матье жарко растопил камин.
Фьора и Филипп остались в гостиной, где проходили праздничные посиделки, одни.
— Это самый прекрасный день в моей жизни, — восторженно поделилась Фьора с мужем, обратив на него сияющий нежностью и теплом взгляд серых глаз.
Карие глаза Филиппа при взгляде на жену имели такое же выражение нежности и тепла.
— Не скажешь, почему? — ласково допытывал он её.
— Потому что сегодня я стала твоей женой, — ответила Фьора, подойдя к Филиппу и прижавшись к нему, руки мужчины крепко обняли её, губы его касались макушки Фьоры.
— Ну, всё, теперь ты моя пленница, — в шутку пригрозил Селонже, подхватив Фьору на руки и закружив.
Звонкий и мелодичный смех девушки приятной музыкой звучал для его ушей.
— Филипп, поставь меня, хватит, — сквозь смех просила Фьора, крепко обняв за шею мужа.
— Это и в моей жизни самый счастливый день. Потому что теперь ты моя жена, — Филипп перестал кружить Фьору, но по-прежнему держал её на руках, надёжно и бережно прижимая к себе. — Я велел Матье перенести твои вещи ко мне в комнату. Ты не против? — спросил Селонже, целуя жену в кончик носа.
— Вовсе нет, я сама хотела это сделать, — ответила ему Фьора, уткнувшись лицом ему в плечо.
Держа на руках и прижимая Фьору к себе, Филипп покинул гостиную и миновал лестницу, поднявшись на второй этаж. Дойдя до своей комнаты, он толкнул ногой прикрытую дверь и зашёл в свою спальную, стараясь не задеть телом Фьоры дверных косяков, что удалось избежать.
Приблизившись к кровати, мужчина осторожно опустил на неё Фьору.
— Побудь здесь, родная. Я пойду взять нам вина, — проговорил на ухо супруге Филипп, поцеловав Фьору в шею — в том особо чувствительном месте, где бьётся жилка.
— Я буду ждать, — ответила девушка, сняв с себя сапоги, бросив их возле кровати.
Платье Фьора решила пока не снимать и осталась ждать мужа, глядя в окно на сияющую в ночной чёрной вышине луну и зажёгшиеся звёзды, которые словно перемигивались с огнями уличных фонарей. Наступившая вдруг ночь как бы задёрнула своим пологом пору детства и девичества Фьоры, которые отметились для неё тяготами и не были беззаботными.
Как и большинство её современниц, Фьора знала, что вовсе не церковное венчание и благословение священника превращает девушку в женщину. Для этого необходимы супружеские отношения, слияние двух тел, которое может поначалу оказаться очень болезненным, особенно если любовный акт совершается грубо. Но девушка не ждала ничего такого от человека, который так преданно и пылко её любит, который так заботится о ней, кому она с такой радостью ответила на любовь. Фьора знала, что Филипп не предаст её любви и доверия.
Но ожидание её не продлилось долго — скоро вернулся Филипп с двумя бокалами вина, один из которых он предложил Фьоре. Девушка взяла один из бокалов и отсалютовала мужу, кокетливо ему улыбаясь. Филипп отсалютовал бокалом Фьоре, улыбнувшись ей.
— За нас. За все отпущенные нам годы счастья, — предложил Филипп тост.
— Поддерживаю! — воскликнула Фьора радостно.
Вдвоём они опустошили бокалы и поставили их на прикроватную тумбочку.
Весело поблёскивающими глазами муж и жена смотрели друг на друга. Филипп осторожно увлёк Фьору на постель. Уложив девушку на застеленную шёлковым постельным бельём кровать, Филипп медленно помогал ей избавиться от платья и нижней рубашки, попутно раздеваясь самому.
Изрядно ему пришлось провозиться с крючками и шнурками на платье Фьоры, и Филипп не раз проклял того изверга, придумавшего эти кошмарные завязки с крючками на одеждах любимых женщин. Фьору его нетерпение заставляло кокетливо хихикать.
Наконец Филипп справился со своей задачей, избавив от одежды и украшений жену, и раздевшись донага сам.
Карие глаза мужчины жадно горели, стоило ему увидеть, как особенно прекрасна его жена без одежды. Гибкое и стройное тело, небольшая высокая и упругая грудь, изящная шея, точёные черты лица — словно сотворённые рукой Венеры, раскинувшаяся по подушке россыпь густых чёрных кудрей и большие глаза цвета грозовых облаков.
Глядя на Фьору, Филипп не раз ловил себя на мысли, что подобная красота способна соблазнить святого.
Фьора как заворожённая рассматривала обнажённое крепкое и подтянутое тело мужа, которое словно ваял гениальный скульптор и которое так напомнило Фьоре статуи античных богов. Местами на животе и груди молодого мужчины были видны следы застарелых ранений, такие же следы были и на его спине, как напоминание обо всех битвах, где ему довелось побывать.
Ни он, ни она не могли оторвать восхищённых взглядов друг от друга.
Но внезапно, словно спохватившись, Фьора густо покраснела и прикрыла одной рукой свои груди, а другой — пах.
— Чего ты испугалась? Разве зеркало никогда не говорило тебе, что ты красива?.. Так красива!.. Так нежна!.. — шептал он восхищённо, прильнув губами к округлому животу Фьоры.
По телу девушки пробежала дрожь. Почувствовав это, он тихонько рассмеялся.
— Верни мне мою душу, ведьма. По-хорошему верни!.. — пробормотал он, лаская трепещущую девичью грудь.
— Я ведь никогда не делала этого раньше, — тихо прошептала Фьора, слегка смутившись.
— Если ты пока не готова — отложим до другого раза, — прошептал ей на ухо Филипп, гладя Фьору по щеке.
— Не надо откладывать. Я твоя, — с нежной улыбкой ответила мужу Фьора.
Мужчина, воодушевлённый словами девушки, покрывал поцелуями все её тело, нежно прикасаясь языком к розовым кончикам груди; его руки тем временем исследовали плавный изгиб бёдер, шелковистую поверхность плоского живота. Следуя за руками, губы Филиппа спускались всё ниже и ниже, пока не достигли курчавых волос внизу живота.
Кровь в венах Фьоры загорелась огнём от поцелуев и прикосновений мужа, сладко заныл низ живота — который свело. Широко раскрыв глаза, опьянев от ласк, Фьора была как в полусне и почти не осознавала происходящего. Всё тело её рвалось навстречу супругу, ласки которого срывали с её губ тихие нежные стоны и страстные вздохи.
Наконец Филипп покрыл её своим телом, сжал в крепких объятиях и завладел её ртом. Фьора так и таяла от этих жадных поцелуев, голова её сладко кружилась. Тело её напряглось и выгнулось дугой, как бы пытаясь освободиться от давящего сверху груза.
Но Филипп с лёгкостью подавил это сопротивление, и Фьора почувствовала, как он входит в неё.
Ощутив небольшой дискомфорт, когда впускала его внутрь себя, она застонала, но стон этот был заглушён страстным поцелуем. Какие-то мгновения Филипп оставался неподвижен и давал ей время привыкнуть к новым ощущениям.
— Тебе не больно? — спросил Филипп с беспокойством, целуя нежную шею девушки.
— Нет, всё правда хорошо, — прошептала тихо Фьора и коснулась губами уголка губ Филиппа.
Затем, погрузив руки в блестящий водопад её волос, он начал, сначала очень медленно и осторожно двигаться внутри неё, и этому ритму с удовольствием подчинилась Фьора… Мощная волна страсти подхватила их, и на её гребне они достигли экстаза… Волна отхлынула, оставив любовников, обессилевших и задыхающихся, на измятом пляже простыней… Но Филипп не ослабил своих объятий…
Эта девушка, открывшая для себя сегодня ночью плотскую сторону супружеской жизни мужа и жены, заставила Филиппа понять, что теперь он окончательно и бесповоротно во власти своей прекрасной и юной супруги, которая впервые стала женщиной в его объятиях. И у Филиппа больше не было ощущения принадлежности самому себе. Он не думал, что ещё способен любить так пылко и самозабвенно.
— Я люблю тебя, — шептал Филипп на ухо разомлевшей после близости и улыбающейся Фьоре. — Слов в мире таких нет, чтобы сказать, как я тебя люблю, — крепко прижимал он к себе жену, которая доверчиво прильнула к нему.
— Мне тоже не хватит никаких слов в мире, чтобы описать, как я тебя люблю, — проворковала нежно Фьора, игриво укусив Филиппа за мочку его уха.
— Ах ты, хитрая лисица! Кусаться она мне тут ещё будет! — воскликнул Филипп с напускным возмущением, отплатив Фьоре за её дерзость страстным и жадным поцелуем — к её удовольствию.
Со всем жаром Фьора отвечала на поцелуй мужу, прижавшись к нему всем телом.
— Ты был прав, когда сказал, что после свадьбы я открою для себя ещё одно приятное занятие наедине, — проговорила Фьора с ласковой усмешкой, погладив Филиппа по щеке. — Я не думала, что любовь может приносить такую радость… я хотела бы снова пережить то, что только что было…
— Фьора, не надо спешить, милая… Ты так молода, так хрупка… Я боюсь причинить тебе боль, — мягко проронил Филипп, погладив по щеке жену.
— Но ты не причинишь мне боли. Ведь я сама хочу быть твоей. Мне так это нравится… — серые глаза Фьоры горели озорными искорками.
Филипп смотрел на жену, не отрывая от неё восхищённого взора карих глаз. Свет ночника позолотил её кожу и подчеркнул нежную округлость груди и изящную линию бёдер, в её глубоких и потемневших от страсти серых глазах он тонул как в омутах, щёки девушки горят румянцем, нежные пухлые губы растянуты в улыбке.
Он долго любовался её прекрасным, чистым лицом. Со временем красота Фьоры расцветёт ещё ярче, ещё пышнее, и не было для Филиппа женщины более пленительной и волнующей, чем его собственная жена.
— Ты этого хочешь? — спросил он внезапно охрипшим голосом. — Ты этого действительно хочешь?..
В ответ послышался ребяческий и одновременно такой волнующий смех Фьоры:
— Конечно, я этого хочу! Платон утверждает, что то, что доставляет удовольствие, полезно повторять два, а то и три раза!
— Любовь моя, в нашу первую ночь вместе как муж и жена ты решила привнести немного античной философии? — спросил он, снова начиная ласкать нежную кожу Фьоры.
— Филипп, скажи, тебе ведь хорошо со мной? — в волнении спросила Фьора, глядя в глаза мужу, ожидая ответа в нетерпении.
— Да, родная. И клянусь тебе честью, другого счастья мне не нужно. У меня же есть ты, — Филипп прикоснулся губами к виску Фьоры.
— Хотела бы я научиться, как тебя любить, — тихо прошептала Фьора на ухо мужу, покусывая мочку его уха.
— Порядочных женщин не учат подобным вещам, — ответил Филипп с напускной строгостью.
— К чертям порядочность в такую ночь! Сегодня и все следующие ночи я хочу быть только твоей женой во всех смыслах этих слов! — Фьора в пылком и требовательном поцелуе прильнула к губам Филиппа, а он с таким же жаром отвечал ей на её поцелуй.
Растроганный словами своей юной жены и поражённый её натиском, он принялся самым добросовестным образом направлять её первые шаги, и Фьора оказалась достойной своего ментора, скоро за пурпурным пологом, скрывающим любовников, установилась тишина, прерываемая лишь томными вздохами…
Ещё два раза муж и жена счастливо забывались в объятиях друг друга на смятых простынях, два раза они самозабвенно друг другу отдавались со всем жаром своих сердец.
Наконец, побеждённая усталостью, Фьора провалилась в глубокий сон. Длинные волосы девушки, влажные от пота, раскинулись по подушке. Тогда Филипп плотнее укутал её в одеяло, притянул к себе и крепко обнял, скоро забывшись крепким сном.

Примечания:
Постельные сцены я пишу очень неуверенно. Поэтому я опиралась на первоисточник "Флорентийка" Жюльетты Бенцони.

Отредактировано Фьора Бельтрами (25.10.2023 04:27:09 pm)